Проза

В реальности

Начало

– Тебе что, бутылкой по голове угодило? Мне из-за твоей задумчивости
еще час одному грести?

– Ой, Минька, прости, это я, тык-скыть, впал в романтические переживания.

– Ну ты же не Ленский после дуэли с Онегиным?! Переживай гребя!

– Все, Миня, понял, дорогой, гребу.

– Гребу, – ворчал сзади Мишка, – надо же, сколько хитрости в людях
и лености? Все от лукавого. Мы даже от пацанов отстали.

Пацанов мы догнали через минуту. За поворотом нам встретилась
резиновая лодка с рыбаком. Лодка стояла в лопухах посередине небольшой
заводи. Она была привязана веревкой к торчащей из воды коряжине.
На ней восседал благообразный старичок и держал удочку.

– Ну чего, дед, клюет? – спросил его Саня, проплывая мимо. В это
время поплавок у рыбака лег на воду, старик засуетился, поднялся,
дернул удочку, и через секунду из воды выскочил здоровый серебристый
подлещик.

– Клюет-клюет, – пробурчал дед, укладывая рыбину под свое сиденье.
– А вы тут плаваете, да только мешаете.

– А что, ребятки, не порыбачить ли и нам? – засуетился Саня, вдохновленный
успехами деда.

– Уха отменяется из-за наличия петуха, – ответил Михаил. – И вообще,
у нас сегодня другие планы.

И Мишка сообщил об изменившемся плане похода. Буквально перед
самым отъездом Михаилу позвонил наш с Мишкой однокашник Валерка
Майоров, который также по плану должен был присоединиться к нам
в Хахалах. Валерий жил в городе, но сам был хахальским парнем.
В этой деревне у него по-прежнему жила мать и все родственники,
которых он навещал каждую субботу.

Валерий уточнил время прибытия экспедиции в Хахалы и пригласил
отночевать в своей деревне.

–Тем более, тут свадьба у соседа намечается, заодно и погуляем,
– сказал он Михаилу.

– Так что предлагаю совместить полезное с приятным: ознакомиться
с сельским бытом и качественно отгулять на свадьбе, – заключил
Михаил.

– Да, но он же только тебя на свадьбу приглашал – сказал Игорь,
а мы что будем делать, – с бытом знакомиться?

– Не боись, старина, – ответил Михаил, – ты горожанин далек от
народа. Свадьба в деревне – это праздник для всех, в том числе
и для проезжающих туристов. Приплывем в деревню – сам увидишь.
И это даст тебе толчок к творческому поиску. А то вы поэты пишите,
пишите. Сами не зная о чем. Поэт должен быть в гуще людской, жить
этой жизнью, чувствовать ее и творить во имя ее, – весело наущал
он Игоря.

Игорь с усмешкой слушал наставления болтливого критика.

За очередным поворотом на правом берегу среди сосен показались
крыши разноцветных строений. Судя по шуму-гаму, это был пионерский
лагерь. Хотя в пионеры теперь вроде уже и не принимали, но лагерь
работал исправно. Была слышна музыка, ребячья разноголосица, над
деревьями взлетал волейбольный мяч. Кто-то пробовал горнить. Горн
издавал противные однотонные звуки.

– А я, между прочим, в детстве четыре раза был в пионерлагере
и всегда назначался горнистом, – похвастался Саня.

– Не лги, – одернул брата Вовка, – горнистом назначался я, а тебе
изредка давал потрубить “Бери ложку, бери хлеб… “

– Он лжет, –сказал Вовка, обращаясь к нам, – горнист он никудышный.
Я, так сказать, в лагере пользовался авторитетом среди молоденьких
пионервожатых и поэтому у меня не всегда было время по утрам будить
лагерь. Ну, я Сане и доверял трубу, когда боялся проспать...

– Сам не ври, – возмутился Саня.– Ты и трубить-то не умел по-настоящему,
фырчал, как кот…

– Ладно, вы горнисты! Распетушились! – прикрикнул Мишка. – Скоро
Хахалы, время до вечера есть, может, позагораем малость?

Все согласились и решили через полчасика сделать привал для загару.
Плыли дальше.

Иногда реку до половины русла перегораживали упавшие в воду деревья
– любимое место рыбаков без лодок. Я и сам любил, бывало, посидеть
с удочкой на таком дереве, забрасывая крючок поглубже. Иногда
с дерева за своим отражением в воде и отражением облаков можно
было увидеть толстую спину неповоротливых язей, хлопочущих в глубине.
Появлялось желание отрешиться от всего бренного, стать такой же
солидной и спокойной рыбиной, быть властелином волшебного подводного
мира, плавать среди его красот, а на ужин иметь до золотой корочки
зажаренного язя.

Н-да-а, но это уже опять из земного и бренного.

