Проза

Пираты

Начало

До полудня проплыли километров пятнадцать. Догнали бревенчатый плот.
На середине плота была поставлена палатка военного цвета,
откуда торчали две пары запачканных золой от костра босых
ног. Обладатель третьей пары сидел на перевернутом ведре и,
прикрыв глаза, лениво бряцал на гитаре. Над палаткой торчал
флагшток, сделанный из кривой жердины, на верхушке которого
развевался плохо исполненный «веселый Роджерс». Когда у черепа
рисовали глазное отверстие, бухнули много краски, она
поплыла и накатилась на перекрещенные турецкие сабли. Получалось,
что суровый Роджерс плачет, что не соответствовало идеологии
суровых и мужественных флибустьеров. Ниже флага одним
концом к жердине, другим к краю палатки был прикреплен плакат. На
нем также расплывшейся синей краской было написано
«Господи! Хорошо-то как!».

– Ну, как оно: грабежи, насилия, убийства, много ли богатых судов
взяли на абордаж, как добыча? – весело спросил Саня капитана
морских разбойников. Тот отложил гитару, нащупал какую-то
веревку и с трудом вытянул из воды тяжелую гирлянду пивных
бутылок.

– Присоединяйтесь, коли хотите?!

– Как же мы пиво-то забыли, – хлопнул себя по лбу Мишка, – все ты
интендант фиговый, – сказал он мне.

– Да, недоразумение, – буркнул я. – Слушай, капитан, а может,
продадите нам пять бутылок?.

– Нет, продать не можем. Нас можно только или ограбить
превосходящими силами королевского флота, или принять от нас в дар.

– Тогда в дар, мы согласны, – закричал Саня. – Давай в дар, душа горит.. .

Мы причалили к плоту.

Оказалось, что благородного капитана флибустьеров зовут Леха, он
студент пединститута. Теперь сотоварищи уже два дня совершают
веселое путешествие на плоту. Плот почти неуправляем и плывет
медленно. Эйфория по поводу «Господи, хорошо-то как!» уже
стала убывать, и красивый речной пейзаж надоел. Хотелось
обыденного, серого, хоть и грубого, но привычного, вселенского.
Спасало изобилие пива, коим пираты пополнялись в каждой
встречающейся на высоком берегу деревне. В магазинах сельпо
давно наплевали на всякие горбачевско-лигачевские указы и
торговали горячительным и утром, и вечером, и днем, и ночью и даже
за рамками общепризнанных временных понятий. Лишь бы были
покупатели.

Как и все фантазеры-путешественники, каждый из пиратов, исподволь
рассчитывал на некий спонтанный случай или фантастическую
удачу, которая весь последующий учебный год до нового
путешествия будет поводом для различных веселых разговорчиков в
институте, а может, даже повлияет на дальнейшую судьбу.

Леха, например, сидя на своем ведре, живо представлял, что в один из
прекрасных деньков их пиратский плот станет проплывать мимо
туристкой базы, откуда будет доноситься музыка и смех, а
прекрасные наяды– купальщицы, загадочно улыбаясь, станут
подталкивать плот к своей пристани. В это время налетевшая откуда
ни возьмись гроза выстрелит могучую огненную молнию в
высокое дерево, стоящее на берегу. Дерево, кряхтя и оседая,
свалится и, как в замедленном кино, упадает толстенными сучьями
прямо на плот. Мужественные плотоводцы, словно лягушки,
попрыгают с плота в воду. Через секунду все стихнет: Мимолетная
злодейка-гроза, кашляя и чертыхаясь, уплывет за лес,
освобождая место синему беззаботному небу.

В воде поплывут отдельные бревна плота, «Веселый Роджерс» поникнет
на жердине и издали станет походить на культовый знак
«Помогите, кто может». В это время собравшиеся на берегу пираты и
насмерть перепуганные наяды вдруг обнаружат, что среди наяд
не хватает самой главной – Леночки. Леночки, папа которой –
директор крупного предприятия – и дал добро своей дочурке
привезти на турбазу, принадлежащую заводу, своих подруг.

Все в растерянности. И только Лёха, рискуя своей жизнью, прыгнет в
воду и будет опасно нырять между бревен и торчащих из воды
ветвей до тех пор, пока, наконец, появившись из воды в третий
или пятый раз, он не вынесет на руках беспомощную девушку.
Плечо и рука девушки в ссадинах и крови. Это ее упавшее из-за
удара молнии дерево намертво прижало толстой ветвью ко дну
реки. И Алексею придется немало потрудиться, чтобы
высвободить прекрасную незнакомку и доставить ее наверх. Да и сам он
сильно пострадает – на щеках царапины, вывихнута рука, но он
мужественен и молчалив. Пока другие мечутся по турбазе в
поисках врача, Лёха со знанием дела пытается вернуть
пострадавшую к жизни искусственным дыханием, больше доверяя способу
«рот в рот». Губы у прекрасной незнакомки будут приоткрыты, а
тонкие греческие черты лица бледны. Все закончится через
минуту. Леночка, вдруг, вздрогнет, кашлянет и, тяжело ловя
воздух, придет в себя.

