Литературная критика

Грин и русская революция

8.

Однако именно политика подарила ему более сговорчивую подругу. Они познакомились в "Крестах", куда Грин попал вскоре после приезда в Петербург и окончательного разрыва с Бибергаль. Это был совершенно случайный и тем особенно досадный арест, но более всего подвело Грина то, что у него был опять подложный паспорт и полиция этот подлог быстро раскрыла, вынудив сознаться арестованного во время облавы 7 января 1906 года мещанина Николая Ивановича Мальцева в том, что он никакой не Мальцев, а дворянин Александр Степанов Гриневский.

Поначалу Грина навещала и носила передачи в темницу его сводная сестра Наталья, которую взяли в младенчестве из приюта родители Грина, покуда у них не было своих детей, а потом вынуждены были отдать в чужие руки и которая, как видно, не держала зла на их семью. (В "Автобиографической повести" Грин также отмечает, что во время заключения в севастопольской тюрьме его посетила, проезжая из Анапы, его сводная сестра: "оставила мне рубль, просидела с час и ушла"). Но в мае она должна была уехать, и Наталье Степановне посоветовали найти для Грина "тюремную невесту" - девушку, приходящую на свидания к заключенным, у которых в Петербурге не было ни родных, ни знакомых. Этой невестой Грина стала Вера Павловна Абрамова, дочь богатого чиновника, сочетавшего успешную карьеру и награды с либеральными убеждениями, выпускница Бестужевских курсов, идеалистка, сочувствующая революционному движению и работавшая на общественных началах в "Красном Кресте", при котором и существовала "ярмарка" подобных невест.

Во время второго тюремного заключения Грин был совсем не тот, что два года назад. Тогда ему было понятно, за что он сидит, он был полон ярости и ненависти и отказывался от сотрудничества со следствием и строил планы побега - теперь же писал покаянные письма правительству и просил об одном - его выпустить.

"Ни при мне, ни на квартире моей не было найдено ничего, что могло бы дать повод к такому несправедливому заключению меня в тюрьму. Если раньше, до амнистии, мое заключение и могло быть оправдываемо государственными соображениями, общими для всех политических преступников, то теперь после амнистии, не имея ничего общего ни с революционной или с оппозиционной деятельностью, ни с лицами революционных убеждений - я считаю для себя мое настоящее положение весьма жестоким и не имеющим никаких разумных оснований, тем более что и арестован я был лишь единственно по подозрению в знакомстве с лицами, скомпрометированными в политическом отношении. На основании вышеизложенного честь имею покорнейше просить Ваше высокопревосходительство сделать надлежащее распоряжение об освобождении меня из тюрьмы, с разрешением проживать в г.С.-Петербурге".

Ему отказали. И в мае 1906 года отправили в ссылку в Тобольск, откуда два месяца спустя политический заключенный Гриневский, воспользовавшись большим скоплениям народа, бежал. На сей раз удачно. Сначала в Самару и Саратов, потом в Петербург, оттуда в Вятку. Отец, пользуясь служебным положением, рискуя карьерой и добрым именем, помог добыть ему паспорт на имя почетного гражданина Вятки Алексея Алексеевича Мальгинова (сам Мальгинов незадолго перед этим скончался в земской больнице), и с этим паспортом, уже третьим по счету чужим документом в своей жизни, Грин приехал в Петербург. И пошел сначала к тюремной невесте, которая менее всего ожидала увидеть у дверей своей квартиры тюремного "жениха", а потом к эсерам. Но ни с Быховским, ни со Слетовым дело не заладилось, видимо, после истории с покушением на Бибергаль, когда партия могла потерять столь ценного человека, как Киска, они были Грином и его "гасконскими" похождениями и неизменными привычками сыты по горло и отказались дать ему работу. Но все же сделали заказ на письменный текст агитационного характера. Именно при таких обстоятельствах был написан самый первый рассказ Грина "Заслуга рядового Пантелеева", за который автор от книгоиздательства Мягкова получил свой первый гонорар 75 рублей - деньги, которые должны были показаться ему немалыми и изрядно подхлестнуть к занятиям литературным трудом.