Макароны по-флотски

Справа между редкими соснами на берегу показались знакомые очертания:
приплюснутый дощатый домишко, примкнувший к просторному бревенчатому
цеху. От строения к воде спускалась почерневшая от времени лестница.
Похоже, нынче там было пусто, а ведь как когда-то здесь кипела
социалистическая действительность.

– Помнишь, Миш? – толкнул я веслом Мишку, кивая на колхозный архитектурный
ансамбль.

– Хо-хо, – весело и громко воскликнул мой друг, – как не помнить!
– и, привстав в байдарке, продекламировал где-то подобранные строчки:

Виденье чудное, тебе бы продлиться!?
Сердцу уставшему  дай вечерок…
Керженец вьется, вода струится,
Тихо дымится наш костерок.

Стих был невпопад, но все равно, некоторым образом, отражал события,
происходившие здесь несколько лет назад в нашу студенческую бытность.
Особенно в вопросе дыма. Виденье там, конечно, тоже играло некоторую
роль, но не главную. Главную роль играло наше с Мишкой тщеславие,
желание выпятиться перед коллективом, а заодно увильнуть от общественных
работ.

Однажды знойным летом одиннадцать студентов и сорок нежных студенток,
будущих экономистов, привезли на берег чудесной лесной реки Керженец
и высадили на окраине деревни, чтобы помочь отстающему во всех
видах соцсоревнования колхозу построить молочно-товарную ферму
/МТФ/.

Деревенька так себе – сплошь староверы, двуперстники, – до сих
пор прячущиеся от реформ Петра. Поэтому, если не считать выстроенный
сельский клуб и "Закусочную", реформ в этой деревне не было с
16-го века. Иногда, выходя из закусочной, где над крыльцом натянут
выцветший коричневый плакат со словами «СЛАВА ЛЮБИМОЙ ПАРТИИ»,
и в правду хотелось прошептать жирными губами – Слава КПСС! Котлеты
там делали отменные.

Наши палатки раскинулись на живописной поляне у колхозного цеха
подсобных промыслов, в притык к которому ютилась крохотная полевая
кухня, где варили обед для сельчан во время страды. О цехе надо
сказать особо: ну, где же еще живут русские Левши, если не сельской
глубинке?

Кто-то придумал сетку–рабицу (забор такой из проволоки). Кто-то
изобрел механизм для полуавтоматического изготовления этой сетки.
А вот колхозный умелец-самоучка Филипп Артамоныч взял однажды
и тайно усовершенствовал этот механизм до полной автоматики. Почему
тайно? Так надо, Федя, – сказал бы Шурик из Операции «Ы». Потому
что любому ясно, что, узнав о волшебном новшестве своих работяг,
колхозные экономисты, барыги, тут же расценки пересмотрят в сторону
понижения. И понизят их так, что изобретателю свои же братья по
пролетарскому классу будут ежемесячно морду бить в день получки.
В России-матушке изобретать всегда надо с умом, чтобы не навредить
себе и окружающим.

Открытие Артамоныча имело решающее значение для благополучия сельских
пролетариев. Раньше заборщики, чтобы заработать крутые 500 рэ,
возились с проволокой денно и нощно. После вмешательства в производственный
процесс пытливого ума Артамоныча, всех дел счастливым работягам
оставалось: подкатить к специальному агрегату пятитонный каток
проволоки, через всякие винтики-шпунтики протянуть проволочину,
нажать кнопку «Пуск» – и все! Пошло– поехало! С одного конца разматывается
каток, а с другого конца накручивается на специальный барабан
готовая двухметровая сетка в рулон по 40 метров. Даже специальный
ограничитель придумали – как достигла Бабина с сеткой определенного
диаметра, – звенит самодельный звонок, встроенный в старую консервную
банку.

Теперь мужики месячную норму за три дня стали выполнять, остальное
время в «Козла» резались, свято тайну от колхозного начальства
берегли, да на Артамоныча не могли налюбоваться и лелеяли изобретателя,
как могли. Первая стопка – всегда ЕМУ. Класс! Начальство на мужиков
не нарадуется – норму всегда выполняют. Только жены стали относиться
подозрительно: мужья каждый день в дербодан, но положенные полтыщи
домой приносят?! К чему бы это? Но молчали. Деньги то есть!

И благоденствовали проволочники до тех пор, пока не приехали «проклятые
студенты» и все испортили.

Несмотря на суматоху отъезда – приезда, наше стройотрядовское
начальство предусмотрело все: палатки, постельные принадлежности,
деревянный щит для стенгазеты «ПРОЖЕКТОР ПРОМЭКа», кинопроектор,
специальную простыню для экрана… Были заранее составлены графики
дежурных по лагерю, ответственных за баню, библиотеку, уборку
территории. А вот повара – то ли не предусмотрело, то ли предусмотрело,
но он заболел, то ли не заболел, но был не поваром. Словом, весь
сгрудившийся на берегу студенческий люд давно настала пора кормить
обедом, но из-за головотяпства (кого-то там другого) в три часа
пополудни люд еще оставался, хоть и веселым, но не кормленым.
А на горизонте вставал и другой вопрос: скоро наступит и ужин,
а варить опять некому. Скандал! Как быть? – эти и другие проблемы
производственного характера крутились в голове руководителя нашего
стройотряда Коли.

