Комментарий |

Высоко и низко

Эльдар Гиз

 

 

Быть собой — значит, быть героем.
Хотеть стать собой — героизм.

Хосе Ортега-И-Гассет

 

 

 

КОНЕЧНО, я и понятия не имел, что они собираются угнать самолет. Так же как они не знали, что творится в моей бедной голове. Справедливости ради надо сказать, что я был все же в более выигрышном положении. Ведь в желании угнать самолет нет ничего странного. Это вполне доступно объяснению, если не оправданию. То же, что я сделал, находится за гранью разумного. Они никак не могли предугадать, что произойдет потом.

 

Я стоял в длинной очереди для регистрации на рейс. Их группа рассредоточилась — я это помню, потому что, несмотря на внешнее безразличие друг к другу, они составляли группу: все смуглые, серьезные, источающие колючий ток напряжения. Я еще подумал, что сам выгляжу примерно так же, как они. Потому что тоже тогда собирался кого-то убить.

Это была девушка впереди меня. Мы были знакомы, и хотя жаждал с ней поговорить, сейчас я прятался от нее за спиной высокого старика. Девушка провела отпуск в нашем родном городе, повидала родных и близких, а сейчас возвращалась в Ганновер, куда недавно переехала, выйдя замуж. Я попал на один с ней рейс совершенно случайно, честное слово! Она мне бы, конечно, ни за что не поверила. «Ты всегда был страшный врун!» — вот что мне примерно сказала бы Кристина.

«Страшный врун» — очень точное определение. Я бы на него даже не обиделся. Раньше я часто развлекал Кристину разными выдумками — ей нравилось. Потом ей перестали нравиться мои выдумки — согласитесь, за такое предательство можно и убить.

Перед тем, как зарегистрироваться, я почувствовал знакомый ток напряжения на спине. Обернувшись, увидел смуглую девушку маленького роста и очень угрюмого вида. Она тоже была из той группы психов, которые решили угнать самолет. У нее это просто на лбу было написано — чистом и высоком. Она походила на молоденькую цыганку, затянутую в европейский костюм, который, кстати, ей был великоват. На меня она смотрела просто потому, что я стоял к ней ближе всех.

Я чуть улыбнулся ей — уголками рта и кивнул головой. Хотел изобразить светскую учтивость. Она приподняла брови, выглядела озадаченной. И не ответила на мою улыбку. Я же, идиот, хотел было сказать что-нибудь, но ничего не придумал — получилось что-то странное, беззвучное шевеление губами. Да и что мог сказать этой угрюмой девице — скорее всего, турчанке, а турок в Германии много... Уже после оказалось, что моя дурацкая улыбка спасла жизнь нескольким десяткам человек.

Не знаю, спас ли я всех пассажиров. Всех без исключения. Предал ли кого-то или же наоборот — стал, наконец, самим собой. Я не знаю, как называется то, что я сделал.

 

 

Тошнота

 

 

ХОТЕЛ сесть рядом с красивой цыганкой, а сел рядом с высоким стариком. Собирался глазеть в окошко, но мое место оказалось с краю. Попросил у стюардессы свой любимый сорт минеральной воды, а его не было. Жизнь состоит из маленьких разочарований, и никто не имел бы ничего против, если бы взамен получил одну большую компенсацию. Но ведь и этого тебе никто не гарантирует.

— Отлично,— пробормотал я.

— Что, простите? — сразу обернулась стюардесса.

— Замечательное обслуживание! У вас нет всемирно известной марки минеральной воды, той самой, что разливается в Германии, в той самой Германии, куда мы сейчас летим и где вы, наверное, были несколько часов назад, но не закупили лишней бутылочки — просто здорово...

