Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

• Продолжение.
• Продолжение.
• Начало.

Мужской разговор

ПОСЛЕ произошедшего все мы пребывали в состоянии какой-то эйфории.
Под «мы» я подразумеваю всех нас: и заложников, и
террористов. Среди первых каким-то образом распространились сведения,
что ситуация явно улучшилась, а вторые после перенесенного
нервного напряжения даже более заложников нуждались в хороших
новостях — террористы тоже, как и прочие люди, хотят, чтобы
ответственность несли другие. Они этого хотели, я им это
дал, а значит, тоже вздохнул с облегчением.

Асхаб на радостях собирался отдать мне насовсем пистолет Маруха, но
потом передумал и долго объяснял, что огнестрельного оружия
у них и так мало, однако я могу взять нож или аварийный
топорик. Я его совершенно искренне заверил, что в оружии не
нуждаюсь.

— Тогда давай выпьем, давай отметим наш небольшой успех! — предложил
Асхаб.— И вообще, мне уже надоело постоянно ходить — ноги
отнимаются!

Он распорядился согнать с мест часть пассажиров бизнес-класса и
пересадить их во вторую часть салона — в эконом-класс.
Пассажиров в бизнес-классе было не так много, а в другой части
самолета еще оставались свободные места. За перемещениями
заложников следил Буб, в эконом-классе их размещением занимались
Езира и Юнус. Увели и Кристину. Странно, что до сих пор я не
вспоминал о ней. И сомневаюсь, что она меня вспомнила, даже
когда я орал у переговорного устройства — мы не виделись
несколько лет. Забыть о Кристине — к этому я стремился едва ли не
со школы, но истинную свободу от ее чар обрел лишь здесь,
на пороге смерти, высоко в небесах. Странно, да, но
правильно.

Я вдруг подумал, что осмелиться на все произошедшее мог только под
страхом страшной гибели. Но таинственную связь свободы, любви
и смерти заметили многие умные люди задолго до меня, так
что какого-то особенно важного откровения в том не было. Но от
повторения истины только закаливаются, это самые крепкие
кусочки реальности. За предложение Асхаба я ухватился с
жадностью — нам, конечно, надо было выпить.

Мимо все продолжали идти пассажиры из бизнес-класса. Во многом
благодаря пассажирам, понимавшим немецкий язык, среди заложников,
как я уже говорил, распространились сведения о моей
загадочной роли. Думаю, что сведения самые смутные и противоречивые
— заложники переговаривались иногда шепотом: если шепот
становился слишком оживленным и громким, к «болтунам» молча
приближался Буб, и тогда всякие разговоры прекращались. Сейчас,
перебираясь во второй салон, многие пассажиры бросали на
меня благодарные или даже откровенно подобострастные взгляды.
Бизнесмен, которого чуть не убили у закрытых дверей, вовсе
замедлил шаг и хотел что-то сказать, но его протолкнул вперед
Буб.

— Как они на тебя смотрят...— протянул Асхаб едва ли не с завистью,
провожая взглядом бизнесмена.

— Да? — изобразил я недоумение.— А как?

Асхаб не успел ответить — он мрачно уставился на стюардессу, которая
остановилась подле наших кресел.

— Тебе чего? — спросил он.

— Я слышала, что вы собрались немного выпить...

— И что? У тебя есть возражения?

— Нет, нет, что вы! Пожалуйста, пейте, на здоровье. Но я подумала,
вы же все равно остаетесь пассажирами, а я — стюардессой,
верно? Моих обязанностей никто не отменял. Так почему бы мне не
принести вам выпить? Главное, оставаться людьми, верно? Что
будете пить? У нас вина хорошие, коньяк есть французский,
греческий и армянский, на обслуживание в нашем самолете еще
никто не жаловался...

