Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

(отрывки из романа)

Начало

Продолжение

В задумчивости, я набираю номер телефона Фельдмана – «аппарат
абонента» как был отключен, так и остался. Прислонившись к стеллажу,
я долго листаю ФРГФ, а потом, загадав вопрос, что ждет меня в
ближайшем будущем, наугад открываю книгу. Я попал в раздел об
Эмпедокле, точнее – туда, где его поэму «О природе» пересказывает
в своем «Опровержении» Ипполит: «Знай, что все обладает умом и
долей сознанья». Я недоверчиво хмыкаю, моментально забываю о цитате
и принимаюсь скользить по страницам дальше. В результате, я окончательно
убеждаюсь: ФРГФ – самое увлекательное чтиво на свете – никогда
не угадаешь, что там можно отыскать. Я нахожу отрывок из «Облаков»
Аристофана, где он стебется над Диогеном из Аполлонии, утверждавшим,
помимо прочего, что земля вытягивает влагу из моря:

Сократ:

Я хожу по воздуху и смотрю свысока на Солнце.

Стрепсиад:

Так что ж ты из корзины презираешь богов,

А не с земли, раз уж на то пошло?

Сократ:

Иначе бы я никогда

Не постиг правильно небесные явления,

Если бы не подвесил разуменье и не смешал бы

Тонкую мысль с подобным воздухом.

А если б я, стоя на земле, изучал верхнее снизу,

То не постиг бы никогда. И впрямь: земля-то силой

Притягивает к себе влагу мысли.

То же самое происходит и с кардамоном.

Стрепсиад:

Что ты говоришь?

Мысль притягивает влагу в кардамон?

Затем читаю отрывки из трактата «О диете» Гиппократовской школы
(где собственно о диете нет ни слова), затем их же «О священной
болезни», и, перелистнув последнюю страницу, обнаруживаю маленькое
послесловие Лебедева, переводчика ФРГФ, в котором он, в основном,
раздает благодарности тем, кто вместе с ним работал над книгой,
и на которое я вряд ли раньше обращал пристальное внимание. Но
это не все: Лебедев вкратце рассказывает, как составлял ФРГФ,
какие источники, кроме тех на которых ссылается Дильс-Кранц, он
использовал.

Лебедев пишет: «Существенные изменения претерпел раздел «Предфилософская
традиция» (у Дильса-Кранца именуемый Anfänge). К ранней космогонической
поэзии» я добавил четыре главки (Гомер, Гесиод, Лин, Космогония
Алкмана) и значительно расширил главу «Орфей» за счет фрагментов
«Рапсодической теогонии», переведенных по изданию О. Керна, а
также новых находок: древнейшей орфической теогонии папируса из
Дервени (переведена по реконструкции М. Л. Уэста), золотой пластинки
из Гипериона, опубликованной итальянскими эпиграфистами, и – last,
but not least – орфических (или, скорее, пифагорейских) граффити
из Ольвии (по публикации в ВДИ с уточнениями Ю. Виноградова),
которые можно рассматривать как древнейший философский текст,
найденный на территории СССР».

Просмотрев ссылки Лебедева, я застываю в шоке: получается, ни
Цунтц в своей Persephone, ни Уэст в The Orphic Poems, ни Керн
в Orphicorum Fragmenta – все эти люди, угрохавшие на орфиков если
не всю жизнь, то солидную ее часть, и чьи исследования вышли позднее
муллаховского, ни словом не обмолвились о моем (то есть, опять
же, муллаховском) фрагменте! Да и Дильс, Кранц, Виноградов наконец,
сам Лебедев даже не упомянули в примечаниях здоровенный кусок
связного текста, а ведь большая часть дошедшего до нас наследия
орфиков представляет собой разрозненные, крайне туманные строки!
Если уж они не упомянули – значит его, вероятно, и вовсе не существовало!

Я понимаю, что меня кто-то наебал, и наебал по-крупному. Сюр не
стал бы мне врать: действительно, начерта ему было надо лезть
в такую нелепую авантюру, плюс у него самого нет версий касательно
происхождения текста? Фельдман, если верить Сюру, тот текст вообще
в глаза не видел. Остается Алекс – сославшись на Фельдмана, именно
он подбросил мне «орфическую версию».

Тут как раз звонит телефон, на дисплее высвечивается Alex.

– Зайка, у меня к тебе охуеть сколько вопросов! – рычу я трубку.

– А, ну приезжай, – бесцветным голосом говорит Алекс. – Я дома.
Только будь аккуратен – мне говорили, на юго-западе стреляют.
Заодно отдам тебе гонорар за вечеринку.