Тираж этого рассказа, где описывалась карательная операция армии против крестьян и "подвиг" рядового, застрелившего по приказу пьяного офицера ни в чем не повинного деревенского парня - был арестован и совершенно случайно сохранилось несколько брошюр, одна из которых была найдена в архивах и опубликована в шестидесятые годы. Вслед за этим Грин пишет еще один агитационный рассказ "Слон и Моська" также на армейскую тему и также уничтоженный еще в типографии на том основании, что он "заключает в себе возбуждение к нарушению воинскими чинами обязанностей военной службы". После этого писать по заказу партии прекращает и выбирает путь свободного литератора.

Это очень понятно, трудно представить Грина партийным писателем, но есть одна подробность, которую приводит в своих воспоминаниях Вера Павловна Калицкая и которая в жизнеописаниях Грина никогда не упоминалась вероятно для того, чтобы ничем не замарать облик писателя-романтика. А между тем подробность довольно существенная.

Калицкая рассказывает о том, как однажды Наум Быховский попросил Грина написать некролог для "Революцион¬ной России" об одном из казненных революционеров (это была лично знакомая Грину Лидия Стурре - впоследствии она станет прообразом героини "Рассказа о семи повешенных" Леонида Андреева) и приводит его собственный рассказ о том, что из этого вышло.

"А.С. сел и написал; я плакал, читая, так сильно это было написа¬но. И вдруг Алексей говорит:

- А теперь гонорар.

Это за статью о казненном товарище!

Я разозлился и стал гнать его вон. Алексей пошел к дверям, оста¬новился на полдороге и сказал:

- Ну дай хоть пятерку!"

Сердечный товарищ Н. Я. не мог без ужаса вспоминать о таком ци¬низме, а между тем этот цинизм вовсе не обозначал бесчувствия. Способ¬ность глубоко чувствовать уживалась в Ал. Ст. с неистребимой практич¬ностью". (РГАЛИ, ф. 2550 - оп.2 - ед.хр.620)

Для сравнения вспомним, что Леонид Андреев от авторских прав на свой "Рассказ о семи повешенных" отказался и разрешил его свободную перепечатку. Разумеется один из самых богатых писателей своего времени, он мог себе позволить то, чего не мог Грин. И все же можно представить, какое впечатление это производило. Рассказу Быховского можно было бы и не поверить. Но если почитать последующую переписку Грина с редакторами литературных журналов как дореволюционных, так и после, почитать мемуары Паустовского, Миндлина, Слонимского и других сочувствующих Грину писателей, то везде можно увидеть один и тот же мотив - романтик Грин всегда был очень жесток, требователен и даже занудлив в финансовых вопросах, прося деньги у всех кого можно - своего адвоката, своего критика, редактора, при том, что само отношение к этим деньгам у него было своеобразное: получив их, Грин стремился как можно скорее от денег избавиться - черта, сохраненная им до конца дней.

Но может быть именно эта практичность в сочетании с мотовством и стала последней каплей в отношениях между Грином и партией, хотя истинные причины лежали конечно глубже - Грин отошел от революции, потому что стал писателем, нашел себя и нашел себе куда более интересное поприще. Грину вообще очень сильно повезло, что он оказался наделен литературным талантом. Когда б не этот талант, неизвестно, как сложилась бы его судьба, вероятно что-нибудь вроде судьбы обитателей горьковского "дна", ибо всякая обыденная деятельность с юности претила его существу. Об этом писала и его первая жена: «Из всех человеческих дел Грин любил только литературу и только одно умел делать – писать».

Но сколько бы впоследствии он о революции и революционерах ни писал, отзывался о них насмешливо. Так, в "Приключении Гинча" выведен сатирический образ подпольщика, который пытается привлечь главного героя к работе, а когда тот отказывается, признается:

"- Я тоже не люблю людей (…) И не люблю человечество. Но я хочу справедливости". Эта жажда справедливости вообще, уживающаяся с ненавистью к людям - очень точная черта всего русского освободительного движения от декабристов до марксистов, и, пожалуй, во всей нашей литературе начала века ни у кого кроме Грина не было такого скрупулезного, критического отношения к революции и революционерам в сочетании с личным революционным опытом и взглядом изнутри, а не извне, как например, у Бунина или Андрея Белого.