Вот тогда мы со своим другом Мишкой, вглядевшись в озабоченное
лицо Коли, и проявили настоящую советскую инициативу и смекалку.
Зайдя за ним в полевую кухню, вызвались приготовить макароны по-флотски
на всех стройотрядовцев. Именно это блюдо Мишка когда-то лично
приготовил дома под строгим надзором его матери.

– Ладно, – прокричал нам Коля, перекрывая шум работающих за стеной
моторов в цехе подсобных промыслов, – сегодня ужин приготовите
вы, а завтра повариху, может, из колхоза пришлют.

– А умеете? – на всякий случай подозрительно спросил он, разглядывая
нас через свои выпуклые очки.

– О, да мы…!!! – Мишка так сильно стукнул себя в грудь, что другой,
менее подготовленный студент, тут же упал бы на пол с тремя сломанными
ребрами. Но Мишка выстоял, зато этот жест, без всяких разумных
доводов, убедил руководителя строительным отрядом, что этим парням
можно доверить любое поварское дело.

– Ладно, ладно, – легкомысленно сказал Коля, – верю. Это и впрямь
не сложно. Не пересолите только. Макароны – вон лежат, тушенка
– там же. Можете по случаю первого дня и отсутствия обеда приготовить,
тык-скыть, поплотнее, но и без бравады этакой.

На этом опрометчивый Коля, захватив весь отряд, уехал к месту
работы.

А мы с Мишкой принялись за дело, горячо рассуждая о том, что если
каша сварится вкусной...

– Не каша, а «макароны по-флотски»! – поправил я Мишку.

– Ну, да. Я и говорю макароны, если они сделаются вкусными, то
не плохо бы и на весь месяц остаться кашеварить?! Зарплата все
равно будет на всех одна. Так что, можно не плохо заработать,
не горбатясь на таскании бревен для МТФ.

Мишка родился и воспитывался в деревне, поэтому простой деревенский
труд его просвещенной натуре был знаком и глубоко противен.

Через час на грузовике к кухне вернулся Коля.

– Мужики! – ревел он, – бегом! Знакомство с объектом заканчивается.
Немножко, опять же для знакомства, поработаем – и ужин! А тут,
как на грех, должна подъехать журналистка из районной газеты!
Чтобы через полтора часа ужин был готов! Сами понимаете, если
прессе чего не понравиться – скандал. Поэтому все должны выглядеть
сытыми и ухоженными, и чтобы на каждой морде лица была печать
полного удовлетворения.

Мишка вытянулся во фрунт – партия сказала «надо», комсомол ответил
«есть!»

– Но чтобы это «есть» можно было есть, – сказал Коля, проявляя
недюжинный юмор, и умчался обратно. Мы с Мишкой заторопились.
Электрическая плита уже нагрелась докрасна. Оставалось: вскипятить
воду, сварить макароны и бултыхнуть туда армейскую тушенку из
жестяных консервных банок. Стали прикидывать, сколько ингредиентов
нужно смешать воедино, чтобы получить необходимый, достойный в
органолептическом смысле продукт?

– Вместе с начальством нас 55 человек, – рассуждал Мишка, если
каждый получит по 200 граммов макарон и по 100 граммов тушенки
+ вода, получится граммов четыреста?

Мишка вытянул вперед себя ладонь, с предполагаемой порцией, и,
закатив к потолку глаза, прикидывал: много этого, или мало?!

– Маловато будет, – убежденно сказал он через секунду. – Тем более
что Коля велел ни макарон, ни тушенки не жалеть.

Решили увеличить порцию вдвое.

– Значится так: макарон по 400 граммов, тушенки по 200 граммов
– получается, по 600 граммов на нос + вода, – 700 гр.. Это нормальная
порция, – горячился Мишка, мотивируя тем, что объем человеческого
желудка три литра, а мужского и того больше(!).

Каков будет физический объем порции в реальности? – никто из нас
толком не знал. Мишка поднял какую-то заржавелую сковороду и взвесил
ее в руке.

– Ну, вот это другое дело, теперь, думаю, хватит, – понятным только
ему образом, заключил он.

В шестидесяти литровой кастрюле, куда мы влили три ведра воды,
уже кипело. Двадцать два килограмма макарон в емкость затаптывали
чуть не ногами. Они вставали ёжиком и не убирались! Добавили воды,
макароны угрожающе поднялись над краем кастрюли. У меня зародились
подозрения по поводу правильности расчетов: кастрюля уже битком,
а туда надо доложить еще 11 килограммов тушенки? Своими сомнениями
я поделился с главным пищевым технологом – Михаилом.

