Онтологические прогулки

Идём мы с Василием Шевцовым по выглядящей по-деревенски улице
индустриального города Кулебаки непоздним
августовским вечером.

Кулебаки — из столичных кафе глядючи — невероятная провинциальная
глушь, совершенно непривлекательное, невыдающееся место, одно
название которого вызывает у многих как минимум
сочувственную улыбку. Глушь, глуше которой не бывает, минимум всяческой
культуры и цивилизации.

Так вот, наша идея состояла в том, чтобы посмотреть — а как в этом
самом минимуме культуры и привлекательности, так сказать, на
обратном полюсе от Москвы, вообще живут люди? Живут ли они
ещё или «прозябают»? Для меня Кулебаки — во многом случайное
место, а Василий там родился.

Так вот, усталые (и слегка дезориентированные от увиденного и
услышанного) мы проходим сквозь группку молодых ребят лет этак
9–10. Ребята то ли прервали свою игру ради нас, то ли кого-то
ждали. Когда мы прошли, нам в спину раздался смех. Мы тоже
усмехнулись: культура уличных игр подростков всё ещё жива. Посередине
тропинки стоит пустая литровая пластиковая бутылка из-под воды. У
ребят в руках длинные палки, метр двадцать длиной. Бутылка
от ребят в метрах пяти. Ясно, что они сейчас палками будут
эту бутылку сбивать. Видно, что ребята не с тоски и не от
тупости занимаются этим делом, они очевидным образом друг перед
другом выделываются и друг друга подкалывают.

Это дети вымирающего народа?

Никакой жизни не осталось?

Как бы не так.

Сделав ещё пару шагов, мы с Василием замираем. Невероятная сцена.
Рабочая бригада строит новую крышу для уже пожившего
одноэтажного дома. Собственно крыши ещё никакой нет. Стены широкого
приземистого дома стоят как коробка для ботинок, сверху стоят
человек восемь рабочих, над ними — треугольная рама из
тонких палок. Этот сияющий в лучах солнца светлый треугольник на
фоне тёмно-синего неба непропорционально, невероятно велик.
Он велик не только для этого дома, но и для всей улицы.

Мы постояли в ступоре перед душеподъёмным зрелищем и спросили
рабочих, почему такая крыша высокая у них получается. «А чтобы
выше той башни»,— нам махнули рукой на какую-то то ли антенну,
то ли лапу динозавра, высящуюся из-за крыш.

Мы — солдаты антропологической службы, то есть люди серьёзные —
упёрлись не по-местному, плотники сжалились и пояснили, что
крыша будет куда как более низкой, и кроме того скошенной, а эта
роскошная рама — то ли разметка, то ли прикидка.

Предполагают ли катастрофа, вымирание и апокалипсис, характеризующие
сегодняшнее состояние русского народа, возведение солнечным
августовским вечером новой крыши?

***

Перед киоском с мороженым стоят девушки в белых блузках.

Девушки выбирают, продавщица терпеливо ждёт. Ждут и стоящие в
небольшой очереди другие покупатели. Оценив ассортимент, девушки
решают, что мороженое здесь «не очень» и направляются
проверить, какое мороженое продаётся в киоске на соседней улице.

Вопрос: если народ в буквальном смысле слова гибнет и вырождается,
носят ли девушки каждый вечер белые блузки? Если народ
находится в состоянии катастрофы, покупают ли девушки мороженое на
улице?

Что-то очень мне кажется, что нет.

Я даже готов сформулировать «критерий отсутствия апокалипсиса»: если
девушки носят белые (розовые, голубые, полосатые, какие
угодно, но очевидным образом праздничные и выпендрёжные)
кофточки и блузки, если девушки едят мороженое, то народ не
гибнет.

Кулебаки — это буквально ярмарка невест, куда не кинь взгляд —
наряженные и накрашенные девушки. Для чего они наряжены и
накрашены? Чтобы нравиться ребятам. Нравятся ли они ребятам? Да.
Показательным образом, практически все взрослые в курсе по
поводу появления, как мне хочется их назвать, «новых девушек».
«Новых девушек» взрослые, как правило, не одобряют: мораль
девичья — хуже некуда. Как припев повторяют, что «стали
школьницы рожать».

***

Нет, я не хочу сказать, что очевидному совсем уж нельзя верить.
Стоит не доверять своей интерпретации того, что ты видишь, и в
любом случае надо отдавать себе отчёт в том, что за каждой
яркой картинкой могут стоять совсем не радующие реальности и
контексты.

Василий сразу уличил меня в мифологизации и самих «новых девушек», и
их «небоязни залететь», дескать, их матери вели себя точно
так же.

