Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Из огромного, многоярусного вестибюля нового здания обкома в разные
стороны разбегаются широкие холлы, ведущие невесть куда.
Обком переехал сюда совсем недавно – Сергей успел побывать
здесь всего два или три раза, и потому с любопытством
оглядывается по сторонам. Стены из белого, с серыми прожилками камня –
словно к матовым плиткам прижали тощих серых ящерок – и
прихлопнули их огромной мухобойкой. Вестибюль напоминает
амфитеатр, на самом нижнем ярусе установлен фонтан. Водяные струи
не брызжут вверх, стремясь достать до десятиметрового
потолка, но, выбиваясь сантиметров на тридцать, мягко возвращаются
обратно, в кипящее варево чаши фонтана.

Сергей сидит на бортике этой чаши, и ему видны головы тех, кто
показывается из-за высоких стеклянных дверей. В вестибюле
полутемно и холодно, слышно как гудят кондиционеры, металлические
лопасти вентиляторов которых Сергей недавно разглядывал,
когда шагал по переулку мимо обкома. Он пришел намного раньше
оговоренного срока, и теперь уже полчаса трепет мясистый лист
одиноко стоящего у фонтана фикуса. В любом случае, сидеть
тут – много лучше, нежели жариться на улице, или продолжать
потеть в редакции – его кабинет выходит на солнечную сторону,
даже фольга на окнах не помогает. А здесь прохладно. Фикус.
Фонтан. Еле слышен шум главной улицы, а в остальном тихо –
лишь изредка, далеко за сергеевой спиной, с грохотом
разъезжаются неправильно отрегулированные двери огромных лифтов.
Обком обедает. Сергей смотрит на свою «Ракету» – половина
третьего, осталось не меньше получаса. Он нащупывает в кармане
коричневых брюк спички, в кармане плотной коричневой же, в
черную клетку рубашки пачку «Астры» и идет курить.

Его не интересует главный вход: за широкой стеклянной дверью его
ждет летний гвалт, маляры, капающие краской с лесов, и
строительная пыль. Сергей отправляется во внутренний двор, размером
с половину футбольного поля. Выходить на середину этого
прямоугольника не хочется – кажется, пробудь на солнце минуту,
солнечного удара не миновать. Поэтому Сергей остается в тени,
под колоннадой, опоясывающей двор. Сергей вставляет в рот
сигарету – она моментально прилипает к губам – достает на
спичку, долго смотрит на нее, словно ожидая, что та
воспламенится сама. Однако этого не происходит, и Сергей проводит
головкой спички по коричневой поверхности коробка. Спичка шипит,
но огня Сергей не видит. Он несколько секунд ошалело смотрит
на спичку, а потом бросает ее, лижет кончиком языка
обожженные пальцы. Свет такой яркий, солнце так палит, что огонь
зажженной спички увидеть практически невозможно!

Табачный дым связывает слюну во рту – в горле першит, совсем
противно – Сергей оглядывается по сторонам (не видит ли кто) и
сплевывает на землю. Попадает на мешок с сухим цементом, который
строители не успели убрать. Сергею хочется жрать, ему нужен
беляш из обкомовской столовой и стакан холодного
виноградного сока, чтобы отбить горечь во рту. Жарко. Мешок с
цементом. Камешки на белой плитке двора. От солнца режет в глазах.
Он думает о том, что хуже – изображать интерес, бодро кивать
головой, слушая воспоминания ветерана партии, или сидеть в
душной редакции, считать знаки, а потом линейкой вычерчивать
на миллиметровке макет завтрашнего номера. Ну, скажем, не
самому вычерчивать, а стоять над душой у Вадика, который в
прошлое воскресенье женился и которому хочется поскорее домой.
Завтра Сергею надо быть в редакции уже ранним утром,
расшифровывать интервью, а потом лезть в УАЗик – вперед по районам.
Трактористы, механизаторы, доярки, председатели колхозов.
Можно, правда, будет немного расслабиться – выпить,
искупаться. А почти через год, следующей осенью – в Москву. По
крайней мере, Юрий Палыч обещал.

Докурив сигарету, Сергей бросает ее на землю и придавливает носком
черного ботинка. Возвращается в вестибюль, попутно прихватив
забытую кем-то на подоконнике «Советскую Россию» – скоро и
он будет писать в «Советскую Россию», или еще куда-нибудь:
может, в «Известия», ну а, если повезет, по прошествии
какого-то времени, даже в «Правду». Читать в вестибюле невозможно –
у фонтана темно, и Сергей различает только громадные буквы
шапки. Тут Сергей отрывается от газеты и смотрит вверх –
фуражка милиционера, дежурящего на входе, поменяла свое
местоположение. Сергей взбирается по амфитеатру – так и есть –
милиционер теперь стоит не слева от входа, у своего стола, а по
центру – у дверей. Загородив проход заплывшим жирком
корпусом в промокшей на подмышках голубой рубашке, он не пускает
внутрь какого-то старика. Сергей появляется, когда оба молчат
– милиционер, видимо, только что закончил свою отповедь, а
дед подбирает новые аргументы для того, чтобы убедить
милиционера пропустить его внутрь.

Со старика градом льется пот. Еще бы, ведь он в мятом темно-сером
шерстяном костюме, застегнутом на все пуговицы, и черных
начищенных до блеска ботинках; из-под белой рубашки проступает
рельеф майки-алкоголички. На голове – бурая вельветовая кепка.
Роста в нем сантиметров 160 – огромному Сергею он не
достает и до плеча.

– Дмитрий Миронович? – спрашивает у него Сергей.