– Ерунда, – сказал он, – как только макароны сварятся, воду сольем,
а в освободившееся место запихнем тушенку. Все перемешаем и –
пальчики оближешь!

Прошло минут пять. Макароны варились, из кастрюли вился аппетитный
парок. Мишка взялся открывать банки с тушенкой, я пошел к реке
за водой для чая.

Когда вернулся, нижняя часть макарон в кастрюле уже сварилась,
и увеличилась в объеме в два раза. Верхняя половина, неожиданно,
как живая, на глазах перекатилась через край кастрюли и расположилась
на плите вокруг ее основания, словно огненная лава вокруг вулкана.
Треск от сгораемых на красном огне макаронин стоял великий. Наш
домишко, заполнился сизым, удушливым дымом, макароны извивались,
лопались, стреляя, как петарды. Мишка в панике метаться от плиты
к двери и орал противным голосом: Чё делать-то, чё делать-то,
ё-маё?!

Я найденной кочергой скидывал тлеющие макаронины с плиты на пол.
Дым сгущался, макароны стреляли, а из кастрюли все лезло и лезло.
Хоть это было и не по-мужски, но меня назойливо подмывало закричать
«Караул, братцы. Ратуйте!».

– Розетка, розетка, – застонал я, закрывая одной рукой лицо от
дыма и огненных макаронных осколков, летящих от плиты, а другой
стряхивая макароны на пол.

– Чего розетка-то?! – плачуще вопрошал шеф-повар, стоя по середине
кухни и воздев руки к потолку.

– Плиту выключай, дурак!

Михаил метнулся к стене, где расположился электрический шкаф с
рубильником, нащупал металлическую ручку с эбонитовым набалдашником
и дернул ее вниз....

– Фу, слава богу, теперь кажись, не сгорим!

Конфорка сразу потемнела, но все еще продолжала жарить вываливающийся
продукт. По объему вывалилось примерно треть того, что мы закладывали.
Я клюкой свалил на пол обуглившийся макаронный хворост, а кастрюлю
отодвинул на другую конфорку.

Наступила тишина. Даже в цехе подсобных промыслов все замерло.
Наверное, мужики уже закончили свою работу и уселись за последнюю
партию в «Козла» – любимая карточная игра заборщиков.

– Повар хренов! – сказал я Мишке. – Пол-ящика макарон испортили
по твоей милости.

– Да я же их варил раньше… Это так просто: высыпал, значит, их
в кипяток… – стал подробно объяснять технологию приготовления
макарон оскандалившийся шеф…

– Ладно, ладно, – сказал я, – завтра настоящей поварихе объяснишь,
как надо варить. Иди, лучше, унеси этот позор, – я кивнул на горелую
кучу под плитой, – да спрячь, чтобы никто не видел.

– Это я сейчас, – засуетился Михаил. В найденный противень он
сгреб всю дрянь с земляного пола. А из кастрюли мы, на всякий
случай, также вывалили три-четыре кило подозрительных макаронин,
чтобы оставался резерв объема. Через пять минут следы недоразумения
были ликвидированы, и можно было продолжать варочный процесс.

На белом боку плиты имелись какие-то включатели, но указатели
давно стерлись.

– Ничего, – сказал Мишка, – включаем рубильник, а необходимый
режим нагрева плиты отрегулируем эмпирическим путем – путем поворота
включателей вправо-влево…

Подвинули кастрюлю на остывшую конфорку, Мишка дернул вверх ручку
на рубильнике. Раздался глухой удар, электроны и атомы, расталкивая
друг друга, устремился в плиту под наше варево. Заодно и задрожало
под ногами. Видимо, мужики из подсобных промыслов бросили карты
и опять взялись за ум.

Плита покраснела быстро, макароны забулькали и опять угрожающе
двинулись вверх.

– У-мень-ша-ю наг-рев! – голосом руководителя космических полетов,
громко произнес Михаил и повернул один из включателей на плите
до щелчка вправо. Снова раздался глухой удар. Нагрев не уменьшился,
но стала нагреваться вторая конфорка, а над рубильником затрепетал
легкий синий дымок. Чувствуя неладное, Мишка повернул включатель
обратно влево. Щелчка не было. Теперь включатель крутился куда
хотел, как пропеллер на игрушечном самолете.

– Будем регулировать рубильником, – уже своим, но встревоженным
голосом сообщил Михаил, – будем его включать и выключать по мере
надобности, – в голосе шеф повара прослеживались нотки неуверенности.

Макароны хлестко булькали, как будто внутри кастрюли сначала взрывались
охотничьи патроны 12-го калибра, а затем в ход пошли мелкие орудийные
снаряды. Кастрюльные плевки стали доставать до потолка, и оттуда
свисало уже достаточное количество приклеившихся макаронин, даже
неосведомленный в поварских тонкостях человек мог понять – здесь
постоянные баталии между поваром и жизнью.

