Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Текст содержит ненормативную лексику

Начало.

5 “рассКазов”

сЪели

При жизни покойный был богачом.

Зарыв его под уханье большого барабана, с помпой, счастливые
наследники решили, на фуршете, поставить ему памятник, и чтобы
непременно с эпитафией — не меньше четырёх четверостиший.

Наняли поэта. Он, взяв аванс, пообещав заказ исполнить через месяц в
лучшем виде, испарился.

Звонили. Приходили. Тишина.

Звонили вновь. И приходили снова. Никого.

В конце концов, позвали: дворника, милицию, соседей. Взломали дверь.
А там такое... Жуть. Бардак. Разруха. Воздух спёрт. На
кухне — черви. В ванной — тина. Посредине, прям в самом центре
комнаты — поэт. Точнее, месиво какое-то, форшмак, как будто
кто-то пожевал и выплюнул невкусного худого, изможденного
трудом и жизнью беспорядочной, поэта. Очки его большие — на
полу: раздавлены, растоптаны, и тут же — листочки смятые.
Подняли. Разгладили. Прочли. Ага, кажись, оно.

Чуть позже — по мрамору пустили серебром (сперва хотели золотом, но
слишком уж, решили, жирно будет).

И теперь гордится камнем с надписью могилка:

Невыносима боль
Безвременной утраты
Железный страшен кроль
Бесчувственной лопаты
Скалится земля
Грязными корнями
Будем ты и я
Съедены полями
Слезятся на ветру
Глаза и сбиты ноги
В холодную нору
Бесчисленны дороги
Трудно не попасть
В заданную точку
Цель известна — пасть
Съедены заочно

«Н-дааааа...», подумал Головакин и недовольно откинулся в кресле. Потрогал репу.

«Н-да», продолжил думать он, «говно, конечно, рассказец вышел, говно-с».

Прикоснулся языком к тому месту в пасти, где раньше болел зуб мудрости.

«Говно в припрыжку, что называется. Говнецо-с...».

Его как-то нехорошо перекосило, дёрнуло.

«Вот что значит, прозку-то под стишки подкладывать!».

Но тут он выпрямился весь, преобразился, засиял.

«Но стишки-то! Стишки-то зато какие! А?!»

Тут он глянул в окно и увидел, что с ели, одиноко торчавшей среди
неживых по-зимнему тополей во дворе дома, взлетела
уничтожительных размеров ворона.

Ель вспылила обильно выпавшим за ночь снегом, покачала ветвями, как
будто вдогонку твари, и медленно угомонилась.

Ворона — с пафосом, тяжеловесно, бомбовозно — вскорости скрылась из виду.

— Н-дааааа...— зачарованно выдохнул Головакин.

Быстро стемнело.

Стрёмно освещаемый холодным светом монитора и более ничем Головакин
пододвинулся к Пентюку, перечитал беспокойными глазами
написанное и, ни мгновения не колеблясь, выделил всё и нажал
Delete.

— Ну что,— злорадно оглядываясь в сгущающуюся тьму квартиры, спросил
он кого-то,— съели?

Кто-то, где-то в дальнем углу квартиры, негромко рыгнул.

Головакин вздрогнул и, уткнувшись носом в клавиатуру (слепым методом
он не владел), стал быстро-быстро печатать.

Чуткие уши его то и дело ловили какие-то шорохи и щелчки, и даже,
казалось, вздохи, прилетавшие из разных концов квартиры. От
этого волосы на Головакине стояли дыбом. К вискам приливала
кровь. Он печатал всё быстрее и быстрее. Мысль в нём работала
бешено.

сАки

Город Саки это в Крыму. Город, конечно, громко сказано. Впрочем,
сюда приезжал Гоголь. «Был в Саках, пачкался грязью» — его
слова. Но мало ли куда приезжал Гоголь. Не все те места,
наверное, где он был, имеют нынче статус города.

Никто в городе Саки не знает, что это за слово такое — Саки. Одни
говорят — татарское, другие утверждают — греческое, третьи
шутят — японское, но что оно означает, твёрдо не знает никто,
разве только четвёртые, эти ухмыляются: Саки — Саки и есть
(ну в смысле ссаки).