Она тараторила в присущей ряду людей манере «заговорить опасность» —
мол, если заранее убедить злодея, что он хороший, то злодей
усовестится и действительно станет хорошим, не сможет
отказать. Знакомый прием, я и сам им не раз пользовался. Но он
весьма ненадежен, и всерьез надеяться на его успех могут, в
основном, только женщины. Впрочем, возможно, стюардесса была
не так уж проста: обращалась она, главным образом, ко мне.
Тараторила нарочито весело, а глаза были огромные голубые,
измученные и серьезные — это была та самая стюардесса, которая
пыталась перевязать раненного бортпроводника, а потом стояла
под дулами у переговорного устройства. Я вдруг вспомнил,
что еще несколько минут назад хотел ее пристрелить. Не на
самом деле, конечно, но...

— Хорошо, хорошо,— сказал я, тоже торопясь, пока не вспылил
окончательно уже несколько раз болезненно морщившийся Асхаб.—
Принесите нам коньяк и фрукты. Коньяк, я думаю, будет в самый раз,
а? — обратился я к Асхабу. Тот кивнул.— Только бутылку
принесете запечатанную.

Стюардесса ушла на кухню. Туда, где лежал мертвый Борис. Но
вернулась она довольно быстро: видно, поняла, что время для траура
еще не пришло. Стюардесса прикатила тележку с бутылочкой
«Метаксы», двумя рюмками, виноградом, киви, инжиром и коробкой
шоколадных конфет.

— Еще что-нибудь? — спросила она.

— Нет,— буркнул Асхаб.

— Я сяду там, в конце салона, чтобы вам не мешать, но вы можете
позвать меня в любой момент.

Она отошла и присела на самый краешек кресла, сцепила руки на плотно
сдвинутых коленях. Время от времени она бросала на меня,
только на меня вопрошающие взгляды и, не получив сигнала,
снова опускала голову. Я видел только ее выбившиеся из
аккуратной прически светлые пряди и крепко покусанные губы с давно
съеденной помадой.

— Вот именно об этом я тебе и говорю,— сказал Асхаб, тыча кусочком
инжира в сторону стюардессы.— Ты разве не заметил? Она, к
примеру... и все они.... Пялятся на тебя, словно ты Господь
Бог, и это не из-за страха, у тебя ведь и оружия-то нет. Тут
дело в другом, они и вправду к тебе жмутся, точно ягнята. Я
сколько раз, в других случаях, пытался вызвать у людей такое
чувство, но не получалось. Или боятся до смерти, или
заискивают... А это не то, совсем не то!

— Здесь есть свои секреты,— ответил я в который уж раз честно.

— Да? — Асхаб открыл бутылку и разлил коньяк по рюмкам.— Может, поделишься?

— В двух словах не скажешь, а времени у нас мало.

— Да, точно. Мало,— на лицо Асхаба легла тень и он, не дожидаясь
меня, выпил.— Я хочу еще раз поговорить о бомбе,— сказал он
после паузы, в течение которой жевал виноград, яростно щипая
гроздь.— Ты сказал, что взрыв произведут извне? А где
находится бомба?

— Будет прикреплена к корпусу в аэропорту. Там у нас есть свой
человек. Более того, скажу тебе, что Черный Шах подстраховался —
свои люди у нас есть и в Страсбуре, и в Ганновере.

— А при чем здесь Ганновер?

— На тот случай, если бы вам не удалось изменить курс.

— Что-то тут не клеится... Отбор, да, понимаю, но разве это не
повредит нашей цели?

Я тоже выпил и получил немного времени — отправил в рот несколько
кружочков киви, очищенного от мохнатой шкурки: между прочим,
хорошая закуска для коньяка, по моему мнению. Вспомнил, что
киви искусственный, своего рода выдуманный фрукт. Пока пил и
ел, придумал достойный ответ.

— Нет, Асхаб, не повредит. Но ты прав: глупо было бы думать, что
Черный Шах устроит такой большой шум лишь для того, чтобы
повысить в чине ряд офицеров и сделать им проверку. Про нашу
великую цель мы тоже не должны забывать. Все предусмотрено.
Взрыв будет произведен, когда спецназ пойдет на штурм, а мы уже
объявим о наших требованиях мировому сообществу. Взрыв
произойдет, когда мы покинем самолет, а наши люди в аэропорту
сымитируют провал спецназа — все подумают, что самолет
взорвался в результате неумелых действий спецслужб: к примеру,
возникла утечка горючего, потом началась случайная пальба, искра
и...