Милой стюардессе оставалось просто улыбаться в ответ на мой сердитый бубнеж. Вообще-то, такие приступы мне не свойственны, но в тот день я действительно был на взводе: полагаю, всему виной то неуловимое напряжение, которое привнесли в салон люди, которые собрались захватить самолет. А, скорее всего, меня вывела из равновесия встреча с Кристиной. Много чего тут сошлось. Если бы милая стюардесса послала меня куда подальше, то все получилось бы совсем не так: я бы, наверное, с ней познакомился и угостил не дурацкой минеральной водой, а коньяком или фруктами. Но я же говорю — жизнь состоит из маленьких разочарований: меня прервала не стюардесса, а высокий старик.

— Да заткнись же ты, наконец! — сказал он.— Воды нужной ему не дали! Сиди себе спокойно и молись, чтобы добраться целым до места! Ты на небесах, парень!..

— Пока нет,— ответил я.— Мы только разбегаемся...

— Заткнись! — повторил старик.

Я замолчал. Никак не ожидал, что этот старик будет так грубо ругаться. С виду вполне обычный. С пожилыми я не могу ругаться: в моем представлении старики должны двигаться медленно и говорить чинно. А не ругаться. Это меня ошарашило. Я посмотрел на старика внимательно и понял, что он, вероятно, жутко боится полетов, ужасно нервничает, пот с него так и катился градом, дышит громко и хрипло — неприятно слышать. Глаза закрыл, галстук ослабил. А тут еще мое ворчанье: ясно, что старик не сдержался. Я его пожалел. Почти. На самом деле разозлился. Кристина верно сказала — я врун. Даже перед собой.

— Ну что, взлетели? — прохрипел старик спустя какое-то время.

— Ага, уже на небесах,— ответил я.— Высота десять километров, не меньше. И парашют не поможет.

Думал, что после моих слов он и вовсе зажмется в кресле, но старик, наоборот, расстегнул ремни, с трудом поднялся и начал выбираться в проход. Оттоптал мне все ноги, навис как стервятник, смотрит как-то чудно. Выбрался в проход, но потом обернулся и сказал:

— Тошнит меня, парень. Тошнит от всего этого,..— он махнул рукой вдоль салона.

Тут пришла моя очередь мило улыбаться. А что еще делать? Старик, очевидно, шел в туалет и надеялся, что я ему помогу. Но я только улыбнулся, разве я герой-скаут? Пусть лучше учится двигаться медленно и говорить чинно, вместо того, чтобы хамить. Высокий старик глянул на пассажиров. Те глянули на меня. Я, не будь дураком, уставился на них. И никто из нас, кроме старика, не шевельнулся. Тот зашаркал по направлению к туалету. Пассажиры снова занялись своими делами — кто-то уткнулся в газеты и журналы, кто-то натянул черные повязки и провалился в сон, другие потянулись за наушниками. Только мужчина лет сорока и в учительских очках укоризненно покачал головой. Я губами изобразил слово: «Jabberwock». Всегда так делаю, если хочу человека озадачить, и всегда люди думают, что я беззвучно посылаю им ругательство. Вот и этот «учитель» сразу отвернулся. То-то же, всех пугает мой Jabberwock.

Только я откинулся на кресло, как поймал взгляд «цыганки». Она, оказывается, сидела в трех рядах впереди меня и была свидетелем сцены. Теперь, полуобернувшись, она смотрела на меня и, кажется, правильно прочитала слово. Клянусь! Она как-то нахмурилась и повторила губами имя чудовища из «Алисы в Зазеркалье».

Шепнула и наморщила свой прекрасный смуглый лобик. Глядит серьезно маслинками глаз, будто требует чего-то. Я уж собрался подняться и подойти к ней, но опять опоздал. Видно, слишком долго не отвечал хотя бы улыбкой на ее взгляд. Она скрылась за креслом, а я остался со своим Jabberwock в горле. Ладно, она хотя бы «Алису» читала. Вот, Кристина, например, никогда не разделяла моей любви к этой сказке, говорила, то она очень уж странная, непонятная и даже страшная.

