Литературная критика

Поэзия: модули и векторы

Словомузыка Елизаветы Мнацакановой

Скорость и плотность информации такова, что без иронии здесь не
обойдешься. Вся эта скорость и плотность сосредоточена на нескольких
объектах (в данном случае речь идет об искусстве), которые раскручиваются
уже независимо от раскрутчиков. Что касается всех остальных, то
тут еще предстоит немало потрудиться, чтобы хотя бы имена были
более-менее известны...

И вот. Говорят, что всякие премии помогают узнаванию имен! Действительно.
Пришлось в этом недавно убедиться.

Независимая премия Андрея Белого, учрежденная в Ленинграде-Петербурге
андеграундными деятелями литературы тех самых застойных времен,
в 2004 году присуждена Елизавете Мнацакановой – русской поэтессе,
живущей в Вене. Слово о Мнацакановой на торжестве произносил философ
Александр Секацкий. Я думаю, что произошло вообще очень значительное
событие в культурной жизни страны. Но совсем иначе думают те,
кто, возможно, впервые услышал имя поэтессы и не успел еще что-либо
прочесть из ее творений. Например, один журналист из газеты, претендующей
на респектабельность, чуть ли не возмущенно написал, что Секацкий
так говорил о Мнацакановой, как будто речь шла о Марине Цветаевой!
То есть – вот что позволил себе Секацкий – о какой-то неведомой...
А Цветаева теперь стала классиком, которой можно, словно хлопушкой,
побивать итдтп. По стечению обстоятельств я как раз довольно много
занимался творчеством как Цветаевой, так и Мнацакановой. Интересно,
что в обеих фамилиях присутствует буковка Ц. Не она ли, кстати,
натолкнула репортера на ассоциацию (в этом слове, прошу заметить,
даже два Ц!). Так вот, я мог бы тут сказать кое-что о сходстве
и различии, о классике и современности, но дальше буду говорить
только о Е.М. Но не забуду еще раз подчеркнуть, что роль премий
велика! И все-таки в конце этой публикации для особо интересующихся
краткая биосправка.

Мы встретились в Канаде, на фестивале экспериментальной поэзии.
Визуальные поэмы Елизаветы Мнацакановой стали центром всеобщего
притяжения на этом празднике эксперимента. А ее стихи, которые
мы по очереди с ней читали, понимались англоязычной публикой без
перевода. Мы давали два варианта прочтения – поэтесса вела текст
как воспоминание с оттенком мягкой иронии, исполнитель привносил
в свою интерпретацию пульсацию происходящего сейчас. Все это вместе
создавало ту неповторимую ауру, в которой слово становилось музыкой,
но музыкой, вырастающей из слова. Я – участник этого действа –
не боюсь обвинения в нескромности. Я пишу не о себе, а о том,
что привносит в мир поэзия Мнацакановой. И в мой мир тоже. Ну,
может быть, чуть в большей степени, чем в другие, поскольку дано
было прикоснуться к этому миру не опосредованно, а вот так – голос
к голосу.

Но вначале я встретился не с голосом, а с текстом. В середине
80-х Рудольф Дуганов и Генрих Сапгир почти одновременно обратили
мое внимание на это имя, от них же я получил первые тексты. Один
из них был «Псалом N4». Там такое начало

                     услышится
                     и мы и ны
            и вы не и ное и но
                      не и ные
                 иное то пение
                     услышится

Действительно, сразу услышалось иное пение. И захотелось эти строки
интонировать, почти петь. В них ощущалась магическая,
заклинательная сила. И в то же время это было так просто – слова
разъединяются или соединяются, как будто сами, как будто за
этим не стоит воли автора. На самом деле автор как раз очень
изощрен, настолько, что он исчезает, его не видно, это не
пресловутая постструктуралистская «смерть автора». Автор,
которого на самом деле никогда не было, спокойно может умирать.
Совсем другое дело – живой, дышащий автор. Он, конечно,
ходит в обнимку со смертью, как всякий смертный, но он
разговаривает со смертью. Позднее я прочитал у Александра Секацкого
«Книга Елизаветы Мнацакановой – это грандиозная попытка
перехитрить смерть». И он же нашел еще более точное определение:

«Елизавета Мнацаканова попыталась написать мантру о смерти, где в
мощной авторской оркестровке могли бы прозвучать чистые
позывные Танатоса. Их непременно надо услышать, чтобы заклясть
смерть».

Речь идет о книге Мнацакановой «Das Buch Sabeth», то есть «Книге
Завета», слово «завет» содержится и в латинизированном
написании имени Елизаветы – ЭлиЗабет.

Но прочтем, что говорит сама поэтесса в предисловии к книге:

«Эта книга о печали. Содержание книги – история встречи и
расставания двух незнакомых людей, которые, собственно, никогда не
виделись. Несмотря на это, они вспоминают друг о друге с тоской
и болью. Когда они простились и расстались, чтобы никогда
больше не встретиться, в их сердце медленно входит печаль,
чтобы поселиться там навсегда.