Еще более жестко и насмешливо, словно недоумков Грин изобразит революционеров в несколько лет спустя в рассказе "История Таурена", показав, как "от телятины погибла идея" и анархист стал предателем, потому что ему захотелось вкусно пить, есть и спать с женщинами, но один революционный трофей Грину все же достался. Тюремная невеста с именем любимой героини романа "Что делать?" стала Грину женой, сначала гражданской, а потом законной.

Александр Грин с первой женой Верой Павловной, рядом с ними ссыльный врач Лидия Петровна и домработница с детьми (1911 г., д. Великий Двор)

"Вот и определилась моя судьба: она связана с жизнью этого человека. Разве можно оставить его теперь без поддержки? - спрашивала себя она и отвечала: - Ведь из-за меня он сделался нелегальным".

Отец Веры Павловны, на словах пропагандирующий свободную любовь, как у Жорж Санд, незаконно сожительствующий с некой Екатериной Ивановной Керской, пришел в ужас, когда узнал, что его единственная дочь сошлась с беспаспортным бродягой без образования и определенных занятий, который даже не может с ней обвенчаться. Он отказался помогать ей деньгами и написал Грину гневное, "обывательское" письмо, смысл которого был в том, что тот нарочно увлек девушку, зная, что не может на ней жениться, но преграды лишь усиливали чувства и остановить Веру Павловну было невозможно, и письмо отца она попросту уничтожила.

Ей исполнилось в ту пору 24 года и, как сама она пишет в своих воспоминаниях, до сих пор никто из мужчин, кроме отца и дяди, ее не целовал. Поцеловавший ее вопреки всем правилам приличия еще во время тюремного свидания на глазах у надзирателя арестант в потертой пиджачной тройке и синей косоворотке стал первым. "Поцелуй Гриневского был огромной дерзостью, но вместе с тем и ошеломляющей новостью, событием". И когда он внезапно вернулся из Сибири, как она могла поверить в то, что он сделал это не ради нее?

Вера Павловна влюбилась в него со всей страстью и благодарностью нерастраченной женской натуры, и - надо отдать Грину должное - он это оценил. Она была совсем другой, чем женщины-эсерки, она не требовала от него подставлять голову под гильотину революции или же красть деньги из банка, и предстала добрым ангелом, спасителем, сестрой милосердия, и он щедро отблагодарил ее в своей прозе.

Он был Нок, а она была Гелли из рассказа "Сто верст по реке". Нок убежал из тюрьмы, куда попал по вине обманувшей его, толкнувшей на преступление злой и хищной женщины, а Гелли его не выдала и спасла. У Нока до встречи с ней были лишь мысли "о своем диком, тяжелом прошлом: грязном романе, тюрьме, о решении упиваться гордым озлоблением против людей, покинуть их навсегда если не телом, то душой; о любви только к мечте, верной и нежной спутнице исковерканных жизней".

А случайно встреченная Ноком на реке Гелли стала воплощением этой мечты. Краснея, багровея и алея, как будущие корабельные паруса, она вытерпела все выходки мужского шовинизма и оскорбления, выпавшие на ее голову как на представительницу женского рода ("Женщины - мировое зло! Мужчины, могу сказать без хвастовства, - начало творческое, положительное… Вы же начало разрушительное!… Вы неорганизованная стихия, злое начало. Хоть вы, по-видимому, еще девушка… я могу вам сказать, что... значит... половая стихия. Физиологическое половое начало переполняет вас и увлекает нас в свою пропасть… все интересы женщины лежат в половой сфере, они уже по тому самому ограниченны. Женщины мелки, лживы, суетны, тщеславны, хищны, жестоки и жадны. Вы, Гелли еще молоды, но когда в вас проснется женщина, она будет ничем не лучше остальных розовых хищников вашей породы, высасывающих мозг, кровь, сердце мужчины и часто доводящих его до преступления), и получила за это свою награду. Заканчивая рассказ "Сто верст по реке", Грин написал - "Они жили долго и умерли в один день".