— Бамм! — засмеялся Асхаб и, наконец, чокнулся со мной вновь наполненной рюмкой.

— Разумеется, не надо тебе объяснять, что к тому времени мы должны
объявить о том, что согласны отпустить всех заложников, что
наши требования состояли в том, чтобы лишь быть
услышанными...

— Да, хитро,— кивнул Асхаб.— А вся ответственность в итоге ляжет на
правительство.

— Пускай! Какое нам дело до правительства? Я тебе пока не говорю
всего, но даже та цель, о которой ты говоришь, не есть самая
главная цель для нас — скоро, да, скоро, будет одно
правительство, одна страна, в которой наша организация займет
главенствующее место!

Асхаб кивал, смеялся, пил коньяк, слушал меня. Я вывалил на него
все, что знал о теориях глобального заговора, начиная от
ассасинов и иллюминатов до самых современных разработок этой
теории, приправил все это восточным мистицизмом и посыпал сверху
приправой радикализма. Дикое получилось блюдо, но под коньяк
и не такое проглотишь. Тем не менее, Асхаб, наевшись этой
отравы, не утратил совсем способности логично мыслить и
кое-что вспоминать.

— Хм, теперь я многое, многое понимаю,— бормотал Асхаб.— Да, черт
возьми, понятно, почему нам не дали настоящей взрывчатки и
почему с нами пошла Езира, а не Лиля...

— Вот-вот! — говорил я, насторожившись, но не смел встревать с
уточняющими вопросами.

— Я с самого начала считал, что мне дали не тех людей,— говорил
Асхаб.— Марух... Ну ты знаешь, с Марухом все ясно, он никогда
мне не нравился, чересчур скользкий, собака! Хвостом перед
тобой юлит, а чуть слабинку покажешь, цапнет: то с советами
лезет, а то и в сторону тебя оттереть может. Юнус... Совсем
мальчишка, что он может? Он больше о девках думает, чем о нашем
деле. И стреляет плохо, и наркотиками балуется. Буб... Он,
пожалуй, исключение — полезный человек. Тупой, конечно, но
полезный. Им легко управлять...

— Когда слишком легко управлять, это тоже плохо, ты не находишь?
Потому что им может управлять и кто-нибудь другой...

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего особенного, но ты все-таки приглядывай за Бубом, ладно?
Вспомни, что он чуть не прирезал меня.

— Я же тебе сказал, он просто забылся! Буб слишком тупой для
предательства. Нет, нет, я его давно знаю, он на две стороны не
играет!

Асхаб говорил горячо и, вероятно, искренне. Мне показалось забавной
такая вера главаря группы в самого недалекого своего
товарища. Разубеждать Асхаба до конца было опасно, поэтому я только
покачал головой и оставил это подозрение дозревать внутри
него. Мне нужно было, чтобы он хоть по-немножку, но
подозревал в нелояльности всех членов своей группы. А доверял лишь
одному человеку — мне. Интересно, кстати, что в разговоре он
сразу избавился от своих дурацких неестественных обращений
типа «уважаемый» и «дорогой», которые обычно адресовал
заложникам. Значит, он тоже играл.

— Ты перечислил всех, кроме Езиры,— сказал я ему.

— Когда нам дали бомбу, я предложил взять в группу Лилю. Она была бы
идеальным исполнителем — вся ее семья погибла, она долгое
время скиталась в горах, голодала, ее несколько раз продавали
в рабство, измывались над ней, конечно, страшно. Она готова
была в петлю лезть, когда мы ее купили. Прикормили,
обогрели, дали неплохую подготовку. Ты бы видел, как преданна нам
эта девочка...

— А Езира не предана?

— Для Лили мы будто боги...

Сделав это сравнение, он почему-то бросил на меня испытующий взгляд.
Видно вспомнил то, что говорил об отношении заложников ко
мне.