А уже вечером, срочно вызванный Леночкин папа, усадит Леху на
лавочку, на берегу реки и на фоне красивого вечернего пейзажа
серьезно скажет: «Ну что же, Алексей, ты спас жизнь моей
единственной дочери. А я человек благодарный. Давай, заканчивай
свой институт. Я чувствую, что учительское дело не для тебя? Ты
человек современный, информатику, вон, изучаешь, а я как
раз подумываю, что моему предприятию просто как воздух
необходим отдел информатики. Время сейчас такое, и пророчу этому
направлению большое будущее. Как, потянешь отдел? А там и все
дороги для тебя открою. Да и с Ленкой можешь встречаться, ей
давно уж нужен такой парень… друг, защитник. Словом, тебе
решать?». Леха скромно посидит, немного пожеманится, но будет
готов дать согласие возглавить отдел…..

И, вот, блин, на самом интересном месте Лехиных простраций приплыли
эти чертовы байдарочники и испортили всю погоду. Леха уже
как раз подумывал о том, как он возглавит новый отдел, внесет
сразу тысячу рацпредложений по упорядочению его работы и
возьмет опекунство над Леночкой, которую потом бы мог взять и в
жены.

– А что? Прелесть девушка? А папа-то вообще, вон какой шишка! –
мелькнула напоследок в его голове мысль.

Леха с трудом отходил от охватившего его видения и даже на секунду
забыл, что все это он только что сам и придумал, пять минут
назад… И вот на тебе! Гости.

Мы пили прохладное терпкое пиво. На душе было светло и хорошо.

– Вот доплывем до Волги, а потом с институтским стройотрядом полетим
в Сибирь, на стройку, – все еще с трудом возвращаясь в
действительность, сообщил нам Лёха.

– Эх, золотые студенческие годы, – мечтательно сказал Вовка, допивая
свою бутылку, – стройотряд это хорошо! Незабываемо.

Вовкина студенческая эпопея в стройотряде была действительно
незабываема не только для него самого, но и для всего института,
где он тогда учился. Будучи летом на Чукотке, где их факультет
помогал строить газопровод, и прослышав, что у чукчей есть
добрый обычай делиться с пришельцами женами, он закатился в
ближайший чум, надеясь, что местный обычай распространится и
на него. Но тамошние чукчи о свой традиции вообще ничего не
знали и после долгих расспросов о цели визита белого
человека, чукчи все поняли и, матерно ругаясь, прогнали пришельца.
Затем хозяин чума, оказавшийся впоследствии бригадиром
оленеводческой фермы да еще и с высшим образованием, пришел в
стройотряд и нажаловался руководителю о притязаниях на его
жену какого-то студента-бугая. Потом было комсомольское
собрание. Бугаю за аморалку влепили строгача и чуть было не
отправили досрочно в Горький.

Одна пара ног в палатке зашевелилась, пропала, а через секунду
появилась растрепанная голова другого пирата. Голова ошалело
поглядела на нас, обнаружила Леху и сипло молвила: «Пива!».

Капитан отцепил от гирлянды очередную бутылку и подал товарищу.

В четыре секунды опорожнив содержимое бутылки, незнакомец, наконец,
вылез на плот.

– Семен – представился он нам.

Мы еще десять минут побыли у гостеприимных пиратов – студентов.
Попрощались и отплыли.

После пивной паузы наши байдарки, казалось, взяли невиданную
скорость. Целых полчаса мы налегали на весла, летели стрелой, и
сосны с обеих сторон казались сплошным забором..

Время подходило к двум часам дня. Причалили к берегу и расположились
на лужайке среди деревьев. На зеленой траве яркими золотыми
заплатами пестрились солнечные лучи. Пора было обедать.
Разгрузили Санькин рюкзак и высвободили петуха.

– Пущай погуляет, – сказал Саня, ставя онемевшую птицу на траву, –
может до вечера жирку наберет.

Мы достали хлеб, завернутый в полиэтилен, тушенку и овощные
консервы. На спиртовой таблетке разогрели тушенку. Духовная
атмосфера, сопровождавшее наше путешествие, была самая добрая и
благожелательная, а начало маленьких туристических удовольствий
обещало стать щедрым на взаимную поддержку.

– Надо же, такая маленькая, а столько тепла дает? – неожиданно
философски заметил Игорь, глядя на синий огонек таблетки.

– Химия, брат ты мой, – сказал Мишка, раскрывая литровую фляжку с
самогоном, – великое достижение человечества, – он тряхнул
флягой. – Ведь вот эта огненная вода также еще неделю назад
была обычным сахаром да дрожжами.

– Даже и не верится, что и ты когда-то был простым эмбрионом, –
по-доброму пошутил Игорь, – а теперь погляди-ка, – такой алкаш
вымахал?!

– С ума сойти! – в изумлении закричал Мишка, призывая нас отомстить
поэту. – Острить взялся! А кто тебя вчера из-за стола до
постели волоком тащил? Позор! Алкоголик питерский. А ты же
по-э-э-т, лекарь наших душ…Ты учить нас должен, вдохновлять…

– Ладно, ладно, я вас научу, – забасил Вовка. – Наливай
пропорционально, по росту и по весу. Мне кружку. Тебе, Михаил и Ивану по
половине, Саньке четверть, а Игорю – каплю.

– По уму надо наливать, по уму! – запротестовал Игорь. – Мне кружку,
всем по половине, а этому дылде вообще ни капли, – сказал
он, кивая на Вовку, – для его извращенных инстинктов и запаха
будет много. Взбесится.

Вовке налили, как и всем. Опасно было не наливать. Посмеялись над
обстоятельством: Вовка и Саня родные братья, от одного отца и
матери, но Санька метр с кепкой, Вовка почти два метра –
странно!?

– Ничего странного. Генетика. Хотя, странностей кругом много. Никто
еще не ответил на вопрос, что такое жизнь вообще? – выдал
Игорь.