– Выклю-чай! – скомандовал я шеф-повару. Мишка рванулся к рубильнику
и в замешательстве остановился: ручка с эбонитовым набалдашником
самостоятельно упала из верхнего положения в нижнее. Он схватил
рукоятку и с силой дернул ее вверх, но ручка опять беспомощно
свалилась. Обе конфорки раскалились до бела, к кастрюле было страшно
подходить. За стеной были слышны глухие выкрики работающих ударников-мужиков.
Что-то давно и раздражающе звенело.

– Блин! – заорал Мишка, – контакты, кажется, пригорели. Как теперь
выключать-то?

– А хрен его знает! – крикнул я в ответ. – Снимаем кастрюлю….

Из кастрюли опять вывалилось три кило макарон вместе с бульоном,
и все это начало жариться на плите. Помещение снова заполнилось
ядовитым дымом. Пока я клюкой пытался отодвинуть кастрюлю на край
конфорки, в дым кухни с рёвом ворвалось какое-то существо.

–Мотат! Мотат! Мотат твою мать! – орало оно сиплым голосом. Инкогнито
в фуфайке шарил по стене, пытаясь в дыму обнаружить рубильник.
Нашел. Нащупал беспомощную ручку и аж взвыл. – Зараза Парфеныч,
опять жучки понапоставлял!

С воплем «Мотат ведь, блин!» мужик вырвался с кухни и куда-то
хотел бежать.

– Стой, – рявкнул на него Мишка. Мужик остановился.

– Чего мотат, где мотат, сколько? – грозно спросил Михаил.

– Артамоныча мотат твою мать. Хотел бобину поменять, а оно включилось.
Теперь мотат, – убежденно сказал мужик и с этими словами убежал.

Кастрюлю я, все-таки, отодвинул и, понимая, что под загадочным
выкриком «мотат твою мать» может скрываться какая-то особенность
русского языка, подразумевающая большую опасность для Артамоныча.
Мы с Мишкой выскочили на улицу. Из цеха подсобных промыслов доносились
невнятные выкрики. Чувствовалась суета, противно и надрывно звенел
звонок, предупреждающий мужиков о том, что 40 метров сетки в барабане
давно намотано.

Мы обежали цех, проникли внутрь. Электромоторы исправно работали,
огромный каток проволоки разматывался, а там, где должна наматываться
сетка, – намоталось столько, что всю деревню можно было огородить
забором в три слоя. Какой-то мужик в углу, размахивая топором,
остервенело рубил двухдюймовую металлическую трубу, внутри которой
проходил электрический кабель.

– Смотри, – крикнул мне Мишка и показал на наматывающийся рулон
сетки. Изнутри бабины вверх взималась и крутилась вместе с рулоном
в изящной позе рука. Поза руки напомнила заключительное выступление
чемпиона – фигуриста, который после каскада фигур: тройной аксель
– тройной тулуп, подняв вверх правую руку, исполнял заключительное
– тройная юла с двойным загибом. Если бы не скрюченные, прокуренные
пальцы и не ногти, под которыми таился кубометр земли, я бы так
и понял, что это фигурист.

Наконец, в углу цеха, где мужик в исступление махал топором после
рёва «Да я тя, мля!» что то бухнуло, брызнули искры и вырвался
дым. Мужик выронил топор и отскочил, машины тут же замерли, и
гул прекратился. Перерубил, значит?!

В цех влетели еще трое работяг во главе с электромонтером Парфёнычем.
Действовали все молча, слаженно и уверено. Мы с Мишкой бросились
помогать. Пока один из мужиков специальными ножницами перекусывал
проволоку, Парфеныч с надеждой крикнул в рулон:

– Живой, Артамоныч?!

Из рулона донесся какой-то кошачий шип.

– Живой, – обрадовался Парфёныч. – Мужики, кладем рулон к дверям,
чтобы размотать, значит. Навалились, рулон, шипя изнутри, медленно
повалился на пол. Мы потихоньку стали его толкать, разматывая,
к воротам. Ну, вот, уже и ворота давно позади, уже размотали метров
семьдесят, но в нем еще оставалось достаточно много отменного
забора. Докатили до косогора на берегу реки, остановились передохнуть.
Рулон, наконец, уже стал полупрозрачен. Изнутри показался силуэт
Артамоныча в позе фигуриста. Вернее, только правая рука напоминала
у него позу фигуриста, левая была прижата к туловищу по стойке
«Смирно». Все закурили.

– Живой, значитца, Артамоныч? – уже веселее повторил колхозный
электрик

– Ятеблля, п-ш-ш-ш-ш-ш..– донеслось изнутри.