Впервые сказку про чудеса Зазеркалья на языке оригинала я прочитал в 10 лет. Диковинные слова и безумные стишки, вдвойне безумные на чужом языке, и пробудили мою страсть к иностранным языкам, перевертыванию слов и мыслей, форм и образов. Я стал переводить тексты, зарекомендовал себя с лучшей стороны, получил несколько грантов за рубежом, часто работал для иностранных заказчиков. И сейчас летел в Германию на семинар, организованный издательством, с которым давно сотрудничал. Снова даю честное слово — не знал, что на борту Кристина и террористы. Единственное между ними различие состояло в том, что Кристину я узнал сразу.

А высокого старика все нет и нет. Видать, сильно его тошнит, беднягу. Некоторое время забавлялся тем, что переводил глагол «тошнить» на языки, которые знал. Разумеется, кончилось это тем, что меня тоже затошнило. Я поднялся и потопал в туалет. Решил на обратном пути заговорить-таки с «цыганкой». После того, как справлюсь с тошнотой.

Как и следовало ожидать, все туалеты были заняты. Можно было пройти в начало салона — у самой кабины пилотов, в бизнес-классе, находился еще один туалет, но я решил просто дождаться своей очереди. В ином случае мне бы пришлось пройти мимо Кристины, которая сидела на пятом ряду, а я еще не был готов к встрече.

Ближайшая дверь приоткрылась, захлопнулась, снова открылась слегка и так застыла. За дверью кто-то ворочался, и то ли всхлипывал, то ли сморкался. Мне не было нужды полностью открывать дверь, чтобы догадаться кто там внутри.

— Эй, с вами все в порядке? — спросил я, но ответа не последовало.

Помогать высокому старику натягивать штаны не входило в мои планы, но раз уж я здесь оказался, то почему бы и нет? Я вошел в туалет, едва сумев раскрыть дверь — она цеплялась за вытянутую ногу старика, который сидел на унитазе. С застегнутыми штанами, но расстегнутой рубашкой и мокрым лицом. Хрипел он сильнее обычного и держался за сердце.

— О Боже! — я действительно испугался.— Вам плохо? Я сейчас...

Я уже повернулся, чтобы выйти, но он вдруг лягнул ногой и захлопнул дверь, потом дернулся в мою сторону с совершенно необычной для его возраста и состояния скоростью. Он схватил меня за рукав.

— Стой, стой... убью, сволочь! — захрипел он в своей привычной любезной манере.— Я.. да, да, знаю... Собрался выдать меня, да? Не получится! Стой, не шевелись! Не вздумай... Я скажу ребятам, тебя вмиг пристрелят... Или сам задушу... Сил хватит...

После такого «благодарности» я, конечно, застыл на месте, не столько испуганный его дурацкими угрозами, сколько озадаченный. Этот старик явно меня с кем-то перепутал. Или от удара у него вовсе крыша поехала. Вот так мы и стояли: он умирал, я наблюдал. Но перед тем, как умереть, он сказал еще несколько слов. Я думаю, он сказал их именно тогда, когда осознал, что попался в собственную ловушку и дальше хода нет. По выражению его лица я понял, что он попытался шевельнуться, но тело ему уже не повинуется.

— Все, парень,— сказал он.— Получил... по заслугам... В туалете, как дурак... А хотел на родине, в горах... Я же учитель, был учителем... Должен был спокойно умереть... в деревне... ученики рядом... Салех, Мамед, Роза.. другие, а вон как получилось... Туалет, самолет, дело... И ты... Ты... Не обижайся, парень...

— Конечно,— сказал я.

Опять соврал. Я на него по-прежнему злился. «Старый дурак, правильно,— думал я.— Хотел ему помочь, а он ругается, грозит еще!» Нехорошо, верно. Но я ведь тогда не знал, что он точно умрет. Просто ждал удобного момента, когда можно будет позвать на помощь. А пока злился и его слушал. Интересно было. Какой-то учитель... А потом он замолчал навсегда.

Я наклонился и заглянул ему в глаза. Он на меня смотреть не хотел. Я пощупал его пульс, но его не было. И вот тогда-то на меня накатила истинная тошнота.