— Мы ее новая семья, без нас она никто,— продолжал Асхаб.— Люди,
подобные Лиле, с радостью одевают пояс с бомбой и без колебаний
идут на смерть. А Езира... Она другая.

— Какая другая?

— Смелая. Гордая. Умная. Дерзкая. Она сама хочет стать богиней:
знаешь, не Лилией, а Лилит, чуешь разницу?

— Не хочет быть прекрасной наложницей в райских кущах, на все
согласной, а только джином, демоном в женском обличье,—
пробормотал я.— Настоящей черной Лилит... Прекрасной демоницей...

— Да, точно! Она совсем не годится для того, чтобы пожертвовать
собой... Нет, Езира тоже может пожертвовать, но не так,
по-другому. Теперь я понимаю, да-да, понимаю, почему выбрали ее.
Ведь бомба-то у нее на поясе ненастоящая, взрыв произведут люди
снаружи, а значит, Лиля пока нам была не нужна, все
сходится! Нам нужна была сейчас Езира, демоница Езира, опасная и
умная пери...

Я пристально глянул на Асхаба.

— Тебе она нравится?

Асхаб крепко подумал, прежде чем ответить.

— Мне нравится Лиля,— признался он тихо и угрюмо.

Честно говоря, я удивился. Если ему нравится Лиля, зачем же он хотел
включить ее в состав группы? Ведь ей бы тогда грозила
нешуточная опасность. Хотя... как выясняется, Асхаб знал с самого
начала, что взрывчатка не настоящая, а значит, лучше бы
держать ему Лилю подле себя, чем оставлять для прочих акций,
когда взрывчатка может оказаться настоящей. Интересно, на что
они действительно рассчитывали? Мне очень повезло, конечно:
я угадал, что Асхаб хочет мне поверить, предложенная мной
схема его устраивала. Так странно... Получается, мне повезло
еще когда в группу включили Езиру, умную Езиру, которая так
мне помогла, и которой готов пожертвовать Асхаб. А вот
недалекая и покорная Лиля еще неизвестно как прореагировала бы,
скорей она бы во всем покорно слушала Асхаба, и мой план в
этом случае имел бы куда меньше шансов на успех. Теперь же мне
необходимо решить, кто из группы достоин остаться в живых.
Интересно, думает ли об этом Асхаб?

Я вновь испытующе глянул на него, а он мои раздумья истолковал по-иному.

— Думаешь, мне не жаль было бы Лили? — горячо заговорил он.— Я
должен тебе объяснить, чтоб вы все там знали!.. На меня можно
положиться, я нашему делу предан, да! Мне ничьей жизни ради
этого не жалко! А Лиля и я... мы должны вместе увидеть
торжество нашего дела! Я все понимаю... А знаешь, когда я
действительно поверю, что мы победили? Это давно было, это может
смешно, но для меня важно... Я сначала учился в нашей деревенской
школе, в горах, а потом мы переехали в другой город, стал
ходить в чужую школу... Совсем новую и чужую, да... Там
полагалось, чтобы каждый ученик на свой день рождения приносил в
школу какое-нибудь блюдо угостить товарищей и учителя. И я,
когда наступил мой день рождения, принес наше блюдо, которое
мы всегда готовили по большим праздникам, мой дед его
хорошо готовил. Вкусно, очень вкусно! Бараньи кишки наполняют
несколькими сортами каши, перцем, травами... Клянусь тебе, это
очень вкусно. Но когда я принес свое блюдо в школу, блюдо,
которое готовил мой дед, специально приехавший ко мне в гости
в город, эти мерзавцы отказались его есть! «Из бараних
кишок? Фи! Это только вы можете есть» — так сказали мне, и
смеялись в лицо! И даже учительница не попробовала! А мне дед
говорил: «Ешь, Асхаб, и будешь как наш герой Искандер!» Я,
дурак, сначала подумал, что они просто не поняли, я объяснял им,
я им рассказал про Искандера, но они не слушали, они
прервали меня... Высокомерные девочки в белых гольфиках фыркали, а
мальчишки говорили, что Искандер — это дикарь, который
живет в пещерах, и его могут одной рукой побить настоящие
герои!..