Итак, печаль – важнейший протагонист всей этой истории. Печаль
определяет действие, она играет главную роль. Печаль также
подлинный автор данной книги.

Так что же это печаль? Какой смысл люди вкладывают в это слово?

Что касается слова. Во-первых, можно сказать: это не что иное, как
движение сердца к моменту расставания; тому быстротечному
моменту, который, не успев пройти мимо, уже закончен, навсегда
вычеркнут из нашей жизни. Момент – теперь он медленно
проплывает перед нашим мечтательным взором [...] он медленно
бьется в нашем сознании, это медленный и торжественный ритм
поступи смерти. Отныне этот ритм стал ритмом нашей жизни, он
управляет нашим дыханием, подчиняет себе все движения мысли,
гонит нас дальше и дальше, идет вместе с нами по жизни и сквозь
всю нашу жизнь.»

А, вот оно что! Не перехитрить смерть и даже не заклясть ее, а
принять в себя, фактически, перейти в инобытие, оставаясь внешне
в этом бытии. Ритм поступи смерти сливается с ритмом поступи
жизни, становится неотличим. Далее автор уравнивает печаль
и смерть. Она говорит, что автором книги является печаль, но
стихи вызваны «ритмом поступи смерти». Эта книга написана в
марте-мае 1972 года, после того как Елизавета Мнацаканова
перенесла в 1971 году клиническую смерть. Причудливый разброс
слов и букв в книге, то сливающихся, то разлетающихся, цепь
бесконечных секвенций – все это можно определить как
партитурное письмо. «Такое построение сродни языку измененных
состояний сознания», – пишет Вадим Руднев.

Да, можно предположить, что изменение сознания обострило в
Мнацакановой и свело воедино ее разнообразные дарования –
профессионального музыканта, художника и поэта. Но сознание изменяет не
только прямое присутствие смерти, но и, скажем, любовь или
напротив – жесткое недопущение любви – аскеза.

Вообще тут перед исследователями, стремящимися хоть как-то
упорядочить хаотический литературный процесс, встает довольно трудная
задача. Елизавета Мнацаканова совершенно не вписывается ни
в какие ряды. Если отрешиться от биографических моментов, то
перед нами – прямое продолжение и развитие на новом этапе
принципов авангардного письма. Это переразложение слова,
словослияние, анаграмматизм. Но если, скажем, у Алексея Крученых
такого рода техника вела к созданию «шероховатых»,
принципиально антимузыкальных текстов, то в данном случае перед нами
явные музыкальные структуры. Здесь последовательно
соблюдаются законы организации материала – тематизм, связность и
протяженность музыкальной ткани, сотканной однако из слов. По
форме такая ткань близка фольклорным заклинаниям и заплачкам,
а также литургическому распеву. Вот один из наиболее
простых примеров:

но светло март март март вот светло март
нас танет нас тянет нас станет март
март словно мать
март светло мать
вот светло мать март словно март нагрянет
НЕ СТАНЕТ НАС, НО СВЕТЛОЙ ТЕНЬЮ ВСТАНЕТ
глянет март мать словно март нас нагрянет на глянет на
на нас на 
глянет
ТЕНЬ МАТЕРИ КАК ТЕНЬ КАК ТЕМЕНЬ
март словно мать мать светло смерть
нас взглянет

вот светло март как светло мать
вот светло март как светло смерть

вот светло смерть как светлый март
нагрянет
нагрянут
светло смерти вечера

вот светло смерть как светло мать
за                                     
                                           глянет

Авангардизм Мнацакановой в том, что она отказывается от традиционной
стиховой и грамматической структуры в пользу традиционной
(!) музыкальной структуры.

Приведу еще один характерный пример. В цикле «Beim Todе zugast» («У
смерти в гостях») есть одна часть, в которой напряжение,
сходное с тем, что присуще народным заплачкам, создается
необычным звуковым перераспределением: консонанты приобретают
вокалическое звучание, а вокализмы – консонантное (при
отрывистом произнесении). Вокализм в скоплении консонантов типа «вдв»
порождается как бы восстановлением редуцированного «Ъ»,
голосом подставляемого: «въдъвъ». Очень важно здесь при чтении
распределение дыхания, подсказанное записью текста.