– Ну, как же, как же, – шутливо запротестовал Михаил. – Всем ясно,
что жизнь – это существование белковых тел. Обучили. Но лично
в тебе, товарищ поэт, белковые тела могут существовать
только в комплексе с алкалоидами.

– Я за жизнь изучал с десяток разных философий, самых ярких и
признанных в истории людского рода, не обращая внимания на
подколки Михаила, – со сдержанным достоинством сказал Игорь, – но
ни одна так и не дала ответа – зачем мы живем?

– Плюнь на все эти философии – возразил Мишка. – Все философии
претендуют на истину, и тут же разнятся друг с другом с точностью
до наоборот. Относись к ним, как к праздным размышлениям
сумасшедших и живи по своей философии. А цель – конечный
результат. Я, например, живу для того, чтобы выгодно жениться,
купить машину, дачу и воспитывать своих детей. Иван – чтобы
сделать газетную карьеру. Ты – чтобы издать очередную
книженцию, гонорар пропить, прогулять, а потом опять корпеть за
письменным столом или возиться с мольбертом.

– Про этих, – он кивнул на насторожившихся при этих словах братьев,
– я уж и не говорю. Вообще не знаю, зачем они живут? Если
Санька и имеет хоть малюсенькую социальную значимость и цель,
то этот дылда, – он показал на Владимира, – живет только
ради того, чтобы других пугать. Ходит по улицам и кулачищами
размахивает. Вот скажи, Саня, тебе не страшно было обитать в
детстве под одной крышей с этим буйволом? Он же тебя,
наверное, бил, как сидорову козу. Да еще и издевался, что братец
такой щупленький попался? Может, ты и не вырос из-за этих
передряг?

– Это произошло из-за того, что я с самого детства увлекся табаком,
– сказал Саня, – ну и этим зельем тоже, – кивнул он на
фляжку. – Вот и остановился в росте в девятом классе.

Стали спорить. Мишка уверял, что табак и зелье не влияют на конституцию тела.

– Ведь я тоже первый раз выпил и закурил во втором классе, но на
свои метр семьдесят пять дотянул, – горячился он.

– Если бы ты не выпил во втором классе, то дотянул бы, хотя бы, до
моего плеча, – усмехнувшись, сказал Вовка, доставая сигарету.

Вся наша компания была курящей. Мишка, Саня Вовка и я, курили
общедоступные сигареты «Космос», а Игорь курил и «Космос», и
Ту-134, и «Приму», и что подадут. Свои сигареты он не имел
принципиально. Разговор о табаке, тут же вызвал у всех желание
покурить. Недавно перед сельскохозяйственной конференцией я для
презентабельности купил пачку американских сигарет «Kamel».
Сигареты искурил, а привычный «Космос» всю последнюю неделю
перекладывал в пустую американскую пачку.

Когда я достал свой «Кемел», Санька воскликнул:

– Надеюсь, не откажете бедному родственнику в импортной сигаретке.?
Просьба вызвана не корыстными соображениями, а исключительно
тягой к познанию нового.

– Да кури на здоровье, – сказал я, подавая ему сигарету.

Санька вальяжно вытянулся на траве, опираясь на локоть, и с
наслаждением затянулся.

– Вот, бля! – сказал он. – Какая прелесть. Крепкие, ароматные,
приятные… Умеют же делать за рубежом!?

– Ты на сигарету посмотри, дубина! – сказал Мишка, знавший хитрость с пачкой.

– Кос-мос! – разочарованно прочитал Саня на сигарете. Парни захохотали.

– Ну, все равно, это какой то другой «Космос», значительно лучше,
чем тот! – дурашливо вывернулся Саня.

Умный разговор о пользе умеренного употребления табака и вина Михаил
закончил известной притчей о том, что если девушка тебя
угощает вином, то кажется значительно красивее.. Некрасивых
женщин не бывает, бывает мало вина! Зато после «много вина» с
утра красивых женщин не найдешь даже среди писаных красавиц –
добавил он от себя.

Отдохнув, побалагурив и повалявшись в тени, мы снова сели в лодки и
плыли под соснами. Солнце было белым, вода голубой, у меня
натерлись мозоли. За песчаным поворотом обнаружили пять
байдарок, вытащенных на пляж. У самого песка, сбившись в кружок у
маленького костерка, сидели на бревнах и плахах, человек
семь представительниц прекрасного пола. Иные были в спортивных
костюмах, другие в купальниках. Поодаль в гордом
одиночестве восседал и чего-то жевал невероятно тощий усатый парень в
огромных солнцезащитных очках. Если бы не очки и усы, то
можно было бы подумать, что это оживший Рамсес какой-то там,
который взял отпуск и временно покинул свой саркофаг.

– Девушки, мы в сторону Волги правильно плывем? – крикнул Мишка.

– Правильно, правильно, – засмеялись те, приняв юмор.

Индейцы и афганцы

Через километр на правом высоком берегу кто-то пронзительно
завизжал, и в воду бултыхнулась пустая бутылка. Через секунду визг
повторился, и очередная бутылка оказалась в воде. Резвились
пьяные парни. Наверное, видели по телеку, что в Индонезии
ежегодно проводят соревнования по визгу. Они брали пустые
пивные бутылки и, соперничая, кто кого при броске бутылки
перевизжит, бросали ее, стараясь перекинуть через 40-ка метровую
реку. Бутылки, как гранаты, падали вокруг наших байдарок,
поднимая султанчики воды.