Славен сей курорт (а это курорт) разными озерами и лечебной грязью.
Говорят, что такая же по свойствам грязь лишь в одном ещё
месте планеты имеется — в Ницце.

Саки — что-то типа Мекки для эсэнгешных инвалидов-колясочников. И не
только грязь влечёт их сюда. Тут можно почти
беспрепятственно передвигаться. Ибо хоть дороги тут и говно, как и повсюду
в эсэнге, и колясочник уподобляется слаломисту, объезжая
колдобины и ямы — зато автомобилисты, завидев инвалида на
дороге, в большинстве своем сбавляют скорость, а при входе в
каждый кабак и магазин имеются пандусы, что значительно
облегчает жизнь инвалида и даже предаёт ей определённый смысл.

Приезжают сюда и фирмачи — всё же дешевле тут, нежели в Ницце. К
тому же есть мнение, что тутошняя грязь всё-таки целебнее
тамошней. Проверить это вряд ли возможно. И не только потому, что
в Ницце куда дороже и никогда нам там не бывать. Но и
оттого, что грязь эта, если честно, вообще фуфло, как таковое.
Один из мифов медицинских. Польза от грязи для здоровья
сомнительна. По крайности, та уникальная чудодейственность, о
которой сообщают доктора, явно преувеличена. Проверено на Себе.
Но ведь главный врачебный принцип — «не навреди». А вреда от
грязи тоже вроде бы нет. Так что, кажется, всё тут на своих
местах. Другое дело — общий оздоровительный эффект от
пребывания на курорте — это да: солнце, воздух и вода, ну и вино,
само собой, и фрукты-овощи, и шашлык-башлык, и курортный
роман, и... короче, всё как у людей тут у инвалидов. В Саках.
Да и в Ницце, надо думать, тоже у инвалидов всё как у людей
и даже лучше. Если, конечно, Ницца эта вообще существует. Да
уж существует, будь уверен. И уж там-то, наверняка, дороги
не разбиты и ночами освещены, корпуса санаторские в
аварийном состоянии не находятся, антисанитария не цветёт пышным
цветом, не ползёт по коридорам приторным ароматом. Тошнота...
Впрочем, с антисанитарией это, конечно, преувеличение — всё
тут, в Сакских санаторных корпусах, пропитано хлоркой, аж
глаза слезятся, ноздри щиплет — но преувеличение это
сознательное, дабы полнее передать не самые волшебные ощущения,
возникающие от всей этой разрухи в санаторном комплексе и на
прилегающих к нему территориях. И ещё. В Ницце-то, наверное,
поезд не две минуты стоит на станции, как в Саках, и слезает с
него инвалид спокойно, не вращая от ужаса глазами, не
посредством трясущихся порою рук санитаров, а с помощью специальных
и удобных приспособлений, которыми оборудованы вагоны. Но
хорошо, что вообще на территории эсэнги имеется такое место
как Саки. Иначе — просто вешалка. Ибо если и тут, в
специальном, казалось бы, месте, всё не слава тебе господи, то уж в
остальных-то местах... Почему на улицах наших городов редкий
случай когда увидишь инвалида на коляске? Потому что нет
возможности передвигаться инвалиду на коляске по этим улицам.
Нет специальных дорожек, пандусов, общественный транспорт не
приспособлен... короче, отсутствует у нас напрочь социальная
реабилитация для этих людей. Вот и сидят они безвыходно
тягучими зимними сутками по убогим в большинстве своём
квартиркам, будто по камерам. И только с наступлением весны, по
лету, некоторые из них — те, кто смог урвать льготную путёвку в
собесе, или те, кто при деньгах по жизни — тянутся в город
Саки.

Иллюзия того, что нет у нас инвалидов — как, впрочем, и множество
иных иллюзий, в том числе и недавно и лихо созданных,
например, иллюзия того, что есть у нас капитализм-индивидуализм —
продолжает поддерживаться без видимых усилий теми, кто её в
своё время и создал, и их время ещё не кончилось, и не
кончится, видимо, долго, может быть, никогда — ведь «Ленин жил!
Ленин жив! Ленин будет жить!»...

