Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Легче привыкать к богатству. Труднее всего отвыкать от нищеты.

Все вокруг казалось настолько реальным, что невыносимо хотелось проснуться.

Нет ничего скучнее, нежели разговоры писателей о литературе, женщин о любви, актеров о театре, политиков — о их благих намерениях. Скучно то, что обязано появлением и существованием некой необходимости.

Апория, motto, парадокс, etc.— ситуация мышления, в которой ответ нескончаемо опережает вопрос.

В итоге — удовольствие оказывается тем, что исключает возможность радоваться. Труд наслаждения, праздность знания...

Когда я слышу: «надо работать» от человека, в глазах которого затаилась смутная печаль идиотизма, я осознаю, что мое безделье — непреходящая добродетель.

О, как бы хотелось впиться зубами в яремную жилу комара!

Степени понимания начинают себя за границами различий, пролегающих между водкой и вином, вином и пивом, пивом и водой, водой и песком. Примерно там же меркнет различие между «сексом» и «разговорами» о нем, оставляя легкий осадок смутной досады. Порнография вновь стала модной темой.

Я любил его за слова: «конечно, если хочешь быть художником, прежде всего — пытайся им не стать».

Кто-то, не помню где: «вот... вышла книга, причем, безо всяких с моей стороны на то усилий. А когда взял ее в руки, не ощутил ничего, кроме раздражения, напомнившего какой-то... холодный сквозняк. К чему бы это?».

Мы говорим лишь по причине непреложного желания понять то, что нами говорится. В итоге позволяем себе робко догадываться, что мы всего-навсего — случайно запавшее в «здесь и сейчас» искаженное слово, «правильность» которого, бесконечно его выговаривая, пытается угадать наше исчезновение.

Сегодня облаков на удивление мало.

Война затмевает собой смерть. Следовательно, она есть результат некоего тектонического сокрытого страха. Когда человека покидает «постоянство разума», он принимается воевать или придумывать «традиции», «песни», «прошлое».

Однако, война — как ни как процесс приближения (скорее, в количественном аспекте) к смерти. Таким образом, война есть один из способов ее изучения в иных перспективах. Т. е. одна из базисных метафор.

И все же лучше сказать, что облаков сегодня более, чем достаточно.

Наступление ветхости знаменуется несколько более сильным, нежели прежде, влечением к слову «душа».

Смерть (в любом значении этого бессмысленного слова) означает переход в область абсолютно чистого языка.

Тот, чья мысль неустанно обращена к пустыне, или же у кого ее образ способен вызвать дрожь вожделения,— чувствует себя глупо и неуместно среди тех, у кого текут слюни от «переживания идеи бессмертия», как от вида куска мяса на сковороде.

Многие, незаметно для себя и окружающих, сходили с ума, пытаясь связать собственное изображение (в зеркале, на фотографии, etc.) с самим собою. В разрыве между «самим собою» и «собою» на/в изображении рассудок утрачивает привычки счисления собственного присутствия.

И по сию пору высшим наслаждением для меня остается лежать в гамаке с книгой, уставясь поверх нее. Это относится и к моим собственным писаниям. Разумеется, когда я это пишу, я вижу некие, не изменившие себя за 40 лет, вещи, например, огромную старую липу, за ней солнечный склон, etc...

Вначале мысль о количестве написанного другими угнетает, затем возбуждает. Возбуждение переходит в раздражение. С годами начинаешь испытывать ужас, который постепенно сменяется иронией, и, наконец — зевотой. Очевидно, все разговоры о «хорошем» либо «плохом» в такой перспективе неуместны.

Философия отчасти тем самым и импонирует, что при всей своей, скажем, неуемности всегда приходит к заключению о собственной несостоятельности. Осознание таковой есть несомненный импульс ее очередного сценария. Что выгодно отличает ее от других видов словесности.

Нет, все же не частота употребления слова «душа» свидетельствует о ветхости, но безразличие руки, сжимающей телефонную трубку.

Время и место другого перечеркивается этой слабостью властно и бесповоротно.

«Второй открыткой будет биплан. А скорее всего, не биплан, а аэроплан Гиллеспи, но биплан звучит лучше, если ты, конечно, помнишь, что такое биплан из своего послевоенного детства. Аэроплан Гиллеспи, 1905.

Это аэроплан замечателен тем, сообщает открытка, что он «сохраняет эквилибриум», и позволяет пилоту быть «активным агентом»,— то есть дает пилоту контроль с помощью стальных натянутых тросов...» (2000, г. Турин).

К вечеру потеплело. Пошел снег.