– Эй, индейцы! – крикнул им Вовка, встав во весь свой прекрасный
рост. – Либо вы прекратите засорять реку и пугать проплывающих,
либо мы станем решать вопрос о ваших скальпах!

Вопрос о скальпах заставил задуматься мелких хулиганов. Парни
посмотрели на нас, посовещались и крикнули в ответ:

– Ладно, ладно. Все равно бутылок больше нет, завязываем, – и
скрылись за бугром.

Скорее всего их остановило не отсутствие пустой тары, а решительный
бас и могучий рост нашего впередсмотрящего. Мы плыли дальше.
Настроение немного подпортилось.

Визги я не люблю, у меня они вызывают физиологический дискомфорт и с
определенного времени заставляют вздрагивать, напрягаться,
и шарить около себя рукой в поисках чего-нибудь тяжелого.
Именно так визжали Духи под Кандагаром, когда прыгали на нас с
ножами и ружьями со скал. Правда, только в начале 80-х у
них часто встречались какие-то ружья со времен куперовского
Соколинного глаза. Потом они поголовно имели или наши АКМы,
или американские М-16. А визг – это непременный атрибут их
нападения. Это для психологии: – летит орава в чурбанах и
каких-то мышиных халатах с автоматами и тесаками, верещит, как
сто тысяч зайцев одновременно. Наши 18-ти летние
парнишки-солдатики часто приседали и немели от испуга. Это их губило, и
потом их головы катились вниз по ущелью. Ну, вот любят эти
духи отрезать головы своим жертвам, хоть тресни. Моего друга
капитана Витю Колесникова около горного ручья мы тоже нашли с
отрезанной головой. У головы были выколоты глаза и отрезаны
уши. Извините за жуткие подробности.

Но я-то Витьку хорошо знал, он не такой дурак, чтобы попасть им в
руки. Мы с ним два года служили вместе в небольшом и красивом
эстонском городке Вильянди. Рядом с телами Виктора и еще
пятерых солдат мы нашли с полтысячи пустых автоматных гильз.
Ребята отстреливались до последнего. А в Витиной голове, в
виске зияла пулевая пробоина с пороховым опалом. Значит,
чувствуя безвыходность положения, он застрелился сам.

Такие военные пейзажи и у наших солдат не вызывали добрых чувств к
невинным мирным афганцам. Поскольку, бывало, что днем он
мирный пастух, а ночью его ловят с автоматом и кинжалом около
наших палаток. Помню, утром на стоянке у безымянного кишлака
солдатики налопались какой-то гадости: то ли тормозной
жидкости, то ли спирту, который всегда был в запасе у старшин, – и
пошли “разбираться” в мирный кишлак. Меня разбудил дежурный
по роте,

– Товарищ старший лейтенант, – возбужденно кричал он мне, – там, в
кишлаке пальба. Не иначе, наших бьют!

Я приказал завести БТР и, захватив, кроме сержанта, еще семерых
солдат, рванул в селение. Пальба шла по серьезному, за площадью
у мечети. Мы остановились, пытаясь разобрать обстановку.
Рация молчала, никто не взывал о помощи. Значит, самовольщики
даже рацию с собой не прихватили, разгильдяи. Мы въехали на
площадь, выскочили из машины на песок.

– Командир, смотрите, – прошептал мне сержант.

Я посмотрел. По краю плоской крыши здания, стоящего впритык к
мечети, полз старик с бородой. Я взял бинокль. Сказал сержанту: «А
ну-ка сними его!».

Сержант достал из БТРа карабин с оптикой, но спросил: «А стоит ли,
командир, мирный старик?».

– «Старик мирный, но мне его гранатомет не нравится».

Через секунду мирный гранатометчик мешком свалился с культового
здания, за ним кувыркался заряженный РПГ.

– Вот так-то лучше – сказал я сержанту. – Заводи машину, проедем за
мечеть, попробуем вытащить наших самовольщиков

Не успели завестись. Подъехал еще БТР. Оттуда выскочил наш командир
батальона майор Торопцев и его зам – майор Климов с
солдатами.

– Что за дела, Иван? – заорал Торопцев. – Ведь был же приказ в
кишлаки без приказа не заходить!

– Валера, – ответил я, – ну а как ты думаешь, мои ребята с
верблюдами так пуляются?

Торопцев не успел ответить. По броне хлёстко протарабанила дробь
пуль, и вся площадь и окрестность, где стояли наши машины, не
смотря на утро, засверкала трассерами. Стреляли со всех
сторон. Мы упали под колеса машин и повели ответный огонь. В нас
стреляли в основном из-за каменной двуглавой скалы у мечети.
Раздался страшный удар, всплеск огня, натужный жар тугой
волной полыхнул по лицам, наш БТР задымил. Пронзительно
закричал солдат, другой встал и побрел в сторону мечети, волоча
автомат по песку.

– Гусев, стой, дурак, ты куда? Убьют, – закричал ему мой сержант. Но
Гусев невидяще брел вперед, голова его была опущена, и он
часто-часто мотал ею из стороны в сторону.

– Гусев, опомнись! – рявкнул ему я.

– Иван! – крикнул мне Торопцев из-под другой машины. – Ты посмотри,
ему руку оторвало, он же контуженный.

Я рванул из-под колеса за Гусевым, но не успел.

– Гусев прошел только семь-восемь метров, шквал пуль буквально
разорвал парня. Мне одна пуля задела переносицу, другая палец на
ноге. Я споткнулся и упал у машины, и солдаты махом втащили
меня обратно.