Более того, на какие деньги и кем покупаются эти «белые кофточки»?
Мы этого не узнали, но похоже, что девушек одевают их отцы,
ездящие на стройработы в Москву. А эти работы, в частности,
ведут к хроническим заболеваниям. Оттого параллельно растёт
количество «новых девушек» на улицах — и больных в местной
больнице.

Ну, что, я уже поменьше радуюсь торжеству жизненной силы,
усмотренной мной в «белых кофточках»? Поменьше.

Василий Шевцов: «Апология кофточек заставляет тебя умалчивать о
безработице, о плохо оплачиваемом тяжелом физическом труде,
растущем алкоголизме, молодежной криминальности, социальном
расслоении, о безответственности начальников, о росте количества
пациентов местной больницы — о том, что все это тоже
проявляется в повседневной жизни кулебачан».

Да, всё это так, но одновременно — ребята играют в футбол, и стар и
млад ходят в кино, работает объединение самодеятельных
поэтов, в клубе репетирует местная хэвиметал-группа, в школе
проводят новую электропроводку, а в колледже строят новую
столовую, в музее проходит выставка детского рисунка и музыкальная
школа тоже не спит. На автобусах и машинах ездят
взад-вперёд люди, по улицам ходят козы и ездят велосипедисты, и везде
— огромное количество молодёжи.

Всё это многообразно связано друг с другом, существует вовсе не
помимо друг друга, и учит нас прежде всего тому, что жизнь жива
именно своей многоуровневой связностью.

Конечно, наличие вырванных из контекста девушек с мороженым —
никакой не критерий.

Возможно, «критерием отсутствия апокалипсиса» могла бы служить
именно невозможность вырвать из многочисленных контекстов то или
иное явление?

***

В каком смысле мы — русские?

Тот ли мы народ, что был раньше?

Более того: правда ли, что Россия — исторический мегапроект? В самом
ли деле люди сегодня ощущают, что они живут в многовековом
государстве? 19-й век до сих пор чувствуется? И на каждом
шагу — его приметы? И 18-й век чувствуется? Прямо вокруг и
внутри нас? И допетровская Русь тоже?

Я не уверен, что сегодня ощущаются 30-е годы 20-го века.

20-е, НЭП, конструктивисты и «12 стульев», Малевич и Остап Бендер —
уже литература, дискурс, наследие. Нечто, что изучают в
школе и видят в книжках, но не вокруг себя.

А вот идентификация с поздней Советской властью (положительная или
отрицательная) определённо существует, очень многое из
существующего сегодня опознаётся, как «бывшее точно таким же и
раньше» или «ведущее своё происхождение оттуда».

Мы реально позднесоветские, кажется мне, и галлюцинаторно — многовековые.

Вот именно в таких вещах — в «непроизвольном» коде поведения, в том
как человек здоровается, как входит в чужой дом, как
предлагает домашние тапочки, как регулирует вопрос, пить ли
чай/кофе или чего покрепче, как люди договариваются чинить
автомобиль или дать взятку, какие взгляды кидают из под милицейской
фуражки, как руки вытирают после обеда или отодвигают стул,
вставая из за стола, как с детьми ходят по ВДНХ и осторожно
берут книгу с лотка, как приглашают потанцевать или выясняют
отношение после драки — именно на уровне «корней травы» и
тактильно переживаемого быта и видно, что такое мы и какие
такие мы.

И многовековой истории я в этом не вижу, а вот, что и в Советском
Союзе оно примерно так же было — очень даже.

Я как-то стоял с приятелем на волнистом асфальтовом пустыре на ВДНХ
перед бывшим павильоном «Космос», а мимо нас шли люди, держа
за ручки топающих рядом детей — девочек в ярких платьицах,
косички, банты. Дети требовали мороженого.

Мы говорили о том, что эти сцены ничем не отличаются от фотографий
мохнатых 60-х, когда такие же дети с такими же бантами топали
по ВДНХ к ракете.

Мы развернулись к ракете, но какая же это ракета? Это фактически
карикатурная шутиха, задранная на идиотском бетонном столбе.
Это и всегда было так, всегда эта ракета выглядела как детская
игрушка. И мы ощущали единство эпох, потому что это была
наша игрушка, потому что нам интересно, что именно такая она
полетела выше и дальше всех.

И этот наш разговор на ВДНХ был пафосом именно русского
национального самосознания? Увольте. Понимаем ли мы вообще, как устроена
жизнь, как она сама за себя ложноножками-ложноручками
цепляется, сама в себе отражается и с собой срастается, сама себя
иррационально интерпретирует и толкает вперёд?