Асхаб замолчал, тяжело дыша, и снова выпил. Затем он продолжил:

— Вот чего я хочу, слушай! Хочу, чтобы даже в этом Страсбуре, куда
мы летим, я мог однажды на площади у памятника Искандеру
сварить блюдо деда и угостить всех! И чтобы все просили у меня
добавки и слушали у костра, который мы разведем у памятника,
мои старые сказки об Искандере! Смешно, да? Но мне это
нужно! Буду не хуже чем Искандер — и бог, и герой, потом и про
меня будут рассказывать истории...

Я молчал. Что тут скажешь? Могу только признаться, что у меня
возникло определенное уважение к Асхабу. На секунду я даже
заколебался, не оставить ли его в живых? Но было уже поздно, свой
выбор я сделал.

Потом мы еще пили коньяк. Я, наверное, опьянел. Да и Асхаб тоже. Я
до того освоился, что говорил Асхабу про необычную систему
сигналов и кодов, принятую в нашей организации.

— Ты думаешь, почему я никаких особенных сигналов не подал вам? —
разглагольствовал я, подливая ему и себе.— А так у нас
принято! Проверка, постоянная проверка! Вам, к примеру, сообщают об
определенном пароле, затем посылают меня к вам, а про
пароль ничего не говорят. Я должен безо всяких паролей и
дополнительных сигналов завоевать ваше доверие. Если не смогу,
значит, погибну, а мое место займет другой...

— Хитро, хитро! — крутил восхищенно головой Асхаб и опрокидывал в
глотку рюмку за рюмкой.

На каком-то этапе я заметил, что он набрался куда больше, чем я.
Возникла даже идея воспользоваться его опьянением, но это было
бы некрасиво со всех точек зрения. Не сравнить с моим
гениальным и изящным планом. К тому же мне было лень. От выпивки
клонило в сон. Школьные ли воспоминания Асхаба были тому
виной, но ко мне вернулся давний кошмар. Ко мне вернулись мои
чудовища.

Action!

ОПЯТЬ тот сон. Меня обступают чудовища. Когда-то я не мог с ними
совладать. Но потом научился. Есть один хитрый способ. Хотите
научу? Вам только понадобиться невероятная вера в свои силы.
Тогда все получится. Надо представить, что вы на съемочной
площадке, а чудовища актеры, которые обязаны вам подчиняться
и выполнять все ваши команды. Даже в самой рискованной
ситуации можно не убегать, а остановиться и скомандовать: «Так,
отлично! Но не совсем хорошо, давайте все сначала! Ты иди
туда и рычи пострашнее, а ты не вылезай, пока не велю! Ясно? Ну
все, начали! Action!» Еще не было случая, чтобы чудовища в
моих снах меня не послушали. Наверное, этот странный прием
зародился, когда я посмотрел, после очередного фильма ужасов,
бонус о съемках этого фильма — там «чудовища» снимали свои
шипастые рогатые маски и мирно пили кофе. Под каждой маской,
даже самой страшной, оказывалось вполне симпатичное
человеческое лицо.

Старый прием сработал и на сей раз. Только с непривычки я справился
со своими родными чудовищами не без труда — проснулся, точно
от ледяного толчка в грудь. Будто одно из чудовищ
достало-таки меня когтистой лапой. В соседнем кресле похрапывал
Асхаб. Я встал — нужно было освежиться. Стюардесса при моем
движении вскочила, но я жестом велел ей не беспокоиться. Потом
передумал и подошел к ней.

— Скоро ли посадка? — спросил я тихо.

— Ребята говорят, что через час максимум,— зашептала девушка.—
Придется покружить немного над городом, чтобы в аэропорту успели
приготовиться.

— Над каким городом?

— Будем садиться в Ганновере.