Надо выбираться

– Иван, – крикнул, перекрывая шум нарастающей пальбы, майор
Торопцев, – пробирайтесь в нашу машину и уносим ноги!

Сначала я хотел бросить пулемет, доставшийся мне от убитого солдата,
и остаться со своим АК, но потом передумал. Скомандовал
хлопцам, и мы поползли к машине Торопцева, что стояла метрах в
30-ти. Не проползли и пяти метров, густые вражеские очереди
заставили нас опять влететь под колеса.

–Валера, – крикнул я, – гони машину сюда.

БТР командира заурчал, разворачиваясь, пошел к нам. Оставалось
метров десять, как опять раздался жуткий хлопок. Теперь уже в
торопцевский БТР угодила граната. Опять кто-то завелся в
предсмертном крике.

– Блин, ну нет лучше нашего РПГ, – не к месту мелькнула в голове
гордая мысль за наших оружейников, – щелкает как орехи, будь
БТР или даже тяжелый танк, все одно.

Теперь отступать некуда, а главное – не на чем. Оставалось биться и
ждать подмоги. Наш БТР гореть почти перестал, мы лежали под
ним, спрятавшись за колеса. Туда же через минуту переползли
оставшиеся в живых наши соседи во главе с Торопцевым.

Лежа под массивным днищем машины, торопцевский связист кричал в
переносную рацию: «Гордый, Гордый, я Орел, прием, прием!».

Опять лопухнуло так, что ушные перепонки на время онемели. Духи на
всякий случай влепили еще одну гранату в уже подбитую машину
Торопцева.

Я осмотрелся, живых нас осталось человек семь-восемь, правда, за
машиной комбата торчали еще чьи-то ноги, но не шевелились. А
метров в двадцати стонал и корчился на песке солдат Прокофьев,
приехавший с комбатом. Он был жив, но ранен, похоже,
тяжело. Духовские автоматные очереди поднимали фонтанчики пыли
густо по все площади и вокруг Прокофьева.

– Валера, его надо принести, – прокричал я комбату

Он уничижающе посмотрел на меня, ответил грубо:

– Еще двоих положить хочешь? Подмоги дождемся и вытащим.

Как обычно в минуту опасности, его челюсть была выпячена, видно
было, что готов на все. Да и было не до сантиментов.

– Гордый, Гордый, ответь …твою мать, спишь, собака! – орал связист

В ответ рация чего-то нечленораздельно забулькала.

Я все-таки не послушался Торопцева. Архангельский парень солдат
Прокофьев лежал на земле, уткнувшись лицом в желтую афганскую
пыль, правая рука у него была вытянута вперед, и он
быстро-быстро дергал указательным пальцем. Похоже, он хотел стрелять,
но стрелять было нечем – автомат валялся в трех метрах.

– Надо парня затаскивать за железо, – мелькнула мысль. Плохо, что я
броник не надел, он иногда помогает. Я оставил оружие, вылез
за колесо и только собрался кинуться за солдатом, как
вражья очередь звучно стебанула по закопченной броне прямо над
головой. Я упал. Затем другая очередь, третья. Пули вразнобой
звонко шлепали по БТР, вонзались в землю, вокруг колес и
поднимали пыль, осколки камней и прах, которые летели глаза.

Торопцев выскочил за мной и силой втащил под днище. Я стукнулся
головой обо что-то, даже помутнело в голове.

– Героем захотел стать?! – заорал он.

– Причем здесь геройство, ты посмотри, ведь живой еще парень, –
сказал я, тряся головой и приходя в себя.

Но солдатик Прокофьев дергаться уже перестал. То и дело, глухо
шлепая, его прошивала очередная пуля

Наши парни из-под днища выискивали цели и также стреляли, больше
одиночными, экономили патроны.

– Н-да, ситуэйшен, без подмоги выбраться с ровной открытой площади
нет решительно никакой возможности, – думалось мне. У меня в
сдвоенном автоматном рожке сохранилось штук 50 патронов, а в
пулемете вообще 250, потому что пулеметчик не успел
отстреляться. Его секануло в голову осколком от брони в самом
начале заварушки.

Стал появляться какой то невероятный азарт, и страшно хотелось жить.
В голове проскакивали живые картинки из детства: мать,
отец, братья, детство, все родное.

Сержант, обжигаясь и рискуя получить духовскую очередь, открыл
тяжелый люк и нырнул в машину. Через минуту вернулся, притащив с
собой полный цинк патронов.

Совсем живем!

Но как цинк не разорвало при взрыве гранаты?

Его вскрыли, достали патроны.

– Ну, что, Валера, выходим? Тут нас все равно перебьют, а если еще и
гранату добавят, – совсем плохо. Нам бы только под защиту
скалы спрятаться, метров 200 всего, – сказал я Торопцеву.

– 200 метров мы никак не пройдем, всех положат. Лучше атакуем и
попробуем прорваться за мечеть к твоим самовольщикам. Там стены
защитят, авось отобьемся? Блин, чистое белье с собой не
взял, – добавил он то ли в шутку, то ли повинуясь старой
воинской традиции.

– Все магазины забейте, – приказал Торопцев, хотя и без этой команды
наши солдатики забили патронами рожки до отказа. Были и
жадные, которые хватали патроны горстями и рассовывая их по
карманам. Патронов хватало.

Духи, совсем осмелели и, как змеи, подползали ближе, сужая кольцо.

– Гордый, – орал в микрофон уже комбат, все-таки выйдя на связь, –
Сафронов, скотина, нас тут сейчас всех поубивают! Давай
немедленно “вертушки” и подкрепление, пять минут продержимся, не
более!