– Да что я, виноват, что ли!? – расшифровав слова намотанного,
стал оправдываться электрик. – Вы же сами мне все уши прожужжали,
выбивает, выбивает… Вот я поставил, чтобы не выбивало.. Откуда
мне было знать, что оно пригорит!? Ведь сто раз говорил, не трогайте
рубильник на кухне! Не трогайте рубильник!…

После этих слов все стали смотреть на нас с Мишкой.

– Мужики, атас, председатель едет! – заговорщицки молвил один
из сеточников, бросая папиросу.

Из леса к цеху подсобных промыслов, прыгая на ухабах, мчался председательский
УАЗик. Мы с Михаилом не стали дожидаться конца это замечательной
истории и быстрым шагом направились к кухне, где нас дожидался
недоваренный ужин. Мужики заволновались, вскочили. Освобожденный
рулон покатился вниз к реке. Докатившись до невысокого обрыва,
рулон кончился, и размотанный изобретатель Артамоныч с тонким
криком: «Абля-я-яя!» – бултыхнулся в тихий Керженец, распугав
мелких рыбешек.

Чем закончилось дело в цехе подсобных промыслов, мы не знаем.
Знаем только, что разгневанный председатель очень сильно ругал
электрика за жучки, за то, что оставил всю деревню без света.
Он кричал Парфенычу: «Всех коров центральной усадьбы пошлю тебя
доить вручную, а недодой вычту из зарплаты».

Мы вернулись на кухню, размышляя над словами председателя про
коров и про Парфеныча. Кто кого доит в этом колхозе? Великая сила
«Казнить нельзя помиловать».

Плита уже немного остыла. Макароны все-таки оказались сваренными,
хотя и не солеными. Мишка сказал, что это не беда, высыпал в варево
с полпачки соли, и вывалил 11 банок тушенки. Для этого часть макарон
сверху пришлось также убрать, чтобы освободить место под тушенку.
Излишки выкинули в кусты за цех подсобных промыслов, где вороны
уже суетились над ранее поджаренным продуктом. Потом, варево мы
минут десять размешивали огромным половником. К приезду стройотряда
все было готово. Успели даже нарезать хлеб. Правда, не было чая.

– Вы меня убьете! – возопил Коля. – Чай под соснами на закате
– это же золотая романтика, а вы лишили нас этого прекрасного
мироощущения, повара фиговы!

– Коля, – солидно ответствовал Михаил, – ты даже не представляешь,
с какими трудностями нам пришлось столкнуться при приготовлении
«макарон по-флотски»?! Понимаешь, тут местный электрик жучки в
электрощит поставил, а в цехе подсобных промыслов они пригорели,
и в результате, кухня осталась без электричества. Ты знаешь, как
трудно готовить пищу без электричества?…

Кстати сказать, макароны всем очень даже понравились, и многие
приходили за добавкой. Мы добавки не жалели, несмотря на застарелый
лозунг, что экономика должна быть экономной. А нас с Мишкой через
пару дней даже отметили в районной газете как искусных поваров,
потому что приехавшая корреспондентка также с удовольствием съела
две порции макарон. Чай мы все-таки тоже сварили на костре, который
оказался на удивление вкусным, с запахом лесного раздолья. Следующим
утром завтрак нам привезли из «Закусочной». Мишка попробовал отварной
рис с котлетой и подливой и сказал, привлекая внимание завтракающих
студенток:

– По-настоящему кашу готовят не так. Она должна быть более рассыпчатой,
а котлеты более сочными. Темнота! – заключил он, характеризуя
местных поваров и запуская ложку в свою тарелку.

Я выразительно посмотрел на повара.

– А чего….? – Мишка с откровенным недоумением глядел на меня,
сдвинув плечи и расставив ладони. – Я сказал что-нибудь не так?!
Скажите, девушки, вчера вам понравились сваренные мною, ну, то
есть, нами макароны?

– Оч-ччень! Оч-чень понравились! – ответили девушки, доедая свои
котлеты и восхищенно глядя на нас. – Вы не просто повара, вы прелесть!

Мишка был счастлив. Впрочем, похвала представительниц прекрасного
пола мне тоже пришлась по душе. Было чудесное летнее утро.

Гадкий петух

Еще минут двадцать наш небольшой байдарочный отряд махал веслами,
как ветряная мельница крыльями. Миновали какой-то палаточный городок
на правом берегу реки. Он был пуст, между палаток лениво бродил
лохматый пес. Приближался вечер. Где-то в сосновых кронах монотонно
куковала кукушка.

– Кукушка, кукушка, сколько лет мне осталось жить?! – звонко прокричал
Саня в сторону леса и, приготовившись считать, оставил весло.
Перепуганная кукушка как будто подавилась горохом и заткнулась.
Мы захохотали.

– Нда-а, эта кукушка не той породы, – раздосадовано сказал Саня.
– Гадать не умеет.