Я кивнул и повернул в туалет. Чтобы удержать равновесие, раскинул
руки, словно крылья, шел, балансируя по проходу. Мне внезапно
стало весело, я представил, будто я птица. Хищная птица
высоко в небе. А разве не так, разве мы не высоко в небе?
Обернулся на стюардессу — заметила ли она мое дураковаляние?
Стюардесса мне улыбнулась.

По пути едва не споткнулся о труп студента, зарезанного Бубом.
Оказывается, в небольшом закутке террористы устроили настоящее
трупохранилище. Тут уже лежали студент и Марух. Веселье как-то
сразу улетучилось. Появился Юнус, тащивший тело старика из
туалета эконом-класса. Я пропустил юнца и добрался-таки до
рукомойника. Долго тер лицо холодной водой и согнал последние
остатки хмеля. Посмотрел внимательно в зеркало. Новый
рисунок держался хорошо, кусочки сцеплены крепко. Скоро им
предстоит последнее испытание на прочность.

Что это? Мне вдруг послышалось, будто зеркало треснуло. Неужели
рисунок распадается? В мозгу еще витали последние смутные
алкогольные пары. Я провел мокрой рукой по зеркало, оставляя
следы. Нет, звук раздался где-то в салоне. Во втором салоне, где
находились все заложники.

Я вышел и огляделся. Асхаб по-прежнему дремал в кресле. Около него
стоял Буб и, пользуясь случаем, приканчивал коньяк. Ножом,
запачканным кровью, резал фрукты и заедал выпивку. Похоже, он
ничего не слышал. А между тем какая-то возня в эконом-классе
шла. Я вновь уловил сдержанный шум и даже сдавленный крик.
Там что-то происходило. И потом, где Езира и Юнус? А
стюардесса? Она тоже исчезла.

Как раз стюардессу я и встретил первой. Она стояла в проходе, резко
обернулась ко мне и глаза у нее расширились еще больше, чем
прежде. Она была жутко растеряна. Теребила воротник рубашки,
и я в который уже раз увидел этот вопрошающий взгляд,
полный надежды. Остальных людей различил потом. Заложники при
моем появлении затихли. Я отодвинул стюардессу и увидел Езиру и
Юнуса. Мою любимую «цыганку» держал за шею один из
пассажиров, молодой мужчина с рано обозначившейся лысиной и
горделиво выпяченной челюстью. Езира полулежала у него на коленях,
он прижимал к ее виску пистолет — ее же собственный. На
правой руке девушки виднелся свежий порез, сочащийся кровью.
Неподалеку ничком лежал тяжело раненый ножом Юнус. От этого юнца
действительно было мало толку — Асхаб прав. Я моментально
воссоздал картину того, что произошло несколько минут назад —
один из пассажиров выхватил у Юнуса нож, ранил его и напал
на Езиру, сумел отобрать у нее пистолет, а теперь
прикидывает, что делать дальше.

Не могу сказать, что все это улучшило мое настроение. Ситуация явно
осложнялась. Этот чертов мужик возомнил себя суперменом.
Поломал мой идеальный рисунок, собрался похитить мою славу
освободителя заложников, он, наконец, угрожал Езире! Остальные
пассажиры были, очевидно, ошарашены не меньше меня, их
буквально парализовало страхом, они не знали, на что решиться.

Вообще-то, я, конечно, был просто взбешен. Тот мужчина,
осведомленный о моем положении, ждал знаков одобрения и был, вероятно,
озадачен той яростью, что прочитал в моих глазах.

— Где они? — спросил он, чуть погодя.— Те другие? Здоровяк и главарь?

Мне надо было поторопиться, пока этот придурок при Езире не выдал меня.

— Отдай пистолет,— сказал я ему.

— Чего-о-о? — протянул он.

— Слушай, что тебе говорят! Отдай пистолет!