– Что?

– Не выйдет 20 минут, не выйдет, их тут тьма. Сафронов, – кричал он,
перекрывая своим хриплым голосом пальбу, – я понимаю, что
вертушкам надо 20 минут, но ведь ты своих хлопцев можешь
подослать за 10. Давай, дорогой, давай, вся надежда на тебя.
Выручишь, сто грамм с меня! Все!

И тут началось такое, что звон пуль о броню, о камни, о диски колес,
за которыми мы скрывались, превратился в сплошной стон.
Пыль поднялась невероятная.

Завизжали и справа – со стороны мечети, – и слева возле духана, и
впереди у скалы. Сзади была стометровая пропасть. Все, значит,
началась атака?! Если атака, они постараются взять нас
живыми, потому что с мертвых нас проку мало, а за живых, тем
более за офицеров, они получат по их афганским меркам ого-го
сколько! Я, хоть убей, не знал, сколько заплатят духам за
меня, живого старшего лейтенанта 3-й воздушно десантной бригады
специального назначения Ивана Тучина, но как потом с живых
русских они сдирают шкуру, знал. И поэтому напряжение
достигло высшей силы. Попасть живым к ним не было никакой моральной
возможности.

Духи вдруг стрелять перестали. За мечетью стрельба прекратилась уже
давно. То ли мои самовольщики вырвались, то ли…все?! Судя по
предыдущей плотности огня, скорее, наших самовольщиков
перебили всех.

Самое «веселое»

– Ну, что же, – сказал Торопцев, – сейчас, похоже, начнется самое
веселое. Ребята, готовьтесь! По моей команде вперед и к
мечети…! И перестань дрожать, Антипов – весело рявкнул он
солдатику-первогодку. Антипов лежал, привалившись плечом к диску
колеса, его мальчишеские глаза были полны ужаса и страданий,
Автомат Калашникова казался большой неуклюжей игрушкой в
тонких руках не созревшего юнца. Антипов попытался улыбнуться. Но
это у него получилось плохо. Он смотрел на Торопцева, и его
взгляд выражал просящую надежду и даже какую-то мольбу.

И Ахмеды пошли на нас. Между духами и нашим подбитым БТРом
100-метровая дистанция. Негр Джонсон, говорят, за 9 секунд одолевал
ее. Но и духи не Джонсоны, да и мы не попутный ветер. По
команде майора Торопцева мы выскочили навстречу врагам из-под
колес сгоревшего бронетранспортера и строчили во все стороны.
Тюрбанщики, между воплями “Аллах акбар”, визжали и кричали
что-то по-свойски и приближались к нам. У них был приказ не
стрелять, поскольку нас было мало, и кто-то из тамошних баев
мог хорошо заработать на нашем пленение.

Я опорожнил первый диск автомата в ближайшую кучу духов, мгновенно
перевернул его, опорожнил второй. И не напрасно. Я видел, как
многие после моего веера пуль “завинчивались” штопором или
просто тыкались горбатым носом в песок. Стрелял я неплохо.
Пальба вокруг стояла великая.

Но, Господи, сколько же их!? Я понял, что до мечети нам не добежать.
Оставалось только отбиваться.

Они наваливались по всей площади пестрой халатной лавиной. Я бросил
порожний автомат и схватил, наконец, тяжелый пулемет с
зеленым квадратным коробом. Нажав на гашетку, пошел вперед. Не
видел, но чувствовал, что наши ребята рядом. Пулемет, торопясь
и дергаясь, как чумной, вслепую изрыгал смерть в разные
стороны. Мне только оставалось поводить стволом, стараясь не
задеть своих. Я видел, что “их” сторона превращалась в кошмар,
в ад. Не было ни метра площади позади духов, которые бы не
распотрошили наши пули. Мы успели бросить гранаты. Они
наделали много шума, и много халатов мелькнуло в воздухе.
Солдатик Антипов забыл выдернуть чеку, но его РГ-42 попала прямо в
тюрбан бородатого. Ахмед сел и схватился за голову. Редкий
случай, но неплохо для начинающего бойца.

Похоже, духам это надоело. Их бородатые лики были уже в двадцати
метрах. Они тоже начали стрелять, потому что тут уж не до
вознаграждения – остаться бы живу. Вскрикнул мой сержант, получив
пулю в живот, Лехе Климову пробило шею, он с размаху упал,
уткнулся лицом в песок, но по инерции продолжал стрелять
одиночными, рискуя завалить своего. На Валеру Торопцева сзади
навалился самый шустрый Ахмед. Валерка схватил его руку с
занесенным кинжалом, повергнул легким приемом, уронил и
тяжестью своего тела воин Аллаха с визгом мягко навалился на свой
же кинжал до ручки. Что значит советская школа самбо!
Пригодилось.

Среди грохота выстрелов и разрыва гранат, тихий одинокий щелчок в
моем пулемете отозвался в сердце бомбовым взрывом – у меня
кончились патроны! Перезаряжать было некогда, вокруг визжали и
метались бородатые. Я скинул с пулемета короб, схватил его
за ствол и, выдержав ожег от раскаленного металла и, еще
больше озлобившись от этого, саданул прикладом первого
подвернувшегося ахмеда. Потом второго, третьего. Я не видел, сколько
оставалось в этой катавасии своих, но разъяренных ахмедов
вокруг металось человек пятнадцать-двадцать.