 

 

Хладнокровное ограбление

 

 

ВЕРОЯТНО, самолет уже несколько раз попадал в воздушные ямы, а я этого и не замечал. Но вот мой сосед оказался более восприимчивым — последний удар оказался самым чувствительным и прервал его полет. Самолет еще раз тряхнуло, когда я наклонился и заглянул покойнику в глаза, тем и объясняется моя тошнота, уверен в этом. Я всегда был очень хладнокровным, серьезно. Хладнокровным и вспыльчивым — никакого противоречия тут не вижу. Вы заметили, например, что почти все чудовища, как их представляют себе люди, напоминают хладнокровных рептилий, что не мешает им пылать яростью и силой? Даже мой Jabberwock и тот похож на дракона.

А что касается покойника, то на небесах разница между мертвыми и живыми сводится к минимуму.

— Ха-ха! — сказал я вслух себе на это. Всегда радуюсь удачной выдумке.

На старика я смотрел даже с интересом. Разглядел его лицо во всех подробностях, запомнил порез от бритвенного лезвия над ухом и довольно много пропущенных седых волосков на щеке. Какие-то волоски запомнил, а лицо старика нет. Наверное, потому, что тот человек умер. Выражение его лица смыло вместе с нечистотами в унитазное отверстие — он лежал, свесив голову как раз в том направлении. Если вам интересно, то скажу, что видел я его в образе потрепанной горной птицы, которая не от хорошей жизни стала подбирать падаль и нападать на других. После смертельного удара аккуратная прическа сбилась, седые волосы торчали, будто редкие перья.

Потом я закрыл дверь и обыскал старика. Попробую объяснить. Когда-то я посмотрел очень странный фильм. Подробностей не помню, но суть уловил. Речь там шла о мужчине-грабителе, на которого напала хозяйка дома, куда он забрался. Он вовсе не собирался причинить ей какой-либо физический ущерб, только ограбить. Но со страху или еще от чего она напала на него с ножом и ранила. Он был ранен несерьезно, но посчитал, что нападение дает ему право на любое насилие в отношении той женщины, чем он и воспользовался. У меня создалось впечатление, что грабитель даже обрадовался этому нападению, которое позволило ему со спокойной совестью воплотить в жизнь свои дикие желания. Да еще и собственная кровь его каким-то образом возбуждала — в общем, очень странный фильм. Он произвел на меня сильное впечатление.

У меня, конечно, была совсем другая ситуация, и согласитесь, старика невозможно сравнивать с хозяйкой богатого дома — ее, кстати, играла потрясающе красивая актриса, но я же говорю — суть, по-моему, ясна: стоит тебе допустить промах или проступок, так потом не удивляйся, что и тебе воздастся по заслугам. Со мной это всегда срабатывало — я никогда не причинял вред человеку первым. Мне — да, причиняли, сплошь и рядом. А после всем им воздавалось. Всегда срабатывало, даже в мелочах. Как, скажем, с этим стариком. Сорвался на мне, а потом умер в туалете, вдали от своей деревни и любимых учеников. Я же всего-то обыскал его. Из простого любопытства. Очень уж он странный был. Прямо как тот фильм. Справедливо, верно? Он-то точно согрешил, я только удовлетворил не самую греховную из человеческих слабостей.

Теперь самое странное: при старике оказалось на удивление мало вещей. Я сразу вспомнил, что при регистрации еще сотрудница аэропорта этому вежливо подивилась. Я нашел бумажник, где лежал загранпаспорт на имя Рустама Юсупова и несколько смятых купюр — тут были рубли, доллары, евро. Одни наличные, никакой банковской карточки. В сумме, кстати, не такой уж великий капитал. Я прикинул, что в Ганновере евро старику хватило бы только на такси и один ночлег в не самой комфортабельной гостинице, если, конечно, его в аэропорту никто не встречал. Кроме того, я обнаружил упаковку таблеток, грязный платок и леденцы от укачивания. Таблетки, леденцы и платок выбросил в унитаз. Долго думал, что делать с деньгами — взять ли за хлопоты? — но решил все же не трогать. Пока думал, снова проверил бумажник и нашел старую черно-белую фотокарточку. На ней был изображен мальчик лет семи: он стоял у треснувшего большого кувшина на фоне стены из грубо обработанных камней. В руках мальчик держал веточку барбариса. Мальчик улыбался. Непонятно было, то ли это один из учеников старика, то ли это он сам в детстве. Вроде бы не похож. Нет, совершенно не похож. Наверное, все-таки Салех или Мамед.