а я думала мы
с тобою вдвоем я 
думала мы вдвоем с тобою
мы с тобою вдвоемывдв
о я такятаду
маламы
вдв
о, я так, ятак дума
ламывдвдемы
всегданавсе
гдамывдв
о, я так ятакду
маламымымы
стобоймы
вдв
оемы вдв
о,о,о, 

Подчеркнутый перенос технологических принципов одного искусства в
другое и есть настоящий авангардный подход. Другое дело, что
самим автором это может не осознаваться, либо такая трактовка
его может не устраивать. Но мы ведь имеем дело не с автором
(в его естественных человеческих противоречиях), а с
текстом. Да мы и не обладаем последней истиной, а лишь пользуемся
опытом, на основе которого строим аналогии. Истиной, видно,
«обладают» радетели «нормального» стиха, которые выносят
суровые приговоры поэтессе – это, мол, не стихи. По этой
причине вы не увидите произведений этого выдающегося автора ни в
одном «нормальном» издании, ни в метрополии, ни за рубежом.
Зато среди поклонников ее творчества мы обнаружим таких
неординарных людей, как выдающийся исследователь русского
авнагарда Николай Харджиев, поэт и прозаик Владимир Казаков,
хлебниковед Рудольф Дуганов, поэты Генрих Сапгир и Владимир
Аристов, художник Михаил Шемякин, крупнейший американский
исследователь русского литературного авангарда Джеральд Янечек.
Последний как раз сопровождал своими текстами две наиболее
значительные публикации поэтессы в России: предисловие к книге и
статья вместе с публикацией мнацакановского «Реквиема» в
2003 году в журнале «Новое литературное обозрение». Кстати, эта
совершенно беспрецедентная публикация не нашла в прессе
сколь-нибудь адекватного отклика. К сожалению, наша критика
оказалась абсолютно не готова к анализу такого рода
произведений.

Что же касается того, что «это не стихи», то, во-первых, нет раз
навсегда данного определения, что такое стихи – слишком
подвижная материя, а во-вторых, стихи – это не всегда поэзия,
далеко не в каждом стихотворении содержится поэтическая энергия.
То, что тексты Елизаветы Мнацакановой сверхэнергетийны, –
для меня абсолютный факт. Я это ощутил еще до того как услышал
авторское исполнение. Ну, может быть, я обладаю таким
изощренным внутренним слухом! Конечно, было бы замечательно, если
бы произведения Мнацакановой вышли в ее собственном
исполнении на диске. Может быть, это подвигло бы кого-то и к
чтению.

Елизавета Мнацаканова мыслит и пишет книгами, циклами – крупными
формами. Одна из ее книг называется «Времена неба». Да, небо
имеет времена. Эти времена сменяются то слишком явно и быстро,
то застывают, по видимости, неподвижно. На самом деле смена
идет постоянно, но скрыто от нас. Елизавете Мнацакановой
удается видеть и фиксировать эти невидимые движения небесного
постоянства.

ПРИМЕЧАНИЕ.

Елизавета Аркадьевна Мнацаканова родилась 31 мая 1922 года в Баку.
Училась на филфаке МГУ и в Московской консерватории
(фортепиано и теория музыки), которую окончила в 1950 г., в 1953 г.
окончила аспирантуру при Московской консерватории. Затем
работала как пианистка и теоретик, в частности, публиковала свои
музыковедческие исследования о Моцарте, Брамсе, Малере,
Прокофьеве. Переводила из австрийской и немецкой поэзии
(Тракль, Рильке, Новалис, Гельдерлин, Целан, Ингеборг Бахманн, Ханс
Карл Артманн, Герхард Рюм, Бобровски), в Москве и Армении
было напечатано всего несколько переводов из Бахманн и
Бобровски. Сама Е.Мнацаканова пишет: «Что же касается моих стихов
и других литературных работ, то есть дела моей
жизни, то ни единая строка из этого (исключая несколько
переводов) на территории СССР – с 1945 года я жила постоянно в
Москве, – мною не публиковалась, ничего из моих литературных
работ не было известно, мною никогда и нигде не упоминалось.
Живя и работая в обстановке почти полной изоляции (это был
мой свободный выбор), как бы абсолютного вакуума, я и не
рассчитывала на интерес к своему творчеству и не желала его».

В апреле 1975 года эмигрировала в Австрию и с тех пор живет в Вене,
где преподает в местном университете русскую литературу.
Автор ряда работ о Достоевском, Чехове, Вл. Казакове. В
Австрии, Франции, США, Канаде, Голландии прошли выставки ее
визуальной поэзии и авторские чтения. Записи чтения стихов на ВВС и
радио «Свобода». Публикации в радикальных альманахах
«Мулета» и «Черновик». Автор многих книг-альбомов ручной работы,
нескольких книг, вышедших в Австрии (на русском и немецком) и
одной в России («Vita brevе», Пермь, 1994). В 1998 году,
благодаря австрийским организациям, выступала в Москве. В 2002
году посетила Армению. В 2004 году в Гарвардском
университете в США прошла конференция, посвященная творчеству
Мнацакановой.

Лауреат Премии Министерства Образования и Искусств Австрийской
Республики за литературные переводы.

Лауреат премии Андрея Белого.