Поэзия

се ребро

серебро унести ли с собою? трать его трать
все равно рай не рай пройдешь за медный обол
но тебя не просили учить меня умирать
я и так умираю с тех пор как умер глагол

не горчит чечевица в завидном твоем дому
оттого что молчит не перечит сургучный рот
но не пьется не спится – видано ль одному
по плечу ли тебе от ворот моих поворот

перечти серебро-то! все тридцать тугих монет
распишись на ладони какие теперь счета
получаешь ребро обратно и все привет
ни черта ты не понял не понял ты ни черта

ventisquero

тихий тихий я устала 
восемь суток в гамаке
гваделупа? гватемала?
привкус чили и металла
на испанском языке
мигелито смуглый малый
там не снег ли вдалеке?
это горы сеньорита
но не скоро! говорит он

парусиновая крыша
держит бедное тепло
месяц вышел время вышло
дома елка и неслышно
рыбы трогают стекло

la dentelliėre pour bahit

вот женщина и вот ее коклюшки
она плетет а я вожу глазами 
я ланселот взыскующий бальзама
я рана весь я вымок до макушки
все на виду под грудой свежих кружев
и сутр и строф – лови ее с поличным 
так помпиду сосудами наружу
гоняет кровь для публики столичной
она плетет и пальчики летают
пахтает тьму а я развесил уши
налей лилит лоханка золотая
ловушка снов веснушчатая вруша
сочти меня потерянною драхмой 
недельный счет ведя как ход петельный
я пятничный по средам ходит враг мой 
и без звонка приходит враг смертельный

вот женщина и вот ее вязанье
я занят занят

cafe paradeisios

садись поближе иностранец
ты мне написан на роду
горит бесстыжий померанец
в пустом аттическом саду
стреляй полуденная пушка
гарсона сонного буди
горят ирландские веснушки
и медный крестик на груди
куда вас дублинцев улиссов 
несет в родосскую жару
пока на радость братцу лису
горит терновник на ветру
пока глядишь в недоуменьи
на перекрестья русских строк
горит кириллица знаменьем
в витрине райского бистро
си-ес-та у де-вя-той му-зы 
читай – сдаются номера 
сдавайся рыжий выпьем узо
из византийского ведра
что кличет пифосом хозяйка
не спорь ирландец – ей видней
на самом дне по здешней байке
весь пафос прежних ахиней


***


снять бы комнату у моря и заваривать мелиссу
под чужие разговоры разбавлять водой перно
а соседка-то актриса всё кулисы экзерсисы
а тебе закон не писан скулы сводит от аниса
ты мое другое горе? да чего там все равно

погоди а был ли мальчик? если был то где он нынче
то ли милостыню клянчит безупречный поводырь
то ли брошен и запальчив в уголке чердачном хнычет
только мне его не жальче жалость вытерлась до дыр

с черным псом гулять бы в дюнах c белым псом гулять бы в дюнах
заживет как на собаке вот увидишь заживет 
время юных время юных время юных время юных

говори мне так почаще заживет уже вот вот


***


освистанный ветреной клакой 
перон где виленский экспресс
со вздохом назад подает сочлененья сверяя
и поручни медны и лаком
язык проводницы: дюшес
ja mam tylko jeden! однако 
я жмурюсь и пью я в твое огорченье ныряю

под желтой купейной лампадой
так жадно стучится в груди
я рада я рада я рада
полячка еще оранжаду 
и больше уже не входи

дорожное чтиво не шутка
с ним скрипы и страхи острей
в бессонной теплушке где прежние жалобы живы
железны дорожные сутки
но плавится сладко и жутко
в серебряной ложке хорей
о йезус мария считайте меня пассажиром

in absentia

как ртуть по кухонному полу
сон разбегается – лови
живой ожог ладонью голой 
осуществление глагола 
что прилагается к любви
как кифаред к своей кифаре
к ладони кесаря динарий 
убийство к спасу-на-крови

и что вначале было словом
забьется утренним уловом
голубчиком русоголовым
в силках из онемевших струн 
кося испуганной рябиной
в какой там книге голубиной 
есть толкованье этих рун

какой еще секрет не узнан
тычинки венчики пыльца 
соединенье без союза 
за невозможностью лица

2лиза2

в молчаньи будто в заточеньи
сидим и слова не скажи
я о твое ожесточенье
уже могу точить ножи
когда б не отняли на входе
мой перочинный именной
мы здесь не пленники но вроде
того – палата номер ноль
где героиня умирает
семь раз на дню а все жива
и с ней на ключики от рая
охранник режется в слова
неистощимо и умело
и вот он выиграл и вот
ожесточенный онемелый
орфей здесь больше не живет
на грибоедовом к ограде
примерз под утро языком
тебе согреться бога ради
три дабл ю ад точка ком