Деньги я не тронул, а фотокарточку взял. Это ведь не деньги, так что ничего страшного.

Я смывал вещи в унитаз, когда в дверь заколотили. Именно не постучали, а заколотили. Грубо так, словно хотели вышибить дверь без лишних разговоров. Совсем людям невтерпеж.

— Сейчас, сейчас! — заорал я, следя за тем, как исчезают в сливе последние ошметки бумажной упаковки из-под таблеток.

А тому человеку, видать, здорово приспичило — забарабанил пуще прежнего.

Я его немного позлил — справил малую нужду, раз уж зашел. К тому же, размокшая упаковка все никак не могла пролезть в слив. Вы не подумайте, что я законченный циник: старика я отодвинул подальше, насколько позволяли размеры туалета. Вы сами понимаете, что когда речь идет о естественных человеческих надобностях, некоторые этические нормы несколько сбавляют в весе.

Я тоже малость облегчился и только тогда открыл дверь.

За ней стоял человек и целился в меня из пистолета.

 

 

Три желания

 

 

ЭТОТ человек и сообщил мне о захвате самолета. Смешно, но поначалу я решил — он просто так озверел, что вытащил пистолет, чтобы пробиться, наконец, в туалет.

— Где твое место? — прорычал он.

— 29-Б,— ответил я и только сейчас подумал, что наш короткий диалог напоминает обмен ходами двух безумных шахматистов. Бред, конечно, но, если склонен к сочинительству, подобные сравнения неизменно приходят в голову.

Очевидно, мысль эта отразилась у меня на физиономии, потому что человек с пистолетом спросил:

— Ты чего?

Глупый вопрос, на который я дал не менее глупый ответ:

— Ничего.

Человек с пистолетом выругался на незнакомом языке, схватил меня за воротник куртки и потащил по проходу к креслу. Мое место, как вы уже догадались, находится ближе к хвосту самолета. Там стоял еще один террорист с необычным коротким автоматом наперевес. Он чуть посторонился, когда человек с пистолетом толкнул меня в кресло.

— Сиди и не двигайся, а то пулю схлопочешь! — сказал он, а потом обратился к товарищу.— За этим надо следить, уж больно он умный! Смеяться надо мной вздумал!

— Это у него нервное,— рассудительно заметил второй террорист.— Ты же его из туалета вытащил!

Они захохотали, причем по их смеху я бы сказал, что это они сильно нервничали.

— Все? Больше никого там не осталось? — спросил террорист с автоматом.

— Да, но...— человек с пистолетом придвинулся ближе, и они зашептались.

Потом тот, что с автоматом, прошел в начало салона. Чуть погодя, когда другой террорист отвлекся, я нарушил указание — на своем месте не остался. А зачем? Ведь рядом освободилось место у окошка, откуда открывался прекрасный вид на залитые солнечным светом небеса. Маленькие желания потихоньку исполнялись: глядишь, скоро мне принесут любимую минеральную воду, а затем и прекрасная «цыганка» ко мне пересядет. Третье место было свободно.

Все вышло несколько по-иному. Я увидел, что со своего места встала «цыганка» и направилась прямо к террористу с пистолетом. Совершенно спокойно. Я с ужасом ждал, как пуля проделает отверстие в ее чистом, высоком и смуглом лбу, но выстрела не последовало. Девушка приблизилась к террористу вплотную, сунула ему руку за спину и вытащила еще один пистолет. Тот этому нисколько не удивился. «Jabberwock! — воскликнул я про себя.— Оказывается, она тоже чудовище!»

— Что с пилотами? — спросила она.

