Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

повесть

Начало

Продолжение

Это сейчас, в период отсутствия эмоций, в снеге как-то не читается
особого смысла. Но тогда – стояла стужа, давно стояла, и
холодило душу от порожденной тобой иллюзии. И мысленно ты отдал
всё – лишь бы с ТОЙ ничего не случилось. И был звонок. И ты
рванул, без мыслей, без чувств, без будущего – с одной
эмоцией и облегчением: всё в порядке. И вот когда открылась эта
дверь, внутрь, когда ты легко толкнул эту дверь – в недорогой
гостинице, в недорогой номер – она открылась с банальной
мелодраматической замедленностью… ТА, которая была, и которой
ты не искал замену, единственный раз за всё последующее
время – за все годы этого прощания наперед – впервые
эмоционально отреагировала на твоё появление: выдохнула твоё имя и
прильнула к тебе, неожиданно для себя, доверчиво, и по-детски
страстно. Она смутилась тут же, тут же и отпрянула, взглядывая
и украдкой улыбаясь. Этот всплеск был обратным приходом
волны, это был отзвук тех ошеломительных чувств ужаса и
безмерной любви, с такой силой вброшенных тобой в разделявшее вас
пространство, в незнаемое, пока творилось таинство
нестерпимого ожидания. И только сейчас ты выдыхаешь из себя
«господибожемой», только нынче, когда уже всё закончено насовсем и
навсегда, и было ли – неясно, лишь сейчас тебе ЯСНО. В ТОТ ГОД
ЕЁ ДУША БЫЛА УСТРЕМЛЕНА К ТЕБЕ. И не может быть ничего более
чистого, чем это стремление – первое движение любви в
недавно начавшейся, юной жизни. А тогда, в то время на улице,
замешкавшись на мгновение, сообразив, что пора, незаметно пошел
снег. И всё было зыбко и непонятно, как снег. Это сейчас ты
знаешь, что два-три мгновения, в которые уложились объятия
– были тем самым прощанием наперед. В этих мгновениях сразу
уже было ВСЁ. Всё, что ты мог и не мог ожидать или
предвидеть.

И ты кричишь листу бумаги:

пойми, пожалуйста, пойми – что той, счастливо-неуверенные очертания
которой ты видишь на снимке, – её уже НИКОГДА больше не
будет! Не будет и того, кто обнимал. Будет всё. Но позже. А их –
не будет. Это та смерть, которая абсолютнее действительной.