Краем глаза увидел, что из-за скалы выбегало еще человек сорок
духов. В кобуре у меня был пистолет, но доставать было некогда,
это самый крайний аргумент и только для себя..
Пулеметом-дубиной пока было действовать сподручнее.

Какая из этих зараз успела мне кинжалом резануть плече? Поначалу
даже не заметил. Потом еще раз резанули. Это был молодой
бородатый афганец. Он отскочил от меня на пару метров, держа в
руках здоровенный кривой нож, испачканный в крови. В моей
крови. Дух дико вращал белками и кружился около меня в каком-то
своеобразном танце. Кажется, он улыбался и кружил, кружил,
выбирая момент, когда я отвлекусь на другого духа, чтобы
докончить меня своим страшным ножом. Я матерно закричал, ринулся
на бородатого.

Первый глухой удар приклада пришелся на его руку, которую он
выставил, защищаясь от удара. Нож выпал, дух согнулся и, уронив
тюрбан, бросился бежать, но в меня словно вселился бес. В два
прыжка я нагнал моего врага и с такой силой звезданул его по
иссиня-черному загривку, что, казалось, треснул приклад.
Налетели еще духи. Я кричал до хрипоты то «Ура», то «Е..
тать!», то еще что то, круша пулеметом все вокруг, он часто и
мягко попадал в цель. Целей было много. Я помнил одно, что
важнее всего успеть достать пистолет. Было мгновение, когда я уже
это собрался сделать. Но пока было можно, я крушил и
крушил. Ахмеды опять визжали, получив по плечу, по рукам, по рылу.
Когда получалось врезать по голове, они кричали, мягко
оседая на песок. Это только усиливало мою отвагу. Ударило в ногу
и в бедро, но кость, вроде, не задело. Размахнулся, чтобы
влепить очередному духу, но тот присел, и пулемет вырвался из
рук и, ободрав мне ладони мушкой, улетел в сторону. Я
выхватил пистолет, дважды пальнул ему в грудь. Потом в другого.
Оба упали.

Наши

Матерные крики по-русски и выстрелы за закопченной Валеркиной
машиной мне показались миражем. Через минуту бородатых не стало.
Вся площадь была устлана телами в серых халатах, некоторые
еще шевелились. Кругом раздавались хлопки выстрелов, но вокруг
были наши! С трудом, входя в реальность, я стоял с
пистолетом на пыльной площади, по инерции еще готовый пристрелить
или придушить каждого, кто приблизится ко мне. Мутно озирался,
пытаясь увидеть в живых Валерку Торопцева, Леху или
кого-либо из моих солдат. Глаза заливало то ли потом, то ли кровью.
Меня трясло.

– Успокойся, Иван, успокойся, дружек, все позади, – как сквозь сон я
слышал голос моего прекрасного приятеля из соседней роты
капитана Димы Адаменко.

– Успокойся, Иван, все обошлось, мы вовремя пришли, теперь все будет
хорошо, все нормально, – повторял он.

Дима взял меня за плечо, вытер мое лицо и глаза своей пилоткой. Я
оглянулся: кругом было с полсотни наших ребят. Несколько БМП и
БТР, огибая скалу, вползали за мечеть, а в воздухе уже
кружились “вертушки”, которые, заходя по очереди, залпами
сокрушали не видимые нами цели.

– Как Валерка с Лехой и пацаны? – спросил я Дмитрия.

– С Торопцевым амбулаторный случай, а Леху и четверых солдат сейчас
эвакуируют в госпиталь. Вон, уже вертолет садится, остальные
“двухсотые”. Слушай, Иван, тебя тоже надо в госпиталь, у
тебя же все плечо разрезано?

Я повернул голову и, действительно, увидел на правом плече через
гимнастерку две длинные раны до груди. Гимнастерка с правой
стороны по пояс была окровавлена.

– Кто из докторов здесь? – спросил я у Адаменко.

– Степанов, – крикнул он кому-то, – давай сюда бегом капитана Ростова.

Доктор Саня Ростов, которого я хорошо знал еще по мирной службе в
Эстонии, подошел через минуту. Он велел солдатикам помочь мне
снять гимнастерку, посмотрел плечо, почмокал губами и
сказал.

– Вообще, Иван, я бы на твоем месте поехал в госпиталь. Обе раны
достаточно глубокие. Надо шить. Я бы, конечно, и сам зашил, но
после того, что тут у вас было, тебе обязательно надо в
госпиталь.

Он взял мою руку пощупал пульс.

– Ну вот, и пульс говорит, что у вас тут стрессец был “Будь здоров”.
давай Иван, пошли, – потянул он меня к вертолету.

– Да ладно. У тебя водка есть? – спросил я его.

– Спирт.

Он достал фляжку, я сам раскрыл ее и еще трясущимися руками налил
две трети армейской кружки, которую подал Димка.

– Без воды?– расширил глаза малопьющий Ростов.

– Разберусь, – сказал я, и в три глотка осушил содержимое.

Еле отдышался. Занюхал поданной кем-то безвкусной галетой из сухпайка…

Вертолет с ранеными улетел. Ростов вылил мне на раны два флакона
йоду и перевязал грудь, чтобы не текла кровь. Мы сели на БТР и
поехали. Остальные остались, чтобы забрать убитых наших
парней.