— Они заперлись в кабине. Открыть вряд ли удастся.

— А если...

— Нет, можно повредить обшивку и убить пилотов. Да ладно, ты не дергайся: заложников-то хватает.

— Сам знаешь, действовать дальше запрещено, пока не будет распоряжения того человека,— возразила «цыганка».

— Помню, помню...

«Цыганка» также направилась к голове самолета. Проходя мимо, она бросила на меня странный взгляд, но ничего не сказала. Слегка нахмурилась, точно с досадой, но это заняло буквально секунду. Может и почудилось.

Нам всем очень повезло, что террористы оказались разных национальностей и вынуждены были говорить друг с другом на русском языке. Даже я при всех своих способностей полиглота не знал наречий мест, откуда они прибыли.

Желания исполнялись, однако странным образом. Наверное, и обещанная компенсация окажется диким сюрпризом. В нашей части салона остался только один террорист — тот, что с пистолетом. Оружие выглядело необычно: создавалось впечатление, что его собрали из разнородных частей, да так оно, вероятно, и было. Человека с пистолетом звали Марух — конечно, это я узнал позже, но от этого он не перестает быть Марухом, поэтому буду звать его по имени прямо сейчас, когда впервые мог рассмотреть. Он был маленький, коренастый, глаза совершенно воловьи, но любоваться ими совершенно не хотелось — пустые глаза навыкате. Еще помню, он постоянно что-то жевал. Бесформенная шапка кучерявых волос сливалась с многодневной щетиной, а щетина плавно переходила в заросли на груди — рубашка была расстегнута. Уже потом германские специалисты в Ганновере сказали мне, что я сильно рисковал — террористы не любят, когда заложники их рассматривают.

Интересно, что я не помню других лиц — лиц пассажиров. Все сидели, не шелохнувшись, только невидимая мне маленькая девочка что-то переспрашивала у своей мамы, а та пыталась ее успокоить, но сама боялась, девочка это чувствовала и начала всхлипывать. Марух уже несколько раз посматривал в их сторону. Пассажиры вдруг все стали похожи на старика в туалете — выражения с их лиц будто смыло. Боялся ли я тоже? Не знаю. Это правда. На небесах все равны, по-моему, я это уже говорил. Стоит закрыть дверь, а самолету оторваться от земли, и ты ничего не сможешь более сделать. Небесный фатализм — есть в этом нечто. Я постарался совладать со страхом, отрешиться от ситуации, приобрести внутреннюю улыбку, как написано в одной книге по буддизму, которую я недавно переводил.

Так и сидел. Пока в физиономию мне не выплеснули стакан с водой. Минеральной и не той марки. Последнее маленькое желание исполнилось и вовсе по-дурному.

— Долго мне тебя еще ждать? — прошипел уже знакомый мне террорист с автоматом.— Дури, что ли, какой-то наглотался? Улыбается как ненормальный! Поднимай свою задницу и вперед!

Конечно, я не стал с ним спорить, но предчувствие имел плохое.

— Эй!,— крикнул нам вслед Марух.— Может лучше мамашу с дочкой взять? Вернее будет.

Террорист с автоматом подумал и ответил:

— Нет. Попробуем сначала твоего умного. Ты же говорил, что он умный, да? Пусть пораскинет мозгами и уговорит пилотов.

Марух засмеялся.

— Пораскинет мозгами, ха-ха! А ему в любом случае придется!

Мы остановились у перегородки, разделяющей два салона. Тут сидела та самая женщина с девочкой.

— Посмотри на них,— сказал мне террорист.— Если у тебя ничего не получится, к пилотам будет стучаться мамаша, а потом ее дочка. Или наоборот, нам без разницы.

Я на них посмотрел. Они на меня. Пауза была недолгой. Меня толкнули — я даже не успел их пожалеть.

