Литературная критика

Пушкина и Лермонтова часто упоминают в паре. Многие считают что это из-за стихотворения «На смерть поэта». Вещь, конечно, знаковая, но для меня не это главное.

Это два человека, совершенно одинаково глядящие на мир: с грустью понимая, что он из себя представляет. Отличия в авторской позиции – для Пушкина идеал существует, и человек должен только захотеть его достичь. Для Лермонтова человек не способен этого захотеть в принципе: ему незачем этого хотеть.

Лермонтов людей вокруг себя вообще не особо любит и печально на них глядит. Белинский говорил после личной встречи с Лермонтовым, что он и есть вылитый Печорин, к людям он относится именно так. Впрочем, и Пушкин в «Евгении Онегине» проговаривается – «Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей». Великая фраза.

Знаменитая, нашумевшая концовка к «На смерть поэта» про потомков, как известно, была приписана к стихотворению позже. Если убрать её, и посмотреть на тот текст, который был написан изначально, то он и более личный, и более глубокий: Лермонтов просто понимает, почему Пушкин поехал на эту дуэль. Он понимает, что умереть на дуэли можно хотеть сознательно.

Есть люди, для которых любовь может являться не просто гормонами, инстинктивно играющими при виде интересного объекта, а неким объективированным чувством. «Платоническая любовь», кстати, это не любовь без секса, как принято полагать, а именно такое понимание любви, когда секс становится лишь сопровождающим, а не определяющим явлением. Как правило, женщина с её эмоциональностью редко переходит физиологический порог любви. Для неё любовь – это очень часто так: увидела, и хоп, тепло накатило, и вся растаяла. Потом накатывать перестало, и любовь прошла, значит. Пушкин, говоря о своей любимой Татьяне, когда дело доходит до чувств, беспощаден: «Душа ждала кого-нибудь и дождалась». Вот это важно: «кого-нибудь». Кого, как правило, это незначительно. Если женщины и переходят эту планку, то чаще всего только если с возрастом, или, может, под влиянием мужчины который долго рядом. Именно поэтому всегда так смешны дамские романы или рассуждения женщин, особенно молодых, о любви, девичьи анкеты с их «Любовь не картошка – не выбросишь в окошко» и прочей чепухой. Очень часто шестнадцатилетний юноша рассуждает о чувстве любви намного более зрело, чем двадцатилетняя женщина. Потому же, кстати, действительно замечательных фигур в искусстве среди женщин так мало, зато так много девочек-фанаток эстрадных звёзд.

При этом, нравственность для такой любви вообще не нужна. И юнкерские поэмы Лермонтова, и эротические стихи Пушкина очень хорошо известны, как и их образ жизни.

То, что Натали,  быть может, изменяла Пушкину... В этой ситуации мужчина (понятно, не каждый), при этом именно любящий, переживает ощущение, которое можно выразить словом «осквернение». Вот эта вот платоническая составляющая любви, она подвергается… Ну, чему может подвергаться нематериальное, но святое, душа твоя чему подвергается? Не «удару» же, ударить можно по башке, а не по идее, которую ты переживаешь. Поэтому «осквернение» – очень удачное слово. Что чувствует верующий человек, когда у него на глазах гадят на икону или другую святыню? Вот примерно так.

Как объясняет это женщина или основная масса людей глупых: «обида», «самолюбие задели», «мстительность», «собственническое желание обладать», «мстительный мужчина жалок». Это и есть ПОЗОР МЕЛОЧНЫХ ОБИД. Которого, как известно, и не вынесла душа поэта. И который, среди всех современников, только Лермонтову одному и был понятен.

Важный момент. Ведь кто – Пушкин, а кто такой Дантес. Вот это очень значимо. Причём тут достоинства или недостатки, если Пушкин – это Пушкин, а Дантес – всего лишь какой-то там Дантес, каких миллион. И это не обида, это… Это просто леденящее недоумение перед тем, как тупо и просто устроены люди. Как им мало надо. Как они примитивны в основной своей массе, причём даже там, где этого не ждёшь. Это убивающее чувство того, что пугающая тупость этого мира НЕПОПРАВИМА, и ты никогда не изменишь его. Живи ещё хоть четверть века.

И потому – дуэль. Ведь это же, ясное дело, не совпадение, что оба они в своих главных произведениях свели сюжет к дуэлям. Дуэль это просто такой способ уйти из мира, не нарушая никаких законов, прежде всего собственных, это некий легитимизированный вариант самоубийства. И никто из современников не понимал этого так, как понимал это Лермонтов. Потому он и пишет как можно быстрее своё стихотворение: ему надо реабилитировать Пушкина, объяснить, что не «великий был человек, а пропал, как заяц», а душа у него не вынесла такой глупости, когда его практически религиозное чувство приняли за мелочное.

Позже, правда, появляется знаменитый финал и общий вектор восприятия текста корректируется в политическую сторону. Но это ведь у них вовсе не политические декларации – «Паситесь, мирные народы, вас не разбудит чести клич, к чему стадам плоды свободы, их должно резать или стричь» или «И вы, мундиры голубые, и вы, им преданный народ». Это претензия не столько к строю или стране, сколько полное разочарование в способности человека ХОТЕТЬ быть. И трагизм их восприятия именно в этом: плохо не то, что люди такие, а то, что они не могут или не хотят быть не такими.

И закономерно, что Лермонтов погиб на дуэли не из-за женщины. Если Пушкину та ситуация просто послужила толчком, то Лермонтов, в принципе, и раньше был готов умереть на дуэли. Потому что этот мир создан для торжества людской глупости, и жить в нём – невозможно.

Потому, как мне кажется, и Блок с его «Всё будет так, исхода нет» – часто называем Пушкиным ХХ века. Точно так же: умный, с грустью глядящий на людей и мир, мужчина. Несмотря на то, что современниками он вспоминается как человек редчайшей доброты, несомненно, мир этот ему был неприятен и чужд; современников он просто собой подавлял, но людей не презирал, а, скорее сострадал им в их несовершенстве. Он воспринял революцию примерно как её пророчил Горький – не как переворот, а как стихию которая неминуемо настаёт, независимо от того, будет кричать буревестник или нет. Он полностью лишил человека активности в деле организации революции: она для него наступает независимо от желания или нежелания людей. Человек для него слишком несовершенное существо, чтобы осуществить такое великое дело. Революция для него – стихия, способная очистить, наконец, этот невыносимый мир.

Умер от редкой наследственной болезни – расширения сердца, родовой болезни Блоков, передающейся по мужской линии.

В этом контексте очень интересен Лимонов, кстати – один из немногих русских писателей с очень европейским взглядом на многие вещи. Для него, прожившего кучу лет во Франции, экзистенциальное замыкание в себе и отстранение от внешнего вполне органично; ему не надо уходить от мира, т.к. для индивидуалистичного европейца каждый человек сам себе мир, ему не нужна та общая гармония, которая нужна русскому. Впрочем, судя по интервью в «Огоньке», взгляды Лимонова сильно обрусели: «Почему те, кто любит думать и жить быстро, и те, кто любит копать огород по выходным, должны ездить в одном троллейбусе?»

Природный ландшафт всё-таки влияет на мысли, наверное.

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит;
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чем?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть;
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь;

Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Тёмный дуб склонялся и шумел.