Остальные пассажиры наблюдали за нами. Только стюардесса подошла
ближе. Но я ее не видел, я смотрел только на Езиру, а она
смотрела на меня. Это все было очень странно: я обращался к тому
мужчине, смотрел на Езиру, а думал о Кристине, которая была
где-то здесь. Поэтому нет ничего удивительного в том, что
произошло потом: никто не заметил, как к мужчине, державшему
Езиру, приблизилась стюардесса и обрушила на его голову
бутылку полную вина. Красного вина, которое потекло тотчас из
лопнувшей бутылки и смешалось с кровью, потекшей из разбитой
головы. Мужчина повалился набок, пистолет выпал и стукнулся о
пол. Хорошо, что не был взведен курок — выстрела не
прозвучало. Пистолет сразу же подобрала Езира. Несмотря на порез,
оружие она держала крепко. Разъяренная тем унижением, которое
ей пришлось пережить, она едва не выстрелила в мужчину. Я
остановил ее.

— Не надо,— всего-то и надо было сказать маленькой демонице, и Езира
беспрекословно подчинилась.

Все кончилась, но она продолжала смотреть на меня.

Заложники ожили, поднялся шум.

— Спокойно,— сказал я громко.— Все остаются на своих местах! Если
будете вести себя благоразумно, никто не пострадает.

Я нарочно старался выбирать такие слова, которые бы звучали
одинаково приемлемо как для заложников, так и для Езиры. Что
касается Юнуса, то он вряд ли что слышал — я наклонился и проверил
его состояние. Он был без сознания, нож рассек ткани у
самого паха. Весьма показательный конец для мальчишки — напоролся
на свой же нож.

— Надо его перевязать,— сказал я Езире.— И лучше будет перетащить
его в первый салон. Позови Буба, а я постерегу.

Езира кивнула, отошла на несколько шагов, потом вернулась и молча
отдала мне пистолет. Улыбнулась с невероятной в этих условиях
нежностью и убежала. Едва она исчезла, ко мне бросилась
стюардесса.

— Ведь я все сделала правильно? — затараторила она в привычной своей
манере.— Правильно, да? Иначе бы те люди нас сразу
перестреляли! К чему это ненужное геройство, когда и так все идет
хорошо, верно же?

Я все это время в задумчивости рассматривал пистолет, которым меня
наградила Езира. Случайно я навел его на стюардессу, и она
сразу замолчала.

— Да, вы сделали все правильно,— сказал я, а после обратился уже ко
всем притихшим заложникам.— От вас всех требуется лишь одно
— не мешайте мне! Я не могу защищать вас, если вы сами этого
не хотите! Никакой самодеятельности!

Меня дернул за рукав солидный пожилой господин, сидевший напротив
мужчины с разбитой головой.

— Молодой человек,— начал он взволнованно.— поверьте, мы все ценим
ваше отношение, мы больше не допустим подобного безобразия,
правда? — повернулся он к остальным, и пассажиры поддержали
его смутным гулом.— Мы будем следить, чтобы все было
спокойно. Мы все хотим долететь живыми и невредимыми, покончить с
этим кошмаром...

— Кошмаром, вы говорите? — прервал я его.

— Да,— растерялся пожилой господин.

— Да, да,— мне внезапно стало смешно.— Я вас выведу из этого кошмара, обещаю.

Пожилой солидный господин собирался сказать мне еще что-нибудь, но
тут показались Езира с Бубом, и я одним властным движением
прервал его речи.

— Где Асхаб? — спросил я.

— Спит,— личико Езиры исказила презрительная гримаса.

Буб легко поднял тщедушное тело Юнуса и понес в первый салон. Я
глянул на порез Езиры.

— Тебе тоже нужна помощь,— сказал я ей.

— Ерунда! — отмахнулась она.

— Нет, молчи! — я повел ее на кухню. На пороге остановился и вновь
обратился к заложникам.— Помните, что я вам сказал!

На кухне уже лежала разобранная аптечка, которой пользовалась
стюардесса. Я нашел вату, бинт, йод.

— Иди сюда, закатай рукав.

А Езира и так приблизилась ко мне вплотную, смотрела, не отрываясь.
Я отложил аптечку, притянул к себе эту маленькую смуглую
девушку и поцеловал ее прямо в сухие горячие губы, которые
когда-то повторили за мной неведомое мне слово. Имя чудовища?
Пароль? Jabberwock? Нет, другое мое имя, которое я никогда не
узнаю. А только почувствую на губах моей демоницы.