 

 

Разговор с закрытой дверью

 

 

ПОКА что я видел лишь троих террористов: Марух, который вытащил меня из туалета, тип жестокий, взрывной и недалекий, насколько я понял — такие обычно в группе выполняют самые различные поручения и у остальных на побегушках, его обычно недолюбливают свои же товарищи; второго, что бегал с автоматом, звали Асхаб — не называть же его вечно «террорист с автоматом»! — ведь автомат у него после выпал из рук, а имя я ему оставил: он был рослый, серьезный и очень сообразительный, подлец, как оказалось впоследствии. Я очень скоро понял, что при всей своей сдержанности, по жестокости он превосходит Маруха. В группе моих террористов этот самый Асхаб был за главного: по крайней мере, выполнял полномочия шефа, связное звено между исполнителями и высшим руководством. Да и он походил на скрученное из проволоки звено — сухой, скрученный жилами и амбициями. Но в случае надобности он, очевидно, выполнял роль «доброго бандита». Третьей была Езира — о ней до поры деликатно помолчу. Она стала моей черной и смуглой демоницей Лилит, с которой мы набросились на Кристину и воздали ей по заслугам.

Вы, наверное, удивитесь моей способности за столь короткий промежуток времени и в условиях жесточайшего стресса составить о каждом из террористов психологический портрет. Но это занятие, сродни вползанию в чужой язык, давно стало моей защитной реакцией. Еще в школе я прибегал к нему, когда тамошние хулиганы не давали мне житья. Я их боялся страшно, но однажды подумал: «На самом деле они обычные люди, их наказывают родители, они страдают от голода и чего-то боятся, они могут плакать, сволочи!» И, чтобы успокоиться, я, бывало, смотрел на них исподтишка, наблюдал и разгадывал мотивы их поступков, составлял картотеку их характеров, за что в начале был нещадно бит — эти недалекие мальчишки подспудно чувствовали, что что-то здесь неладно. Сначала били, но потом отстали и даже избегали — я ощущал их страх и упивался своей властью, до конца непонятной и мне самому.

Кроме того, незадолго до поездки я переводил на немецкий язык сборник статей нескольких специалистов по контртеррористической деятельности и почерпнул оттуда немало полезного. Умные люди, все-таки: не исключено, что некоторых из них в детстве тоже задирали школьные хулиганы.

По пути к кабине пилотов мы прошли подсобное помещение для бортпроводников и стюардесс, которое разделяло салон самолета на две части: бизнес и эконом-класс. Нечто вроде кухни. Тут я встретил четвертого террориста — Юнуса, совсем молодого, с лицом, подпорченным еще не зажившими юношескими прыщами, и неаккуратной бородкой-эспаньолкой. Юнус занимался тем, что выгребал из шкафчиков все ножи, штопоры и прочие острые предметы. На столике рядом уже были горкой свалены десяток красных топориков, которыми полагалось в случае аварии разбить иллюминаторы. На полу сидели бортпроводник и стюардесса. Бортпроводник громко стонал — он уронил голову и держался за живот. Прежде идеально чистая рубашка была черной внизу от крови. Рану пыталась зажать бумажными салфетками стюардесса — та самая, с которой я чуть не поругался из-за минеральной воды. Это было, казалось, целую вечность назад. Мы прошли кухню слишком быстро, чтобы я мог составить мнение о Юнусе.

Около кабины пилотов толпилось немало народу. Я хотел посмотреть на Кристину — она сидела на 7 ряду, место А, помню очень хорошо. Но Кристина, похоже, плакала, уткнувшись в плечо соседки — я видел лишь русую макушку и длинные тонкие пальцы, вцепившиеся в поисках опоры в пухлые локти соседки. «И даже сейчас она плачет о себе» — мелькнула глупая мысль. Ну не обо мне же. Она и не знает, что я на борту. А если бы и знала, какая разница? Все эти красавицы, у которых все наперед расписано, только и ждут, чтобы ради них пожертвовали жизнью.

