Создан для блаженства (под редакцией Льва Пирогова)

«вынесло накатило

моя голова как шар

колотится о затылок:

Господи, оплошал»

(А.Очиров)

господи, оплошал
площадь полным-полна
синих гвардейцев шаг
медленный, как луна

пчёл и стрекоз родня -
праздничная мигрень
не отпускай меня,
господи, обогрей

господи, погоди
дай потушить огонь,
вырванный из груди
блеском твоих погон

ёкает в животе,
пот леденит виски
барышня, в тесноте
вставшая на носки,

мальчик со стопкой книг,
писарь с пером в башке...
господи, намекни,
что там, в моем мешке!..

мальчик без головы
алая с белым шаль
ну, оплошал, увы,
господи – оплошал

в шорохе кинолент
зрители скажут: зря
этот дурак студент
бомбой убил царя

ВАРУМ ДИ МЕДХЕН ЛИБЕН ДИ ЗОЛЬДАТН?.. 

1
Натюрлих, Ганс, ее глаза нежны 
И зелены, как яблоки лесные. 
Из этой отвратительной страны 
Не нам с тобою выпадет – домой. 
Нас похоронят в первый день весны 
В огромной развороченной России, 
Где ночи неприятно холодны 
В любой сезон – особенно зимой. 

Я стану, Ганс, являться ей во сне. 
Мне двадцать пять, она меня боится. 
Конечно, на войне – как на войне, 
Но кончится война когда-нибудь. 
Когда меня целует в тишине 
Моя русачка, пленная синица, 
Я опускаю веки, и ко мне 
Слетает ангел нежности на грудь. 

Ей сорок, Ганс, ее троих детей 
Я по ночам во тьме дыханье слышу. 
Она от мужа с фронта ждет вестей – 
Он целит в нас из тысячи стволов. 
И тысячи уродливых смертей 
Царапают, крича, над нами крышу, 
Когда в свои объятья без затей 
Ее ловлю, как Дидель-птицелов. 

Ей сорок, Ганс. И плачет надо мной 
Она, как мать. Куда там нашим гретам! 
Натюрлих, друг мой, с вражеской женой 
Мне лучше, чем с возлюбленной женой. 
Нас похоронят будущей весной – 
Так надо, Ганс, не забывай об этом. 
Но мне, натюрлих, это все равно, 
Когда русалка плачет подо мной. 

Так надо, Ганс, мы умереть должны – 
Такая кровь не скоро растворится, 
Впитается, и с будущей весны 
Какой-нибудь березкой... видеть сны... 
И невпопад – глаза ее нежны! – 
Моя русачка бледная склонится 
Над холмиком – продрогшая синица... 
Мне хватит, Ганс. Она мне будет сниться. 
Нас похоронят в первый день весны.

2
Я спрятала фото твое, я надела чулки,
Которые муттер в день Ангела мне подарила.
Ты помнишь, мой ангел, я часто тебе говорила,
Как сладко над краем чулка прикасанье руки...

Прости меня, Гюнтер! Ты помнишь, мы были в кино?
Твой черный мундир – все соседки от зависти выли...
Я спрятала карточку, Гюнтер, тебя же убили,
Убили в начале войны, и теперь все равно.

А этот глядит, не сводя обжигающих глаз,
И сводит с ума, не сводя... но не в этом же дело!
Я очень ждала тебя, веришь? – на фото глядела,
И все вспоминала, как все это было у нас.

Майн либер, я в спальне, дрожа, надевала чулок,
Не думая о фатерлянде – мечтая о хлебе,
Еще о тушенке, о сахаре... ты в своем небе
Не знаешь... а знаешь, он целый мешок приволок!

Прости меня, Гюнтер, от голода сводит живот,
Но голод полезен для талии, милый, для кожи,
И кожа моя, что покрыта мурашками дрожи,
Горячей руки, хоть какой-нибудь, ангел мой, ждет.

А ты ведь теперь в небесах, и тебе наплевать.
Я стала добычей – таков ваш военный обычай.
А хочешь, скажу?.. Наконец-то я стала добычей -
Стонать, извиваться, царапать, кусать, целовать...

Пожалуйста, Гюнтер, не надо смотреть свысока,
Как тело дрожит от касанья над краем чулка.
Мой браунинг – ты называл его дамской игрушкой?.. -
Заряжен, майн либер, и ждет у меня под подушкой.

Добыча врага, я уже не боюсь ничего.
Я немка. Мы кончим, а после я кончу его.

Он мальчик, дикарь, он никак не ферштеен, никак,
Что враг побежденный – не друг, а по-прежнему враг.

Нет, Гюнтер, пока что не надо смотреть, погоди.
Сейчас этот мальчик умрет у меня на груди,
И, сжав его влажные кудри в холодной горсти,
Я дуло вложу в свой еще неостывший, горячий,
Накрашенный рот. Пожелай мне, мой ангел, удачи.
А что испугалась и спрятала фото – прости.

***
Ах, Сюзанна, твой зуав не вернется из похода.
Веришь, здешняя погода не годится для забав.
Уходил по февралю, отдавал себя отчизне...
«Ах, Сюзанна, больше жизни я тебя люблю!»

На балконе у перил вспоминаешь на рассвете:
Твой зуав слова вот эти – нет, не говорил.
Что ему? Да все в дыму, кони, ружья, пули, залпы.
Он бы, может, и сказал бы – да не знал, кому.

Полк несется взапуски белым снегом, следом санным.
Твой зуав тебе, Сюзанна, не напишет ни строки.
Пуще дождика шрапнель, звонче жаворонков пули.
Ну, кому нужна в июле эта синяя шинель?

Вся дырявая насквозь, в девяти местах пробита.
Что осталось от любви-то? Ручки врозь и ножки врозь.
Зря ты веришь в чудеса – не видать тебе зуава.
Пала алая роса, стала воинская слава.

Увядает алый рот, но глаза остались те же.
Кто себя мечтами тешит, тот себе местами врет.
Два коротеньких письма, да и те, сказать по чести,
Как положено невесте, сочинила ты сама.

И, в слезах ли, во хмелю, во смиреньи, в укоризне -
Эти строчки дольше жизни: 
«Ах, Сюзанна, больше жизни я тебя люблю!»