***

Бытует мнение, что тяжёлые спинномозговые травмы люди получают в
основном в каких-то страшных катастрофах — в автомобильных
авариях, при падении с высоты, на опасных производствах, при
занятиях экстремальными видами спорта и т. п. На самом деле это
далеко не так. Большинство травмируется в совершенно нелепых
ситуациях. Ныряя, например, в незнакомые водоёмы — не зная,
что называется, броду — сворачивают себе люди шеи. Известны
случаи, когда и в знакомые водоёмы люди ныряли с теми же
последствиями. И это необязательно по пьяни. Если по жизни
человек плохо тренирован, он может получить тяжёлую травму того
же шейного отдела позвоночника просто резко запрокинув
голову назад. Или вот поясничный отдел — то же самое: при слабой
тренированности чуть не правильное движение при поднятии
тяжёлого предмета грозит реальной проблемой на всю оставшуюся
жизнь — и хорошо ещё, если это будут только периодические
боли, а ведь могут и ноги отняться, и хуй... Но не только,
конечно, нетренированность может служить причиной. И неплохо
тренированные люди не застрахованы на сто процентов. Вот, к
примеру, двинулся некто в поход на байдарках, опытный некто,
бывалый спортсмен, в компании таких же опытных и бывалых.
Прошёл какие-то там пороги невероятные. Вылез на берег
живописный. Палатку поставил. Костёр развёл. Чайку вскипятил. Открыл
консерву. Уселся у огня с миской в руках. Только ложку ко
рту поднёс — хуяк! — от вековой сосны отламывается
невзъебенный сук и прямо ему острием в хребет. Всё — тут уж никакие
мышцы не помогли, никакая тренированность. Был спортсмен. Стал
инвалид.

Мануальные терапевты, суки, сильно травмируют позвоночники граждан
своими скрутками и ударами. Сколько народу искалечено всякими
Касьянами и иже с ними — жуть! Человек приходит лечится, а
его калечат за своё же лавэ, не тут же, конечно, не прям на
месте не отходя от кассы, а постепенно, с каждым сеансом, по
чуть-чуть... Бывает, что наступает облегчение, но обычно
оно лишь знак того, что вскорости станет ещё хуже, а то и
совсем — пиздец.

Ну и как это назвать? Катастрофа? Нелепость? Да как ни назови, что
изменится? Я лично называю это нелепостью. Могу ещё прибавить
эпитет кошмарная. Да, кошмарная нелепость.
Как и всё в этой жизни. Как и сама жизнь. Нет, конечно,
любую нелепость можно назвать катастрофой, а катастрофу —
нелепостью. Особенно, когда результат трагический. И ещё
усмотреть в каждом подобном случае промысел каких-нибудь «высших
сил», некую «глобальную закономерность», «причинно-следственную
связь» — руку бога, ногу судьбы, жопу кармы. Тем более что
всякий, за редким исключением, склонен выуживать из своего
прошлого некие «грехи», за которые его можно было бы
«призвать к ответу». Прошлое... «Пепел от сгоревших дров — это
совсем не дрова. Как и дрова — это вовсе не дерево. Что может
быть подхвачено ветром и развеяно — это отнюдь не то, что может
противостоять ветру, сгибаясь под его натиском. Впрочем...
всё зависит от силы ветра». Такое сообщение оставил миру
один из восточных мудрецов (Да Хуей, кажется), в один из дней
унесённый ветром, подувшим... ну, скажем, с запада.
Впрочем... неважно, с какой стороны этого света прилетел тот ветер.
Главное, он унёс с этого света того мудреца.