васильевский остров

твои пальцы сохраняя в академии художеств
антиной слезу роняет среди гипсовых убожеств
где божественные стати в кладовой у тетки зычной
подвернувшись ей некстати разбиваются привычно
на античные кусочки на барочные обманки
где вождя фрагмент непрочный перекрашен серебрянкой
где натурщик семиклашка весь обметанный простудой
в ослепительных мурашках баловник субботних штудий 
гуттаперчей бессловесной выворачивая позу
за пятерку стыл гермесом и вытаскивал занозу
и какой скажи на милость мутной мучаясь виною
я теперь сюда явилась поглядеть на антиноя
что с усмешкой ненавистной под сухой слезой обманной
по лицу проводит кистью где отколот безымянный


***


напричитавшись с бедной лизой,
отложишь книжку и – аминь.
чужая комната эскизом
той, прежней, чудится. богинь,
что веретенце упустили, 
еще слышнее голоса.
нет, показалось. пусто. силу
прясть потеряли небеса.
так власть свою теряет слово,
где каждый слог перецелован.
еще вишневей полоса 
на простынях у бедной лизы,
погасишь лампу и – ни зги.
и снег, что валится с карниза, 
ты принимаешь за шаги
босые по полу гостиной
простоволосых трех старух.
звяк! веретенце упустили.
нет, показалось. шкодит слух.
сквозняк позвякивает шторой.
который нынче день, который.
один из двух. один из двух


***


прозрачный краб бегущий краем моря
и тяжкий слон идущий краем моря
и пегий пес за ним бредущий вслед
глядят на нас а мы с утра в раздоре
застрявшие в последнем разговоре
которому конца и края нет

прозрачный краб строитель безупречный
и тяжкий слон свидетель безупречный
и пегий пес как дервиш худ и сед
и дервиш сам со змейкой на предплечьи
явившийся пешком из междуречья
нас водят за нос их на свете нет

нет никого под кварцевой луною
прибитой к аравийским небесам
лишь сонный вишну тянет свой ассам
в отеле за картонною стеною
какой там summer я живу весною
а ты живешь по сломанным часам

и бог с тобой вернее бог со мною
а ты и сам умеешь ты и сам

le frelon pour joan

твои заморские пожитки заполонили чердачок 
в тринадцатом аррондисмане в любимом месяце нисан
где я с тринадцатой попытки попав сардинкой на крючок
живу с орешками в кармане и с ветерком да ты и сам

поиздержался пали кони но вот приехал и – виват
садись на пыльный подоконник свои обиды забывать 
все как зимой и даже пуще мы пропадаем ни за грош 
и длинный хлеб уже надкушен пока из лавочки идешь
и кофе выбежав из джезвы подсох сиенским ручейком
и не найдется свежих лезвий и черновик лежит ничком 

о как я знаю твой сценарий бессмертный как папье-маше 
и шершень золотисто-карий зависнув в солнечной пыли
уже глядит без удивленья на рай в нерусском шалаше
проспав в багажном отделеньи три обращения земли

pepper lonely days

такая странная игра 
как в быстрой фильме черно-белой
бегут солдатики ура
от крови пленка задубела
но все как будто невзапра…
как будто знаешь что в конце
хоть сам на белом жеребце
и декорации на совесть 
но кровь напоминает соус
а взрывы ярмарку в ельце
куда китайские петарды
купец на масленой завез
и вот мосты горят и жар ты
всей кожей слышишь но всерьез
никак не можешь испугаться
стенают раненые братцы
их гибель страшная пустяк 
они бы умерли и так

послушай с самого утра 
мы столько слов произносили
но все как будто невзапра…
все в пол-отчаянья вполсилы
за всем мерещится елец
незаселённый нарочитый
хотя роман еще не читан
он в этом доме не жилец 
как будто знаем что в конце
и вот не стали тратить порох
глава последняя в венце
слетела с плеч – без лишних споров
с ней эпилог в тартарары
летит и пепел носит ветер
убит сержант по кличке пеппер
но жив по правилам игры


***


часы стоят в индийском шалаше 
из тамошней божественной колоды 
я помню только воду и погоду
так часовщик запомнит бомарше
за откровенье анкерного хода
ему до фени душка фигаро
и андалусок подлая природа

в литве двенадцать в индии зеро

ни в ум войти не выйти из ума
с ножных браслетов сходит позолота
но ремешком отцовского полета
перетираясь держится зима
где маятник колодезной заботой
умаялся не доставая дна 
где глупая последуешь за лотом