– Зато нынешние эскулапы гадают будь здоров как. Вычитал я однажды
в одном около медицинском журнале о разных факторах, влияющих
на продолжительность нашей жизни, – поддержал разговор Игорь.
– Оказывается, табак в среднем укорачивает жизнь на 10 лет, спиртное
– еще десять долой, стрессы – 7, проживание у оживленных автотрасс
– 4 года, неправильное питание – 9, загрязнение атмосферы –4,
половое воздержание – 6 … Итого, только основных факторов три
десятка! Я взял ради смеха и суммировал негативные факторы, сопутствующие
моему способу существования! За основу взял год своего рождения,
приплюсовал реальный, отминусовал негативные факторы и ахнул –
я должен был умереть за год до восшествия на престол царя-батюшки
Николая второго в 1893 году!

– Это тебя половая активность спасает, – весело резюмировал Михаил.
– А то бы так и помер, не родившись. Великая сила любоффи!

Около деревни с красивым названием Красная горка причалили к берегу,
лодки вытащили на песок.

– А где петух-то? – раздался Санин вопль.

И впрямь, привычной петушиной головы из Саниного рюкзака не было
видно. Он схватил из своей байдарки рюкзак и бросил его на песок.

Послышалось недовольное клокотание птицы.

– Тут, однако!

Когда натуралист открыл рюкзак и достал взъерошенного петуха,
его взору открылась картина страшного разрушения: где сидел петух,
все было перемазано птичьим пометом. А две буханки хлеба, представлявшие
весь базовый хлебный запас на сегодняшний вечер, были общипаны
со всех сторон, посередине одной виднелась здоровенная пещера,
искусно выклеванная Санькиным любимцем.

– Ах стервец неблагодарный, – заорал Саня, – я к нему по-человечески,
вчера голову не свернул, а он…

– Сам виноват, почему хлеб в полиэтилен не завернул? – пробурчал
Игорь.

Мы смеялись. Теперь уже было решено петуха засунуть в полиэтиленовый
мешок, перевязав верхушку около петушиной шеи, чтобы он не сбежал.
Саня вытряхнул содержимое рюкзака на траву. Почти все было заляпано
петушиным дерьмом.

– Ну, дела! – горячился Саня.– Надо же каков негодяй, всего за
полдня наел и нагадил больше собственного веса.

– Петух не дурак, понимает, что сегодня это его последний земной
день, поэтому решил взять от жизни все, что возможно, – сказал
Вовка.

Обгаженный хлеб никто есть не собирался. Его выбросили рыбам.
В наказание за хлебом в деревенский магазин отправили самого владельца
засранца -петуха Саню. Петуха привязали за ногу к лодке. Санька
выругался, вывернул наизнанку и выстирал в воде рюкзак, повесил
его сушиться на дерево, а сам, надев на мокрые ноги джинсы, полез
наверх к домам и скрылся за ближайшим забором.

Стрелки часов подходили к шести часам вечера. Было жарко и душно,
даже у самой воды. Мы дружно нырнули в реку. Она была чистая и
прозрачная до дна. Было приятно опустить разгоряченные головы
в прохладу воды и шевелить руками, борясь с легким течением. Потом
мы развалились на горячем песке и минут двадцать лежали молча.

– А чего, братья-матросы, – вдруг подал голос Вовка, поднявшись
над песком, – не сообразить ли нам по рюмашке? Пока суд да дело!?

– Вовка, прав! – подал голос Игорь, растянувшийся на полотенце,
и со значением добавил. – In Vino Veritas. Так умные люди говаривали.

– Лежи, алкаш, к Макарьевскому монастырю ты сопьешься, и мы будем
вынуждены тебя отправить лечится в дурдом, – пригрозил ему Михаил.

– Подумаешь, – с презрительной усмешкой сказал Вовка, направляясь
к воде, – все великие люди были отчаянными пьяницами, – он запахнулся
полотенцем, выставил вперед ногу, встал в позу римлянина..

– Ну, это великие, а ты-то с Игорем тут причем? – засмеялся Михаил.

–Знаешь, Иван, – обращаясь ко мне, молвил Мишка, – дурдома Вовику
не избежать. Ишь, Цезарем себя мнит. Кстати, говорят, что от мании
величия хорошо помогает пурген, ну, а дурдом это просто традиция
социалистической страны. А если припомнить, как они с Игорем Памятник
солдату ставили, то еще надо думать, куда их обоих справедливее
отправить: в дурдом, или в тюрьму .

– В тюремный дурдом, – поправил я.

– Во-во! – согласился Михаил и толкнул ногой лежащего на животе
Игоря. Игорь улыбался. Мы тоже вспомнили историю с памятником
и весело засмеялись.

Ваятели

Этот конфуз произошел, когда Игорь жил еще в Горьком, по-теперешнему
в Нижнем Новгороде, и промышлял творчеством. Как и все талантливые
люди, он талантлив во многом: стихи написать – пожалуйста, он
написал и издал три или четыре небольших сборников вполне хороших
стихов.