Белье Езиры

ОТОРВАВШИСЬ от ее жадных губ, я все-таки обработал порез и
перевязал. Есть что-то возбуждающее в процедуре, когда кто-либо один
из пары обрабатывает раны другого — без разницы, мужчина или
женщина. Езира все это время смотрела на меня: если йод
обжигал ее, она не морщилась — у нее просто вырывался какой-то
не то смешок, не то судорожный выдох.

— Мне всегда был нужен такой,— сказала она, когда я уже заканчивал
накладывать повязку.

— Какой такой?

— Который способен повести за собой людей, которого все будут
любить, настоящий лидер.

— Асхаб не такой?

— Нет, конечно! Разве ты не видишь? Он боится. Он всех подозревает,
что те смеются над ними. Сильный никогда не бывает
подозрительным, ему нет дела до других. А ты... ты тот самый, я сразу
это поняла! Как все эти люди смотрят на тебя! Тебе даже нет
нужды постоянно торчать в том салоне с заложниками, они
повинуются одному твоему взгляду. А стюардесса! Я до сих пор
поверить не могу! Она уже полностью в твоей воле! Как и я...

Примеряясь к ее росту, я стоял на коленях перед Езирой. Пиджак она
сняла, рубашку тоже вытянула из-за пояса, чтобы мне было
легче. Я увидел пояс с бутафорской взрывчаткой, намотанный на ее
худой живот. Недолго думая, я снял с нее эту мерзость. Она
откинулась чуть назад, опираясь о кухонную стойку, наблюдала
за мной. Губы ее приоткрылись, она учащенно дышала. Сначала
я решил, что ей больно и испугался, что, возможно, она
повредила несколько ребер, но потом заметил, что, как и в случае
с раной, Езира испытывает едва ли не возбуждение. Я тоже
весь дрожал, когда освобождал эту маленькую девушку от
непосильного и ненужного ей груза. На коже Езиры остались следы от
пояса — я начал их медленно поглаживать. Они постепенно
исчезали.

Разматывая пояс, я немного сдвинул ее брюки и обнажил полоску белья
Езиры. Повинуясь какому-то импульсу, я расстегнул ей брюки и
уставился на это ослепительное белье. Не знаю, поймете ли
вы меня. Для меня в этом белье Езиры сосредоточилась вся
противоречивая природа моего безумного рисунка. Вот она передо
мной, террористка Езира, человек, внушающий огромный страх
многим десяткам людей, которые сидят сейчас в эконом-классе,
да и мне, пожалуй, она должна внушать страх. Я, по сути, не
знаю ее, она далека от меня, где она родилась и где росла —
неизвестно. Но за всем этим покровом, наслоениями
неизвестного и страшного, чуждого и тайного, у нее чистая смуглая кожа
и обычное хлопковое белье с простеньким рисунком. Такое
обычное, такое красивое. Есть, конечно, нечто общее между этим
внезапным проникновением в страшную прелесть ее обыкновенного
белья и моим методом обезоруживания противников посредством
погружения в их сугубо человеческие печали и радости —
только сейчас это открытие могло обернуться против меня самого.

Я почуял серьезную угрозу своему рисунку реальности. Я изо всех сил
сжал зубы и наморщил лоб, стараясь удержать кусочки на
привычных местах. Возникло уже знакомое мне ощущение распада,
когда во лбу рождается глубинный холод, похожий на тот, который
ударяет в голову, если выпьешь или съешь слишком много
чего-нибудь ледяного. Мне срочно надо было согреться. Я прижался
к животу Езиры, горячему смуглому, ощутил аромат ее кожи и
хлопковый свежий запах белья девушки.

Говорю же вам, не знаю, поймете ли вы меня. Но Езира поняла и
гладила бедную мою голову все то время, пока я грелся подле нее,
моей черной Лилит. Своими сильными руками она закрепила
разболтавшиеся кусочки реальности.

Продолжение следует.