отпустишь руку и уже одна

as  muy  dificil

шипит небесный аспирин в стакане снежной тьмы
на пух из ангельских перин накатаны пимы
в огнище швырк черновичок и царствуй на боку
стишок почище чем сучок услада камельку
горчит любимое вино рассыпался табак
золой забился атанор да только все никак
тебе не пишется а мне не любится зимой
ни бе ни ме а на уме – немой немой не мой
чем втуне олово копить расплавь его взаймы
тебе латунью может быть вернут в конце зимы
блеснет янтарная сурьма румяно вспыхнет ртуть 
потом сума потом тюрьма а дальше как-нибудь


***


как если бы мы жили на краю 
невыстроенной к сроку ойкумены 
разрыто все клоака по колено 
и разоренье – вышвырнув швею 
вытряхивают пух и кисею 
из сундуков два голых манекена 
как если бы мы жили далеко 
девятый круг приняв за город питер
накапав валерьянки в молоко 
нас усыпил небрежный бебиситтер 
мильтон! сыщи потерянный эпитет 
шепни по старой дружбе на ушко
как если бы мы жили черновик 
в предощущеньи чистой половины
бен бецалель! отсыпь мне красной глины 
слеплю дружка раввина ли литвина 
вот будет мне двойник и проводник

la perche 

не продохнуть от восхищенья. мне передышки не дает 
лиловой жилки учащенье и смятый рот и наотлет
золотошвейное запястье. но в тишь озерную но в гладь
своей бессовестною властью меня ты волен отослать
дай налюбуюсь напоследок
испанской проволкой кудрей 
румянцем рыжим как у шведок
и отступлюсь и лягу в дрейф

так смуглый окунь на кукане – взлетевший было над водой
сверкнув на солнце плавниками слоистой мокрою слюдой
из самой верхней смертной точки узнавший руки рыбака
рукав реки и пруд проточный и лодки красные бока 
– в тугой камыш вернется всплеском
но не домой. наоборот.
его же тоже держит леска
за рваный рот за рваный рот

sombra

караимской синагоге колокольне базилике
буду рада бога ради но не спрашивай на кой
стену плачущую трогать в этой местности безликой
прижимая нос к ограде у забытой мастерской 
черный ход кровит порезом на осиновой аллее
заколочен и закрашен две доски наискосок
на простуженном железе раны ржавые алеют 
и виски ломает страшно проступивший адресок
потеряться в трех осинах в перелеске в перекройке
где в кромешном девяностом в прошлом веке в сентябре
жили были с керосинкой птица сирин птица сойка
пересмешник с алконостом с туалетом во дворе
реквизит на дне поляны все финита баста титры
погоди же ну куда ты перекурим – слышишь? ах
третьекурсник конопляный итальянский репетитор
силлабического данте душно шепчет в лопухах


***


пахнет сыростью замазкой
кто касается плеча?
отвязались с прежней связки
два казенные ключа
видишь двери нараспашку
будто в лавке хлоп да хлоп
здесь последнюю рубашку
примет сумрачный холоп
стража звякнет чаевыми
те-тра-драх-ма-ми и вот
с черным крестиком на вые
вон из зеркала толкнет
выйдешь белым полым голым 
оттого еще сильней 
захлебнешься корвалолом
зимних выморочных дней
ты не с нами и не с ними
скажет стража и потом
из угла глаза поднимет
сопалатник в золотом

el cuento elėctrico

как выключатель что на ощупь
в отеле ищешь в темноте
слова наутро станут проще
и бесполезнее – но те
что прячешь в ямке подключичной
и за щекой как прячет тролль
монеты в зарослях черничных
что потеряешь бесконтроль-
но – человечий или птичий 
язык? что выдашь как пароль
под пыткой – вынуть шип терновый
из подьязычья и смолоть
все в муку – спелого ломоть
в сердцах отломишь наливного
сердечка – на! едина плоть

все выдашь – выдохом в висок 
где каждый медный волосок
под напряженьем – осторожно
с сердечной сумкою рогожной

по ком в ней колокол гудит?

со дна – черна высокомерна – 
глядит трофейным олоферном
самоубийца йегудит


***


вот черновик условность дыра дырой
можно глядеть на солнце как через копоть
можно пустить на джойнты и по второй
можно бы на растопку да он сырой
можно ногой болтать или скажем топать
без толку все иди поскреби закром
что там на антресолях кляссеры сани
мехом дырявым отверженным серебром
вот черновик лежащий как куль с добром
что при погроме спасали а сами сами


***


а помнишь у фроста:
ты остров он остров
так просто так остро 
хоть локоть грызи
прохватит зюйд-остом 
от марса до ростры
не хватит ли? землю
не видно вблизи
а остров твой дремлет
в боспорской грязи
бесспорною геммой

а помнишь у пруста:
мадленки без хруста
надкусывать грустно
макая в чаёк
из липы безвкусной
французский как устный
зубрить? постепенно
пока невдомек
что церковь мадлены
господний буёк
из пробки настенной