– Да. Привет тебе, – отвечает старик, зачем-то придерживая полу
пиджака. – Это ты из «Пролетарской правды»? Вот, не хотят
пускать.

– Товарищ со мной, – говорит Сергей милиционеру и лезет в брюки за
удостоверением корреспондента. – У нас договорено.

Сергей, наверное, успел примелькаться милиционеру, и тот просто
отмахивается от него:

– Проходите. Отметиться на выходе не забудьте.

Старик неуловимым легким движением отодвигает в сторону здоровенного
милиционера и обращается к Сергею:

– Я вот ветеран партии, – дед оттягивает лацкан пиджака с новеньким
значком «50 лет в КПСС», – а он не пускает. Дурак.

– Можно позвонить? – говорит милиционеру Сергей, косясь на стоящий у
него на столе оранжевый телефон.

– По внутреннему или в город?

– В город.

– Через «девятку».

– Спасибо, – пальцы Сергея уже выписывают круги по телефонному диску.

– Алло, Юрий Палыч, это Сережа.

– Встретил? – в трубке трещит голос главреда.

– Только что, Юрий Палыч.

– Добро. В 317-ую идите. Я обговорил. Магнитофон там. Извини уж, что
не загляну – ты понимаешь, да. Ничего, справишься. И не
задерживай его – у них сегодня банкет. Закончите – проводи до
столовой, а то заблудится еще. Да, и не возвращайся в
редакцию – даю тебе на сегодня увольнительную. Нет, вернись –
принеси кассету. А расшифрует кто-нибудь за тебя. Все. Добро.
Отбой, – главред кладет трубку.

– Пойдемте, – вздохнув, говорит Сергей старику.

Пока они идут через весь вестибюль к лифту, Сергей думает, какого
черта выбрали именно этого ветерана. Есть куча других – не
десяток и не два в одном только городе, что уж там про область…
Скорее всего, этот – сосед по даче какого-нибудь
обкомовского или дед просто письмо в редакцию черканул, а про него
решили заодно и заметку написать. Черт его знает.

Поднялись на третий этаж. 317-ая – будущий кабинет – завалена
хламом: дощечками, масленой оберточной бумагой, кусочками
дюралевых трубок. Посреди квадратной комнаты – стол с зеленым
сукном. Не освобожденный от упаковки шкаф стоит в углу. Пока
Сергей бежит в соседнюю комнату за стульями, старик как вкопанный
стоит посреди кабинета. Сергей возвращается, и они
неторопливо утраиваются по разные стороны стола. В одном из ящиков
Сергей находит «Электронику» на батарейках и прямоугольный
микрофон. Теперь Сергей разглядывает старика, а старик смотрит
на Сергея. У старика поразительно гладкое, блестящее, будто
намазанное жирным кремом, без единой морщины лицо. На
голову налеплены пряди мочалкоподобных волос – впрочем, совсем не
густые. Сергей достает носовой платок и вытирает свою
припухшую от жары, покрытую угрями физиономию. Дед то ли не
чувствует жары, то ли она его не сильно беспокоит: он даже
галстук-удавку не снял, хотя по скулам то и дело скатываются
большие капли пота.

– Давайте начнем, – предлагает Сергей, когда решает, что старик
закончил его рассматривать.

– Погоди, погоди, дорогой, – старик ставит на стол поллитровую
бутылку «Пшеничной» – оказывается, вот почему он придерживал полу
пиджака!

– Послушайте, Дмитрий Миронович, нельзя же так, прямо в обкоме, –
возмущенно бормочет Сергей.

– Ладно, – хохочет старик, – не суетись. Открывай. Без ста граммов –
ни слова не скажу! Знаю я всех этих – я скажу за тебя, ты
не бойся.

Сергей отпирается:

– Жарко же! Глядите, какая жара!

– Жарко, не жарко, – говорит старик, – водка всегда водка.

– Но закусить-то нечем!

– А мы ее без закуси употребим.

– И стаканов нет, – Сергей пускает в ход последний аргумент.

– Ты в ящиках поройся. Не бывает, чтоб у обкомовских в столах стаканов не было.

Действительно, в одном из ящиков Сергей находит два граненых стакана
и графин с дохлой мухой на дне. Старик тем временем
вскрывает ногтем большого пальца металлическую пробку бутылки.
Водка булькает в стаканах.

– Твое здоровье, – говорит старик и прикладывается к стакану.

Пока Сергей пьет теплую, противную водку он думает, что будет, если
их застанет кто-то из обкомовских:

– Ничего страшного не будет, – решает он. – Если зайдет Трофимов,
матюгнет – это самое большее. А если Илья Степаныч… нет, Илья
Степаныч до четырех в столовой сидит.

Тут от водки у Сергея перехватывает дыхание и ход его мыслей нарушается.

– Тебя зовут как? – спрашивает старик, который будто бы только что
пил не водку, а газировку с сиропом.

– Сергей.

– Ну, Сережа, включай свою машинку. Только смотри – я говорю все как
есть. Если слово какое не понравится, увидишь что оно не
для газеты, ты убери его.

Сергей кивает, нажимает на кнопку «Запись», пододвигая микрофон
поближе к собеседнику. Старик наконец-то расстегивает пиджак,
обнажая темно-синие подтяжки.

– Почему же все-таки этот дед? – думает Сергей, но просит, – Дмитрий
Миронович, расскажите, пожалуйста, о самом радостном
моменте своей жизни, – с придыханием произносит он. Пафосное
придыхание, по наблюдениям Сергея, лучше всего помогает завоевать
расположение стариков и показать неравнодушие к их судьбе.
Но этому, похоже, наплевать.

(Окончание следует)