Асхаб подвел меня к другим выбранным заложникам. Помимо меня, террористы отобрали еще трех человек: немецкого бизнесмена среднего возраста, элегантную молодую женщину в шикарном наряде — любовница какого-нибудь толстосума, не иначе: вероятно, тот думал вырваться на выходные в Европу, а сейчас сидит где-то здесь и трясется — женщина то и дело оглядывалась, глаза были замараны потекшей от слез тушью, а одна из щек ярко алела — вероятно, звала любовника на помощь и схлопотала пощечину от террориста; последним несчастным избранником был парень с кустарными дредами и в джинсовой куртке — верно, студент. Такие запросто болтают с Кристиной, а при любом серьезном столкновении сразу поджимают хвосты и изображают из себя либералов, у которых заклинило речевой аппарат. На них орут, а они только бледнеют и повторяют: «Все нормально...» А вот это все разве нормально?! Смешно, но все они посмотрели на меня почти с надеждой: эти идиоты были рады любому новому лицу, которое снимет с них всякую ответственность и неким волшебным образом прекратит этот кошмар. Я, конечно, постарался после, но кошмар улетучился не так скоро, как им хотелось бы.

Заложников охранял пятый террорист — с виду добродушный здоровяк по имени Буб. Он был вооружен только ножом — довольно большим. Наверное, террористам удалось пронести на борт ограниченное количество оружия. У Юнуса на кухне тоже не было ничего огнестрельного. Помимо заложников, привели еще и одну из стюардесс и поставили у переговорного устройства для связи с пилотами.

— Так, все в сборе? — спокойно произнес Асхаб.— А теперь последний раз очень вежливо попросим уважаемых пилотов открыть дверь. Да, дорогая? — обратился он к дрожавшей стюардессе.— Повторяй, девочка: самолет захвачен, требуем немедленно разблокировать дверь и изменить курс на славный город Страсбург, иначе самолет будет взорван, и все, находящиеся здесь, погибнут. Если в течение ближайших трех минут дверь не откроется, мы будем убивать заложников — каждые пять минут. Говори, девочка!

До того он говорил спокойно, но последнюю фразу почти выкрикнул с ожесточением. Стюардесса послушно выполнила приказ — дверь пилоты не открыли.

— Ясно,— сказал Асхаб тоном, не предвещавшим ничего хорошего.— Но я человек мирный, до последнего полагаюсь на силу слова. Меня они не послушали, стюардессу — тоже. А может, послушаются наших дорогих заложников? Что-то подсказывает мне, уважаемые пилоты все равно не вылезут, но тот из вас, чья речь мне покажется наиболее убедительной, умрет последним. Начинайте!

Что было потом, трудно описать — мерзкое зрелище. Ораторы из выбранных заложников оказались, конечно, никудышные. За исключением меня. Меньше всего шансов было у бедного бизнесмена — русский язык он знал плохо, а мольбы с акцентом вряд ли могли пронять пилотов. Уверен, что они запросто бы пожертвовали иностранцем, кабы он был единственным заложником, но, увы, это было не так. У женщины вовсе началась истерика — даже я не разобрал практически ни слова, уж пилоты по связи тем более. Студент решил соригинальничать — разразился целой исповедью, говорил о своих планах на будущее, приплел девушку, которая ждет его не дождется в Ганновере, и они вот-вот, мол, поженятся. Даже немец с его плохим знанием русского языка догадался, что никакой невесты у студента нет.

Наступила моя очередь.
— Как тебя зовут, парень? — спросил Асхаб.
— Феликс,— соврал я, не задумываясь.
Асхаб не удивился необычному имени — на борту было немало русскоязычных немцев. Забавно, но в моем настоящем имени тоже был привкус железа
— Смотри, «железный» Феликс, не подведи. Я разочарован: похоже, что эти трое умрут все одновременно. Прояви хоть немного таланта, дорогой.
«Пытается расположить к себе» — подумал я. Асхабу это почти удалось — из-за его последних слов я почувствовал, что я особенный, ко мне иное отношение. Я сразу же подавил это ненужное чувство. Дурацкий «стокгольмский синдром» только бы мешал.
У меня был совсем другой план.
 
 
Продолжение следует.

 

 

 

 

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка