Проза

«Христос воскрес, моя Ревекка»

А. С. Пушкин

I

Шел проливной дождь. Вдоль Кутузовского проспекта промчалось такси,
обдав меня водяным выплеском. Я отскочил и столкнулся с прохожим.
Резко повернувшись и отплевываясь от потоков воды, стекавших по
моему лицу на промокшую одежду, я увидел равнобедренную женщину
с торчащими вразнобой ушами и кудряшками.

– Козел! – сказала она выразительно и, окинув взглядом бегущие
вдоль окон витрины, добавила: – Это тебе не чеченские горы, чтобы
так скакать, а Москва-матушка.

– Извините, мадам, – сказал я, – но я не из Чечни.

– А откуда? – спросила она, окинув меня подозрительным прищуром.

– Я из Тель-Авива. И мне некогда. Меня ждут представители известного
издательства.

– А как оно называется?

– АРРА! – сказал я первое, что пришло мне в голову.

– Представь себе, – сказала она, – в десятку попал – в самого
директора, – вздохнула, – мы всей мишпахой обитали недавно в помещении
нашего предприятия.

И тут я вспомнил, что слыхал в Израиле историю об этой АРРЕ, именовавшей
себя некоммерческой фирмой и бравшей с авторов за выпуск небольшой
книжицы в 100 экземпляров непомерные деньги. И об ее недавнем
банкротстве – в московскую прокуратуру стали поступать жалобы
со стороны недовольных, что директор АРРЫ использует в Израиле
рэкет, заставляя творческих людей издаваться в далекой Москве
и нигде больше…

– Мне надо спешить, – сказал я, стараясь не смотреть в пытливо
сосредоточенные зрачки, – я еще гостиницу не успел заказать.

– Тебе повезло, – сказала она, притронувшись к рукаву моего плаща
и стряхнув с него ноготком дождевую каплю. – Я уже третий день
в гостинице ночую, потому что менты наше издательство опечатали,
но это ненадолго. – У меня есть предложение, если не испугаешься,
– ее голос наполнился кокетливой интонацией, – переночуешь в моем
номере. Две койки пустуют – муж укатил к матушке, известной на
всю Хакасию ведьмачке, а сын на острове Корсика. В бегах. По мокрому
делу. Напился со своим корешом Никитой и в историческом музее
базар устроил. Кончилось дракой. Я в тот же день оболтуса за бугор
отправила. А Никиту похоронили, царство ему небесное, потому как
проткнул мой Семочка своего школьного дружка копьем времен Хазарского
Каганата. Сволочь и негодяй, но кровинушка. А я – куда от этого
уйдешь – идишэ мамэ. Настоящая! Ревеккой Абрамовной меня зовут.
Ар-Рантиси Ревеккой Абрамовной. Слыхал? А тебя?

– Сионом, – сказал я, отчетливо осознавая иллюзорную нелепость
происходящего.

– А, – выпалила она с догадливой протяжностью, – твоя фамилия
Узник. О тебе в газетах писали. Ну да, ты тот самый Сион Узник,
которому при советской власти повезло в психушке на больничных
харчах перекантоваться и героем в Израиль укатить. Помню, помню–
в газетах писали, особенно в желтой прессе, что тебе в Беер-Шеве
государственную квартиру дали и пенсию приличную назначили, и
за инвалидность ты получаешь. И само имя у тебя вон какое, и фамилия
подходящая. Ты ее от рождения в Израиль привез или уже после приезда
перестроился? – спросила она въедливо. – Хочешь обижайся, хочешь
нет, а здесь не честностью пахнет, а предусмотрительностью и хитростью.
А я вот в поте лица своего тружусь и если обманываю кого, то,
по возможности, не скрываю. Оно и смешно, что я называю свой бизнес
некоммерческим. Так это же только для прикрытия. У меня навар
до копейки рассчитан, и обмана здесь не ищи. Я, если и прибираю
к рукам, так только лохов. Без прибавочной стоимости сегодня и
дня не проживешь. Так что экономический взрыв наступил не после
Октябрьской революции и не во время Советской власти, а после
ее крушения. И единственная моя заветная мечта стать миллионером!
Хочу стать миллионером! – выпалила она в клубящееся низкими тучами
пространство между домами и вдруг протяжно на едином выдохе завыла:
– ууу-у! – и когда в легких не осталось и капли воздуха, их последних
сил процедила сквозь стиснутые зубы: – ненавижу!

Я шел за ней, словно завороженный. Мы завернули за угол и пошли
по узкой неосвещёно освещённой улице. Неосвещённой, потому что
осветительные приборы отсутствовали начисто и свет ни в одном
окне не горел. И в то же самое время освещённой, но фантастическим
способом. Все канализационные люки были открыты. Рядом с люками
лежали чугунные крышки. Из смрадных отверстий взметались к небу
столбы неземного света, ощупывая низко плывущие облака и оттеняя
сужающуюся перспективу домов, которая почему-то фиксировалась
в моем сознании как двусторонний забор размежевания между двумя
космически враждебными, хотя и параллельными мирами, с лентой
желтоватого асфальта, казавшейся при абсолютном вокруг безлюдье
нейтральной приграничной полосой. Единственными живыми существами,
привлекавшими внимание, оказались снующие от люка к люку огромные
крысы, каждая величиной с кошку. Они не обращали на нас никакого
внимания, но одна из них, пошевеливая ноздрями усато заостренной
морды, направилась к нам. Я невольно остановился, но госпожа Ар-Рантиси
тут же повернулась ко мне.

– Не бойся, Сион Узник. Они теперь и твои друзья.

Я нашел нужным и правильным промолчать, а крыса тем временем приблизилась
вплотную и, агрессивно оголив резцы, обнюхала мою обувь.

– Не бойся, Сион Узник, – повторила она снисходительнее прежнего,
присела, погладила серебристо серую шерстку и, повернув успокоившееся
под ее пальцам животное к ближайшему люку, сказала, – иди к Ясеру
Арафату.

«Иди к Ясеру Арафату», – повторил я мысленно и, сгорая от любопытства,
подошел к этому люку и, конечно же, попытался заглянуть в отверстие,
но столб света оказался физически непроницаемым. Возвращаясь к
Ревеке, я глянул мельком на крышку люка, успев прочитать на ней
фосфоресцирующее и непонятное мне предупреждение об опасности.
«ПРОНИЦАЕМА ТОЛЬКО ДЛЯ ГОВНА!».

Я покорился судьбе и перестал осознавать где я, куда иду и зачем.
Ревека подвела меня к выщербленным ступенькам четырехэтажного
здания, где между архитектурным козырьком и входной дверью красным
тускловатым цветом в подступавшую полночь ввинчивались слова:
Гостиница «Тель-Авив». Перед тем, как войти в помещение, я все
же не выдержал и оглянулся, несмотря на то, что я далеко не Орфей
и моя рантисисная Эвредика находилась не за моей спиной и не в
аду, а в яви – впереди за стеклянной дверью. Нет, мне это не снится,
я действительно очутился в Москве, потому что между дальней крышей
и клубящимися тучами я увидел звезду первой величины – ту самую,
которая испокон язычески возвышается над кремлевскими курантами.

Я открыл дверь и вошел в обшарпанного вида помещение вслед за
Ревекой. За администраторским столом сидел стриженный под ёжик
мужчина, аккуратно одетый, при галстуке, с лицом кукольно-пластмассового
цвета.

– Назовите свою фамилию, – сказал он скрипуче проржавленным голосом,
по которому я тут же определил робота.

– Ар-Рантиси, – сказала Ревека, и он протянул ей ключ с номерком
эллипсоидного вида.

– А второго? – спросил он, имея в виду меня.

– Сион Узник, – сказала она с нескрываемой иронией и добавила:
– он со мной, но кровосмешения не будет. Строго запрещено, потому
что он мой ближайший родственник .

II

Ревека пошла по длинному коридору, учащённо оборачиваясь и призывно
помахивая рукой с варикозно-венозными прожилками, той самой рукой,
которой она гладила арафатно-ясерную крысу – эта рука вставила
в замочную скважину ключ, два раза повернула, толкнула открывавшуюся
внутрь дверь и широким жестом пригласила меня войти.

III

Дробные похлопывания превратились в болезненные оплеухи. Я открыл
глаза. Над моей головой висела шаровидная люстра оранжевого цвета.
Оплеухи оказались реальными. Госпожа Ар-Рантиси с размеренно оскорбительной
оттяжкой хлестала меня своей окрысившейся ладонью то по правой,
то по левой щеке. Я попытался подняться, но не смог. Мое тело,
голое, в чем мать родила, было перепоясано и растянуто на кровати.

IV

Мне вспомнились неожиданно санитары психлечебницы, где мне пришлось
побывать в советские времена. Они привязывали к койке больных,
пытавшихся выразить свой протест голодовкой или другими способами.
Один больной, например, с криком ЗДЕСЬ НЕВЫНОСИМО высадил стекло
в зарешеченном окне и, схватив осколок, перерезал себе на кистях
вены. Санитары тут же набросились на него и, окровавлённого, раздели
догола, растянули на его же кровати, закрепив конечности скрученными
в тугую простынями и забили до смерти.

Это воспоминание подействовало на меня, как электрический шок.
Я задергался в своих путах, как муха, попавшая в липкую паутину.
Владелица АРРА отскочила от меня и акробатически ловко перекатилась
через пустую кровать. Она, как и я, была совершенно голой. И я
бы не обратил на это внимание, если бы не треугольник Кундалини
черного цвета. Моя мучительница погрузила в него свой указательный
палец и, совершенно озверевшая, в учащенном темпе вталкивала в
детородную тайну и выталкивала из нее неутомимый поршень, сосредоточившись
полностью и неделимо на механике возвратно-поступательного движения.
Но как она ни старалась, а до оргазма дело не доходило. И я не
выдержал – приподнял голову и, под углом дозволенного мне обзора,
посмотрел туда, куда и должен вольно или невольно смотреть мужчина,
ставший участником оргиального действа. Ревека тут же вытащила
палец, вытерла о простыню и сказала:

– Чем любуешься, скотина. От того, что у тебя стоит, легче ни
тебе, ни мне не станет. Я стерва. Прирожденная. Мужик мне если
и нужен, так только для возбуждающего присутствия, – сказала она
и, опустившись на колени, раком подползла к никелированному на
уровне сетки выступу кровати…

И в ту самую минуту, когда этот фалосообразный выступ проник в
ромбическую полость, Ревека закричала истошным голосом, и сиреневый
рассвет заполонил пространство комнаты, и тут же первый луч солнца,
как будто дождливой погоды и в помине не было, коснулся стены
и медленно пополз вниз.

– Одевайся, – сказала она и ловким движением развязала рабские
путы. – И не вздумай жаловаться. Особенно здесь. Да и в Израиле
тоже. У меня и там все схвачено. В ее сумочке зазвенел сотовый
телефон.

– Да, – сказала она, – это я – паханша. Нет. Не буду. Я тебе не
нянька. Сама присматривай за своим выблядком. Да пошла ты на х...

– Кто это? – спросил я у нее испуганно.

– Моя дочь. Просит за дитём присмотреть.

– Так вы еще и дочкой богаты! – сказал я с наигранно вежливым
уважением.

– Да, – сказала она, – от первого брака. Папаша пьяницей оказался.
Я его, гада, своими руками утопила. И растворила, – добавила она
с неописуемой злобой.

– Как это – растворили? – спросил я Ревеку Абрамовну Ар-Рантиси.

– Как-это-так-это… Лишние вопросы задаете, господин Сион Узник,
– сказала она с издевательской вежливостью. Будто не понимаете.
Полванны заполнила водой, а оставшуюся половину – кислотой серной.
И в итоге нет Ивана Петровича. Вы же видели вчера открытые люки…

V

Мы вышли из гостиницы. Свежий воздух опьянил и освежил меня, и
случившееся со мной, показалось бы мне галлюцинацией, если бы
не эта ужасная женщина, влюблено и нервно прижимавшаяся к моему
плечу. Канализационные люки, расположенные в том же самом шахматном
порядке, что и вчера, все до одного были задраены чугунными крышками,
но уже без предупреждающих надписей. Прохожие, как я заметил,
обходили люки стороной, словно очерченные люками окружности являлись
не частью тротуара, а черными дырами вселенной, таящими в себе
смертельную опасность. И тут я вспомнил надпись на крышке: ПРОНИЦАЕМА
ТОЛЬКО ДЛЯ ГОВНА. Поток сознания тут же увлек меня в направлении
смысла этой надписи, привязывая его к тому чудовищному насилию,
которое учинила над моей психикой сексуальная извращенка, носившая
дорогое моему сердцу библейское имя… Ревека… Это я понимаю… Но
при чем здесь Ар-Рантиси – известная арабская фамилия при абсолютно
еврейском имени и отчестве? Или это Москва виновата – место притягательно
отталкивающего смешения этнически враждебных народов? «Говно.
Настоящее говно», – подумал я о себе с нестерпимым отвращением.
«Вместо того чтобы кричать, сопротивляться, выжидал с нескрываемым
любопытством – а что дальше будет?» И тут, вдруг, вспомнилась
жопа стоявшей раком Ревекки, насаживавшей себя с сатанинским вожделением
на полированный наконечник. гостиничной кровати. «Будь же мужиком,
ты, Сион задрипанно недорезанный, пройди же великую проверку,
даденную тебе самим Ие-вой».

Резко отпрянув от назойливо сопровождавшей меня Ревекки, я сомкнул
веки и, раздавленный собственным уничижением, жертвенно и бесповоротно
ступил ногой на рифленую поверхность.

– Ты почему меня отталкиваешь? – спросила Ревекка, выпячивая нижнюю
губу симметрично сложенным бантиком.

– Самого себя на вшивость проверяю и тебе не мешало бы, – ответил
я с той самой совковой решимостью, с которой требовал выезда на
свою историческую родину и, резко выбросив руку, схватил Ревекку
за рукав, притянул к себе и, приподняв, поставил ее в самый центр
крышки канализационного люка.

И тут же произошло невозможное, неподдающееся какому-либо рациональному
объяснению. Ревекка Абрамовна Ар-Рантиси стала терять непробиваемую
равнобедренно трапециидальную форму. Ее тело под одеждой неожиданно
обмякло, да и одежда стала менять цвет на однообразно-коричневый…
Не прошло и минуты, как все то, что было директором издательства
АРРА, просочилось сквозь чугун и потекло по ветвистым канавкам
московского подземелья к общему канализационному стоку.

V I

Прохожие ее исчезновения не заметили и я, вздохнув с облегчением,
посмотрел на куранты? Малая и большая стрелки показывали вверх
– вот почему и я всеми своими чувствами устремился туда же с такой
неодолимой силой и столь искренне, что на тебе – очутился в кресле
самолета авиакомпании «Эль-Аль», взлетающего над московским аэродромом.
Удивительнее же всего – ощущение пустоты. Куда подевались пассажиры?
И еще одно новшество – отсутствие стюардессы. А может, и самолеты
теперь только пилотируемые? И тогда я, чтобы проверить свои предположения,
направился в летную кабину. Она оказалось приоткрытой. За штурвалом
сидел тот самый робот-администратор, которого я видел в московской
гостинице «Тель-Авив». Он повернулся ко мне на вращающемся кресле
и спросил тем же скрипуче проржавленным голосом:

– Как ваша фамилия?

– Сион Узник, – ответил я ему с неадекватно искренним волнением.

– Возвращайтесь в салон и пристегните ремни. Начинаю снижение.
Место посадки – аэродром имени Бен-Гуриона, – сказал он, и я,
послушно кивнув, отправился было к своему креслу, но, окинув более
внимательным взглядом пространство салона, заметил попутчика.
И по мере моего к нему приближения, все явственнее осознавал,
что я этого человека уже где-то видел. Где? Холеное лицо, Усики,
Хитроватые глазки. И кудряшки, точно такие же… Ну да. Да это же
известный террорист Ар-Рантиси, политический лидер непрекращающейся
интифады… Как он здесь очутился? Неужели выпустили...

Мое приближение к однофамильцу Ревекки Абрамовны завершилось тем,
что он с невозмутимой улыбкой расстегнул куртку, и я первый и
последний раз в жизни увидел пояс шахида.

22 июля 2005