***

Ёган подобрал Меня на заправке. Я держал в руке картонку с надписью
Кёльн. Ёгану было как раз туда. Разговор у нас не сложился.
Он не говорил на инглиш. Мой дойч ограничивался словами:
эссэн, бомзэн, нохаймаль, шлафэн, бир, шпацирэн, гее, капут, их
хабэ, дэр вальд, комрад, ну и, может быть, ещё около
десятка слов Я знал, связать которые друг с другом всё равно не
умел. Так что беседа наша с Ёганом закончилась быстро. Он
включил радио с какой-то немецкой попсой. Я стал кемарить.
Рюкзак Мой валялся на заднем сидении.

Что произошло, хуй поймёшь. Проснулся Я от того, что тачку сильно
качнуло — Ёган совершил довольно резкий манёвр. Машина дико
вильнула и тут же столкнулась с громадной фурой, мчавшейся в
одном направлении с нами. Каким-то непостижимым образом Меня
выбросило из машины. Я грохнулся на асфальт и уже не мог
пошевелится. Просто чудом каким-то не угодил Я под колеса
прицепа фуры, который, дымя и визжа невыносимо этими самыми
колесами, пошёл по автобану юзом, перегораживая сразу несколько
полос движения. Последнее, что Я увидел — Мой рюкзак. Он
почему-то тоже валялся на дороге (при том, что машина Ёгана,
подмятая фурой, превратилась в груду искорёженного металла).
Дно рюкзака было разорвано. Единственное, что выпало из него —
пакет с гашишем. Полкило. В долю секунды эти полкило
превратились в дым под колесами прицепа. После чего прицеп тут же
прекратил своё движение юзом. Потом Меня ещё долго
преследовал тошнотворный обонятельный глюк — ядерный микс ароматов:
горелой резины, гашиша, металла и растерзанной человеческой
плоти (Ёгана, надо полагать. Ибо его, почему-то, из машины не
выбросило, как Меня и рюкзак).

Очнулся Я в муниципальной больнице Кёльна — уже прооперирован.
Компрессионный перелом позвоночника (один позвонок в поясничном
отделе, L5), плюс черепно-мозговая травма, многочисленные
ушибы и рваные раны — таков был диагноз. Всё, что ниже пояса,
больше не повиновалось Мне.

В больничке Меня навещали: немецкая полиция и спецслужба, русский
консул, голландские пидорасы — бандюки — Алекс и Макс,
включившие Мне счётчик за профуканный гашиш, канадская девушка
Манон, из Ванкувера, который год тусующаяся в Кёльне, с которой
у нас было что-то типа амур-тужур в течение вот уже полугода
на день катастрофы...

Спустя несколько месяцев Меня обеспечили креслом-коляской с
электроприводом и, как злостного нелегала (8 лет без визы),
отправили, за счёт правительства Дойчланда, бэк ин зе юэсэсо. Оно и
к лучшему. Западная медицина, если спинальника не попустило
на вторые сутки после операции, на ноги его не ставит. Ибо
сие процесс болезненный, и гуманные европейские медики, для
которых главное (плюс к «не навреди») — это «не причини боли»
(или «устрани боль»), предпочитают спинального больного
сажать в коляску, что происходит практически безболезненно —
как физически, так и психологически (психологи там работают —
вот уж действительно — охуеть не встать). Кроме того, у них
социальная реабилитация на чрезвычайно высоком уровне:
инвалид — привилегированный член общества. Заботится о нём
государство, сочувствует, у него и льготы всевозможные, и
приспособления-механизмы на все случаи жизни... Зато у нас инвалида
ставят на ноги до последнего, и если он сам на себя не
плюнет, будь уверен, поставят. Многие, правда, плюют.
Большинство. Усматривают в случившемся некий щелбан свыше. Смиряются.
Но многие и встают. Вот Я, к примеру, перемещаюсь уже
исключительно на костылях, пусть и на пердячем пару, зато — в
полный рост. И то ли ещё будет!

Прошлым летом, в Саках, встретился Мне один голландец на коляске —
шейник (нырнул с разбегу в Балтийское море). Хотел Я передать
с ним привет Алексу и Максу, но передумал — пусть, решил, в
неизвестности обломаются на Мой счёт, вернее, счётчик.
Мудлоны голландские.