В службах такси меня принимают за ненормального, или заламывают
совсем несусветные суммы. На частников тоже нет надежды. Я одеваюсь
(майка и куртка PEPE JEANS LONDON, джинсы CALVIN KLEIN, кроссовки
NIKE) и выхожу из дома, прихватив с собой листочек Сюра. Оказавшись
на площади Гагарина, я обнаруживаю, что курьер преувеличивал,
обрисовывая мне мир за окном: да, на Ленинском, прямо перед моим
домом, действительно образовалась небольшая пробка – машин, ехавших
в область, больше обычного. Да, тротуары режут глаз отсутствием
прохожих – перед закрывшимся на ремонт магазином «Молочные реки»
ветер беспрепятственно гоняет туда-сюда огромный полиэтиленовый
пакет. Но я не слышу гудков автомобильных сирен, грохота автоматных
очередей, дружного скандирования политических лозунгов и милицейских
сирен. Не вижу носящихся по улицам автобусов с ОМОНом, толп манифестантов,
или отблесков пожаров. На пустой остановке напротив Нескучного
сада танцует сама с собой невысокая девушка лет восемнадцати в
зеленой куртке, черной мини-юбке и ботинках на высокой платформе
какого-то полуизвестного бренда «нижней трети среднего ценового
сегмента» и огромных наушниках KOSS на голове, из которых летит
«Merlin» Infected Mushroom . Глаза девушки закрыты, на лице читаются
одновременно напряжение и кайф. Водитель подъехавшего к остановке
троллейбуса сигналит ей, чтобы она залезла в него, но девушка
продолжает свой танец. Впрочем, троллейбус и без того набит битком.

А вот в метро действительно давка. Люди идут через турникеты напролом
под взгляды кассиров и смотрителей станции. Платформа обычно малолюдного
«Ленинского проспекта» битком набита людьми. В центре, между лестницами,
укрылся трайб бомжей. Стоящие у края перрона, боясь упасть на
рельсы, теснят стоящих следом пассажиров, и те летят вверх тормашками
на вонючие лохмотья и грязные пожитки бездомных. Однако число
людей не уменьшается – вагоны подходивших поездов и без того заполнены,
и втиснуться в них удается немногим.

Я уже думаю вернуться на поверхность и пойти к Алексу пешком,
когда, откуда не возьмись, у платформы останавливается абсолютно
пустой поезд (наверное, специально пригнанный сюда резерв депо),
и меня едва не вносят за собой в вагон идущие за мной.

На нижней площадке эскалатора в переходе между кольцевым и радиальным
«Парками Культуры» лежат те, кто, спускаясь по эскалатору, свалился
вниз. Кстати, именно здесь я узнаю, почему в метро столько людей:
милиция на улицах, по слухам, распыляет нервно-паралитический
газ и стреляет в прохожих, тогда как метро представляется многим
надежным убежищем. Большинство не старается добраться до дома
– по толпе распространяются слухи, какой из районов в данный момент
наиболее безопасен, и все устремляются туда. Затем этот слух опровергается,
и люди едут в какое-нибудь другое «безопасное место». Влезть в
поезд до «Юго-Западной» немного легче – по толпе как раз проносится,
что надо ехать в Черкизово, и край противоположной платформы освобождается.

На «Фрунзенской», свесив ноги с края платформы, сидит кучка бесноватых,
осеняет крестным знамением проходящие мимо составы и вопит о приближающемся
Апокалипсисе. У некоторых их них вместо рук или ног красуются
свежие обрубки – машинисты и не думают тормозить, видя психов.

На «Спортивной» стоящий рядом со мной мужик говорит, что правительство
превратило стадион «Лужники» в гигантский концлагерь.

На «Воробьевых горах» разбиты огромные, толстого стекла окна.

«Университет» мы проезжаем мимо – милиция закрыла станцию из-за
студенческих беспорядков в МГУ.

Наверху, недалеко от «Проспекта Вернадского», вокруг офисного
здания толпятся клерки – из окон наружу валит черным дым. «Короткое
замыкание, – сообщают мне, – но нам всем пиздец как тревожно».

Я миную высоченную общагу, Дом студента на проспекте Вернадского,
и по улице Кравченко направляюсь к дому Алекса. Здесь заметно
тише – немного машин при полном отсутствии прохожих. Когда мне
остается до подъезда метров пять, рядом останавливается черная
Audi A8. Из нее вылезает среднего роста парень в костюме ARMANI,
рубашке HERMES, галстуке KENZO и направляется к той же входной
двери, что и я. Поравнявшись со мной, он открывает дверь, пропуская
меня в перед. В эту секунду мы слышим истеричный крик: «Получай,
яппи хуев!».

На дорожке перед домом стоит долговязый студент с длинными, спутанными
волосами, в очках и толстовке с Куртом Кобейном. Он неуверенно
снимает свой «калашников» с предохранителя, и дает по нам очередь.
Парень в ARMANI дергается вправо, пытаясь закрыть меня своим телом.
Это ему не удается – меня что-то толкает в грудь (ясно что – пуля,
конечно), и мы вдвоем оказываемся на асфальте, прижавшись друг
к другу. Глаза парня закрыты, на его шее растекается алая дыра
– между нами появляется пугающая лужица совместной крови.

(Окончание следует)