Этой же фразой заканчивается и другой, более ранний рассказ Грина - "Позорный столб", история человека, который похитил не любившую его девушку, был наказан за этот поступок тем, что его привязали к позорному столбу, а потом девушка уходит вместе с ним из колонии, потому что ей не будет жизни среди людей.

"Люди ненавидят любовь". Герои Грина ее любят, и потому отвержены обществом, но теперь из политического Грин переносил этот конфликт в абстрактную плоскость и потому не имеет значения, в какой стране и в какое время это происходит. Его герои получают везде свою награду.

"Они жили долго и умерли в один день".

Так было в сказке - в реальной жизни Александр Степанович и Вера Павловна прожили то вместе, то порознь семь очень трудных лет, часто ссорились и с годами все меньше понимали друг друга. Во всяком случае женские надежды, что Грин устал от жизни и мечтает о покое и уюте оказались, несколько преждевременными. Отойдя от эсеров, Грин все больше связывался с литературной богемой - сначала, как иронически вспоминала Калицкая, в роли "пассажира", потом завсегдатая; он много пил, просаживал деньги, и свои и те, что она зарабатывала, а когда она пыталась экономить, ругал ее за мещанство и показывал пример, как надо к деньгам относиться. Словом, настоящий был писатель. Позднее в "Приключении Гинча" это отразится чудесной фразой, обращенной к литераторам и чем-то предсказывающей будущий "праздник жизни" в "Калине красной" Шукшина:

- Русские цветы, взращенные на отравленной алкоголем, конституцией и Западом почве! Я предлагаю снизойти до меня и наполнить все рестораны звонким разгулом. Денег у меня много, я выиграл пятьдесят тысяч!

Грин, правда, столько никогда не выигрывал. Но "если деньги получал Александр Степанович, он приходил домой с конфетами или цветами, но очень скоро, через час-полтора, исчезал, пропадал на сутки-двое и возвращался домой больной, разбитый без гроша. (…) В периоды безденежья Александр Степанович впадал в тоску, не знал, чем себя занять, и делался раздражительным (…) Он одновременно искал семейной жизни, добивался ее и в то же время тяготился ею, когда она наступала (…) Трудно понять, что было ему нужнее в те годы: уют и душевное тепло или ничем не обузданная свобода, позволяющая осуществлять каждую свою малейшую прихоть".

Она любила, но не понимала его, и честно это признавала: "Его расколотость, несовместимость двух его ликов: человека частной жизни - Гриневского и писателя Грина била в глаза, невозможно было понять ее, примириться с ней. Эта загадка была мучительна…"

«В отношении к своему творчеству А.С. был строго принципиален, тверд и независим, чего нельзя сказать относительно его «личной жизни». Грин-писатель и Грин-человек совершенно разные личности».

Она пыталась от него уйти еще в 1908-ом. Сняла комнату - сначала в том же доме, потом переехала на 9-ю линию Васильевского Острова, куда ежедневно приходил обедать и оставался допоздна "молодой, плохо одетый" человек. Хозяйки - две чопорные, почтенные немки - были в шоке и в конце концов указали квартирантке на дверь. После этого любовники стали опять жить вместе. Но лучше не стало.

Гриневский буйствовал, безбожно врал и ни с кем не считался, писатель Грин писал все лучше и лучше и литературная общественность его признала. Это произошло не сразу: первые рассказы Грина были отвергнуты Короленкой с резолюцией - можно печатать, а можно и не печатать. Ничего не ответил Грину Горький, когда тот написал самому знаменитому после Льва Толстого русскому писателю начала века почтительное письмо и просился напечататься в "Знании". Но зато Грина опубликовал "Новый журнал для всех", издаваемый Миролюбивым, зато в 1908 году "Русская мысль" напечатала "Телеграфиста". А в самом начале 1910-го вышла вторая книга рассказов, которую сам автор считал первой, навсегда забыв о злополучной "Шапке-невидимке". Но тему революции и революционеров не оставил.

Продолжение следует