Доктор Ростов, как и обещал, наложил мне два или три десятка швов.
Две пулевые раны на ноге и бедре оказались пустяком – обе
касательные. Вообще, если вспомнить переносицу и кровоточащий
палец на ноге, меня сегодня задели четыре пули, но только
задели. Везуха! Есть Бог на свете! Девчонки из медчасти, пока
док без анестезии делал свое дело, держали меня за руку. Одна
даже гладила по голове и что-то шептала. Я боли не
чувствовал, в глазах стояла пыльная площадь, полная беснующихся и
визжащих душманов, и мы всемером или ввосьмером у сгоревшего
БТРа. Почему-то больше виделся худенький тульский мальчишка
Саша Гусев, которого мама была вынуждена отпустить от себя
под строгий щит СА.

– Ну, послужит, мужчиной станет, – успокаивал на перроне свою
плачущую жену Сашин папа, – войны-то сейчас нет.

Их сын тащит свой автомат за ремень по песку пыльной чужой площади,
неестественно трясет головой и идет в сторону духов. Глаза
закрыты, все лицо в крови, полруки нет. Ради чего?.. За папу?
За маму? За Родину? Помилуй Бог, если мать Саши мне
командиру ее Саши когда то заставит посмотреть в свои глаза. Что
сказать ей?

Дело сделано, я зашит, смазан, дезинфицирован, на носу, где чиркнула
пуля, пластырь. Поцеловал кокетливых сестричек, и ту и
другую, уехал в ждавшем БТРе к себе. Уже поддатый Валерка
Торопцев дожидался меня в душной палатке. Он тоже был кое-где
зашитый. Хоть и командир, но там – в Афгане – все равно Валерка.
Он сообщил, что есть сведения, будто мои самовольщики
случайно набрели на хорошо организованный большой отряд духов,
который по планам должен был ночью внезапно напасть и
уничтожить вертолетную эскадрилью. Эта случайность помогла избежать
серьезных потерь. И нас, вроде, хотят представить к
наградам.

– Только это между нами, – сказал он мне, – все неоднозначно, и
толком я ничего не знаю. Пользуюсь слухами от знакомца – майора
из штаба Армии.

Всю ночь мы с ним квасили спирт. Между выпивкой он сообщил, что Леха
Климов умер в вертолете.

– Не довезли! – горестно сказал Валерка.

Леху было жаль. Прекрасный друг и боевой майор. Но скольких друзей
уже выкосил печальный афганский пейзаж за время этой
«командировки»?

Мы выпили за Леху по полным стаканам. Затем закатились в санчасть к
Ростову. Его не оказалось, главное, мы не нашли моих
сестричек.

– Да ладно, пойдем спать, – сказал Валерка. – Морфей главный из Богов.

Я согласился и сказал, что уважаю Морфея, но Бахуса больше. Впрочем,
они оба достойны уважения. Валерка с этим также был
согласен.

Гут бай СА

Утром пришел дежурный по части майор Костин (пренеприятная личность).

– Вас срочно вызывают!

Через полчаса я сидел в прохладной полутемной палатке. Сытый
розовощекий полковник КГБ уже третий раз спрашивал:

– На каком основании вы затеяли стрельбу в мирном кишлаке. Это
политический скандал. Между разными политическими силами в Кабуле
только наметились хрупкие договоренности. Вам кто-нибудь
отдавал приказ напасть на кишлак?

Я стал выходить из себя:

– Товарищ полковник, я ничего не знаю о ваших договоренностях. В
сотый раз объясняю, что мои солдаты ушли в самоволку, попали в
переделку, я поехал их выручать. Здесь Афганистан, и
стреляют везде.

– Да вы понимаете, лейтенант, что Бухтарма теперь получила карты в
руки в разговоре с Кабулом?!

– Я старший лейтенант.

– Боюсь, что лейтенант, если дело не дойдет до дисбата. Вы
мальчишка, вы подрываете основы советской политики в Афганистане, вы
поставили подножку политике страны в этом регионе, значит,
вы потворствуете империалистической реакции, логически
выходит, что вы враг политике КПСС, значит враг своей страны,
своего народа, своей матери!!!

Моя мать давно умерла, но я подумал о матерях Саши Гусева, солдатика
Прокофьева и еще о матерях, для которых я, как командир,
вчера стал невольной причиной гибели их сыновей. Ведь это я
принял решение отправиться на выручку самовольщиков и взял с
собой солдат. Но здесь война и убить могут любого. Кровь
бросилась в лицо. Не понимая, что делаю, я схватил полковника за
грудь, с размаху бросил о сейф, взял его за горло, крепко
сжал. Сытая рожа полковника совсем порозовела, глаза
выкатились. Сказал:

– Ты, скотина, прислал нас сюда защищать интересы Бухтармы? Ты видел
кого-нибудь из наших “двухсотых”, ты видел их матерей,
которые получили или еще получат похоронки? Тебе, дерьмо, хоть
раз приходилось бывать в резне в горах, которая называется
интернациональная помощь?

После этого я еще пару раз треснул его башкой о сейф. После
вчерашнего свернуть шею хилому, источающему какие-то женские духи
полковнику было морально легко. Но у меня лопнули швы на
плече, потекла кровь. Да и подумал, что пусть это дерьмо плавает.
Ну, что из-за него себе жизнь ломать? …

Ушел. Меня скрутили через двадцать минут у палатки лазарета. Благо
хоть спирту успел выпить. Суд. Дело. Словом, вылетел я из
любимой СА без выходного пособия “За дискредитацию высокого
звания советского офицера”. Даже орден, к которому был
представлен за прежние переделки с духами, и тот не дали.

Приехал в родной Горький, полгода гулял и пьянствовал – отмывался от
афганской пыли, а потом поступил учиться в университет, где
и встретил моего друга Мишку.

Продолжение следует.