И ты включаешь в темноте ту самую, по эмоциям близкую к снимку,
музыку – и видишь пронзающим лучом всё – опять всё – что он
может осветить. Она. Ты. Музыка в перспективе. Бессмысленность.
А музыка всё играет, и ты уже не думаешь обо всём, о чем
думал выше, но ты думаешь об этом всё равно. Ты всегда был
человеком сумрака, непогоды. Дождливым, взбирающимся на вершины
печали, растерянно оглядываясь вокруг и боясь высоты. Ты и
вправду на самом деле боялся, всегда боялся высоты. Стоило
подняться немного выше пятого этажа – и сразу в голове и
грудной клетке начинало происходить что-то непонятное:
традиционного головокружения не было, но падала пустота сверху вниз, и
вздымалась снизу вверх концентрированная кислота ужаса
перед такими милыми и банальными площадочками, скамеечками,
клумбами и помойками. Насчет помоек: стеснение и неловкость,
когда случайно проходишь мимо них с девушкой. Вообще, стеснение
и неловкость, и ощущение вины, когда видишь нечто и она
видит тоже. И если Пастернак писал о женщине, что «с детства
убирал с земли камушки из-под ног на её дороге», то ты плюс к
этому всегда чувствовал себя ответственным ещё и за
форму каждого камня. А вот ты в библиотеке. И вовсе не
интересно, и – одна из многих, и – случайно встреченная,
незнакомая, но: о чем же всё-таки она думает? Что она там
пишет-выписывает и откуда?.. Ты смотришь на неё час, полтора, но
она всё пишет, всё думает, склоненная над тетрадью и в её
аккуратную головку не приходит мысль немного обернуться. А тебе
уже нечего делать, ты посмотрел свою стопку «Искусства кино»
и сидишь и смотришь на неё, поливаешь пивом стоящий рядом
библиотечный кактус… Тебе всё равно обернется она или нет, но
почему-то чуть-чуть ожидаешь этого… Всё это – один из дней.
И этот читальный зал – тоже один из читальных залов.
Сколько было их в твоей жизни… И она – та, что не оборачивается –
тоже существует в твоем сознании всего лишь потому, что тебе
нечего делать, а пиво допить надо. Со временем, несколько
лет спустя – ты начал задумываться всерьез – а благодаря
чему, и отчего так прочно и длительно существует в твоем
сознании ТА САМАЯ (которой не искал замену). Разгадки не нашел,
несмотря на найденные ключи к другим замкам и замкам. А пока
что занимали более наивные вопросы. Картинки некоторых
свершений прошли, ты принял в них посильное участие, надвигался
Новый Год. Интересно, что зарубежная предрождественская суета –
все эти гуси, индейки, яблоки, общая атмосфера
коллективного счастья, дегенеративные в своей однообразной
благожелательности лица – всё это не имеет точных повторений в России, но
некоторое сходство можно увидеть в два последних дня года,
разумеется, без взаимного добросердечия, потому что всеобщая
радость плюс братание, замешанное на снисходительности –
проявится лишь в саму новогоднюю ночь, после возлияний. К
встрече нового в том году готовились долго, ответственно и
вбухали кучу денег. Местом встречи было какое-то уж
совершеннейшее чудо – двухкомнатная комната (!) в медобщежитии. Стол
ломился и всего было столько, что осталось на утро – когда народ
уже был хмурый и ничего не хотел. Площадь с главной елкой
была рядом, эпицентр веселья, и часа в два ночи выдвинулись
туда где, неожиданно для себя показали такой класс
безбашенной разнузданности, что люди вокруг, тоже не паиньки,
останавливались и показывали пальцем. Два пьяных Деда Мороза были
взяты вами в окружение, потому что вы решили использовать их
вместо елки. Хоровод удался, Деды тоже были в угаре. Потом
горки, песни и пляски, шампанское, фейерверк, ты, веселясь,
взрываешь малокалиберные петарды, забывая их отбрасывать, и
они хлопают в пальцах, кто-то из вас держит семизарядную
ракетницу горизонтально и, хохоча, с закрытыми глазами стреляет
вокруг в сторону праздничных горожан. Тогда, в куче мала, ты
разбил часы, но они шли почему-то и ты ещё два года носил их
в таком виде, наверное, оттого, что были дороги. Как-то в
финале чудовищно долгой летней пьянки ты потерял их
окончательно. Наступивший год помнится более смутно, чем предыдущий,
причем это не странно. Не хватало тех мгновений, которые,
затянувшись по воле твоего сознания или внешних факторов (типа
многозначительного расположения предметов, внутренних
ощущений истины, либо произнесенного имени), формировали спотычку
для памяти. Гораздо позже тебе пришло в голову, что события
жизни запоминались лучше, если рядом с ними валялись пустые
бутылки из-под пива. Они выполняли что-то вроде роли галки
на полях жизни. Иногда ты пробовал записывать происходящее,
но всегда чувствовал остро приправленную бессмысленность
этих записей, предпочитая анализ отражению. Поэтому история
сознания представлена в твоих дневниках шире, чем событийная
канва. При этом летописи именно университетской жизни вести
стоит, ибо по прошествии определенного времени многое
забывается, причем даже яркое. Эта яркость остается в темноте
прошлого, и, удаляясь, блекнет сама по себе, теряясь под хламом,
нагроможденным новыми – часто бесполезными воспоминаниями.
После этого пригодными для ретроспекций оказываются
подробности лишь отдельных незначительных сцен. Ты доходил до того,
что некоторые события вспоминал по зачетке. Первый результат:
чудно прочитанная, чудно прослушанная, чудно сданная заруба
средних веков. Надрались, кстати, потом, сидели в парке «на
камнях» (традиционно студенческое место рядом с
привокзальной площадью), сидели разомлевшие, внезапно что-то подвигло на
знакомство с проходящими девушками (жест, крайне смелый для
тебя), внезапно они обнаружили ответную благожелательность…
Ну а потом оказались транзитом куда-то ещё, в Свердловск и,
несмотря на взаимный обмен адресами и симпатию, тоже
взаимную, ничего не продолжилось. Ты ещё жаловался позже кому-то:
надо же, в кои-то веки угораздило – и то невпопад. Впрочем,
выпивали и просто так, без повода сданного экзамена или
зачета. Просто погода, например, была хорошая. Или, наоборот,
плохая. Веселились, ты не отставал. В вашей компании всегда
культивировались шутки особого свойства, компания могла
варьироваться, но шутки доказывали свою жизнеспособность, бытуя
всегда там, где был ты. Рейтинг по скоростному «отливу» в
общественно значимых местах. Высшая строчка: отлил под ель на
городской эспланаде, днем, прямо у окон здания областной
Администрации. «Теракт» – смеялись друзья. А ты вспомнил о том,
что лет в шесть отец брал тебя с собой в это самое здание на
работу, где был такой гостеприимный отдел, там тебя всегда
угощали конфетами ласковые тети, и только гораздо позже стало
ясно, что эта ласковость объяснялась положением отца.

… Но о шутках еще успеем.

А пока что – вот ты. Сидишь за своим столом и пытаешься вспомнить
хоть что-то из любимого прошедшего времени. Квадраты скатерти,
телефон красный, в унисон с нею, взгляд ищет зацепку.
Почему-то твой письменный стол всегда был покрыт скатертью. Линия
той, которой ты не искал замену, представляется мне теперь
несгибаемым неуклонным движением вперед – вопреки неким,
возможно бывшим, вариантам отклонений. Несмотря на то, что ты
отклонял, старался отклонять ее линию в свою сторону – тем не
менее, с какой-то завидной упорностью, та самая линия
выпрямлялась в сторону надлежащего пути следования. Этот путь не
выглядел особенно устремленным, единственно возможным
поступательным движением, скорее, он имел инфантильно-ожидательные
характеристики… Но она никогда не ждала ТЕБЯ. И казалось
тебе юной независимой волшебницей, ожидающей сотворенного не
ею чуда. Волшебницей, не осознающей своей сладкой магии. Тебе
долго думалось, что она ЖДЕТ ТЕБЯ. Долго – потому, что не
осмеливался говорить с ней об этом.

… Она не осмеливалась тоже.

Продолжение следует.