Картину маслом нарисовать – ради Бога, его картины были украшением
местных выставок. Опубликовать в газете критическую статью о творчестве
молодых поэтов – тоже без проблем. Словом, все дела, связанные
с творчеством, у него спорились.

В тот год намечалось празднование юбилея победы, и все социалистические
предприятия негласно соревновались между собой: кто установит
лучший памятник Солдату войны.

Обычно такие памятники устанавливали на площади недалеко от административных
зданий. Однажды Игорь пришел к Владимиру в редакцию газеты и предложил
ему подкалымить – помочь установить такое ваяние в одном из колхозов.
Деньги всегда нужны и Вовка, не раздумывая, согласился.

Недостаток времени до юбилейного 9-го мая вызвал ажиотажный спрос
на всякие памятники и обелиски, связанные с войной. Именитые и
неизвестные скульпторы работали, как ломовые извозчики. Они денно
и нощно выдавали на-гора жуткий ширпотреб, сбывая его по дешевке
сельским и городским комиссионерам от идеологи. Из одной формы
скульпторы умудрялись отливать по 5 – 10 бетонных мужчин на одно
лицо, с суровым взглядом и с оружием в руках.

Изредка они изготовляли другую форму с другим лицом, варьируя
некоторыми деталями обмундирования и вооружения: то солдат стоит
с автоматом, то с винтовкой, а некоторые с ручным пулеметом. Это
зависело от того, кого они хотели отобразить в своем ваянии. Если
это солдат-Герой, то он должен быть обязательно с повязкой на
лбу, а в руке у него была или винтовка, или последняя граната,
которой он сейчас подорвет себя вместе с врагами. Если солдат-Победитель,
то у него должен быть бравый вид, лихой чуб из-под пилотки и куча
орденов на груди, а в руке он сжимает автомат ППШ. После громкой
истории, когда страна узнала, что Леонид Ильич Брежнев тоже воевал
на Малой земле и даже лично стрелял по врагу из пулемета, некоторые,
особенно изобретательные скульпторы умудрялись отливать лежащего
в окопе и строчащего из «Максима» пулеметчика.

Несмотря на новизну замысла, пулеметчики особой популярностью
не пользовались. Это происходило потому, что подобный архитектурный
ансамбль не очень высоко возвышается над землей и для придачи
этому героическому символу особой значимости, сначала было необходимо
имитировать некий бугор, на котором окопался пулеметчик. Отливка
такого бетонного бугра и окопа требовала много цемента, и не каждый
руководитель хозяйства мог пойти на подобные расходы. Попытка
же укладывать пулеметчика в специально вырытый земляной окоп в
одном из колхозов кончилась недоразумением.

Приехавшая в колхоз на торжественное открытие такого памятника
высокая райкомовская комиссия перед самым митингом попала под
ужасный ливень. Когда дождь, наконец, кончился, выглянуло солнце,
и на деревенской площади собрался праздный сельский люд, взорам
строгих партийцев открылась жуткая картина: окоп был доверху заполнен
водой, и из нее торчала лишь каска и руки пулеметчика, сжимающие
рукоятки «Максима». Еще хорошо, что скульптор не догадался придать
солдату образ Л.И.Брежнева. Тут бы всем досталось на орехи.

Открывать памятник утопшему пулеметчику было как-то неудобно.
Парторг колхоза с секретарем комсомольского комитета сняли с пожарного
щита красные конические ведра, но всю воду откачать не удалось.
Так и пролежал солдат весь митинг наполовину в воде. Пока глава
партийной делегации торжественным голосом произносил речь, окоп
стал осыпаться и заваливаться. Поэтому парторг на протяжении всей
речи представителя райкома, стараясь не шуметь, акробатически
перешагивая через неровности почвы, черпал из окопа жижу и выливал
ее под крыльцо колхозной конторы.

Через пару недель после праздника солдата вместе с пулеметом краном
переложили на грузовик и отвезли в заранее подготовленный цементный
окоп. Но потом кто-то отбил у пулемета бетонный ствол, а пацаны
раскрошили тонкий бетонный кожух. У пулеметчика в руках оставались
только ручки «Максима», из которых торчал армированный железный
штырь, на котором собственно и держался весь пулемет. Свои деревенские
к такому пулеметчику привыкли, а приезжие полагали, что это задумка
автора: памятник поставили бойцу, который, из-за отсутствия патронов,
кидается на врага с первой подвернувшейся под руку железякой.

В конце концов, председатель колхоза получил нагоняй от райкома
партии за издевательство над героической воинской памятью, и «солдатские
останки» увезли на свалку, а бетонный окоп залило водой, куда
в последствии провалился и чуть не утонул колхозный агроном. После
этого окоп завалили землей, и с памятью о войне в этой сельхозартели
было покончено.

Окончание следует.