Проза

– А на верхушке, наверное, должна быть звезда, – обратился к Кнютту
его дядя.

– Ты так считаешь? – сказал Кнютт, задумчиво глядя на мамину шелковую
розу. – Какая разница, если сама идея верна...

Т.Янссон. Ёлка

Несколько последних движений тряпочкой – и тромбон наконец отполирован.
Ничто так не помогает успокоить нервы. Неудивительно, что в последний
месяц мой инструмент сверкает сильнее обычного.

Нахмурившись, наклоняюсь, чтобы рассмотреть крохотную вмятинку
на раструбе, и уличенный в несовершенстве инструмент мстительно
отражает узкое лицо с выдающимся вперед ртом, слишком длинным
подбородком и болезненно запавшими глазами. Эта неприглядная картина
вдобавок уродливо искажается кривым зеркалом выгнутого раструба.

Вот так ты со мной, значит.

– Я тоже тебя люблю, – буркнула я вслух и поспешила убрать бестактного
товарища обратно в футляр.

Проходя на кухню, чтобы сделать себе чаю (еще одно проверенное
средство от затянувшейся депрессии), я заглянула в гостиную. Там,
на самом почетном месте, уже стояла наша древняя семейная елка.
Мама поспешила нарядить ее уже сегодня, за день до Рождества,
поскольку в этом году предпраздничный рабочий график у нее оказался
очень неудачным, и она боялась, что не успеет все дела в срок.

Елка была синтетической: мама считала, что так практичней – никакого
мусора, и к тому же «эту елку мы купили с твоим отцом для нашего
первого Рождества...». Эту историю я слышала много раз и не могла
понять одного: как можно хранить память о человеке, который бросил
тебя много лет назад? Мама в ответ на этот вопрос поджимала губы
и сразу меняла тему.

Я подошла к елке. Вблизи было видно, какая она потрепанная. Большинство
игрушек тоже были старыми, некоторые – даже старше меня. Нелепые
облупившиеся шарики и зверюшки. Я почему-то почувствовала к ним
неприязнь, и мне подумалось: как может мама, человек с таким прекрасным
вкусом, превосходно чувствующий красоту, каждый год наряжать эту
убогую елку?

Мой взгляд, безразлично скользивший по облысевшим веткам, вдруг
остановился на большом шаре, висящим прямо передо мной. Словно
потешаясь, наглое стекло безобразно отражало мою физиономию, делая
это еще изощренней и циничней, чем тромбон.

Я бросилась вон из комнаты.

На улице было холодно и промозгло, с молочно-белого неба капала
какая-то гадость – дождь настолько мелкий, что открывать из-за
него зонт казалось глупым. Снега в этом году, наверное, опять
не будет, но сейчас эта мысль не вызывала у меня никаких эмоций.

Понурившись и стараясь не смотреть по сторонам, чтобы не видеть
предпраздничной возни, я шагала по Альпертону , подгоняемая дождем.
Внезапно из маленького магазинчика на углу выскочила Иман, чуть
не сбив меня с ног.

– Прости!

Странно, обычно она приходит на репетицию очень рано, раньше меня.

– Мы не опаздываем?

– Шутишь? Это ты сегодня приехала раньше.

Мы какое-то время шли молча. Потом я с горечью произнесла:

– У меня в этом году такое ощущение, будто я с другой планеты
или хотя бы из какого-то дикого племени. Не понимаю, к чему вся
эта затея с Рождеством? Чего ради люди так суетятся?

Иман, не сбавляя шага, повернула голову, и ее чернющие пронзительные
глаза недоверчиво посмотрели на меня.

– Это традиция, – сказала она тихо. – Их нужно беречь.

– Разве мусульмане празднуют Рождество?

– Ну какая разница? Мы живем в этой стране уже столько лет, я
здесь родилась. Мы уважаем обычаи страны, в которой живем. И потом,
это ведь праздник... Еще один повод для встречи с родными... Почти
вся наша большая семья соберется...

Она разгорячилась и вдруг обиженно смолкла, словно увидев, что
я не понимаю ее. До конца дороги Иман больше не произнесла ни
слова. Мне стало неловко, но объяснить ей я ничего не могла.

Перед самым началом репетиции, едва успев на настройку, в зал,
запыхавшись, вбежала Зара. Лицо ее раскраснелось, спутанные пшеничные
пряди прилипли ко лбу. Пристроив в углу длинный неуклюжий сверток,
перевязанный бечевкой, она заняла свое место и начала торопливо
собирать кларнет.

– Рождество... – услышала я вдруг, – все сбесились с этим Рождеством.
Как маленькие...

Я посмотрела на сидевшего справа от меня Эндрю: впервые он сказал
что-то, что не вызвало у меня раздражения.

После первого заезда большинство оркестрантов, как обычно, пошли
подышать на улицу или перекусить. Мне ничего не хотелось, и я
осталась на своем месте, лениво наблюдая, как Зара принялась осторожно
разворачивать принесенный с собой сверток. В нем оказалась небольшая
живая елка.

И эта туда же...

Освободив елку от остатков бумаги и бечевок, Зара поставила ее
на пол, придерживая за верхушку. Я мысленно пожала плечами.

Боже, ну что она делает?

Не в силах больше смотреть на это зрелище, я встала и подошла
к ней.

– Как ты ее ставить-то будешь? Ее же в воду надо.

Она смущенно распрямляла слежавшиеся ветки.

– Хотела ребят попросить, да сразу постеснялась... Я так торопилась...
Сегодня с детишками тоже готовились, украшения делали... еле успела
за елкой. А Рождество ведь послезавтра.

Я вдруг так ясно представила все это: как Зара вырезает из блестящей
бумаги звездочки вместе со своими подопечными – она преподает
в школе для глухих, – как бежит после работы за елкой, чтобы успеть
на репетицию... Как тащится с этим свертком в переполненном метро...
И все это – для того, чтобы у нас была своя елка – у нас, у «Альбы».

– Понимаешь, у нас ведь теперь свое здание. – Зара обвела рукой
зал. – Первое Рождество в новом здании... Мне хотелось, чтобы
было как дома. Это ведь тоже наш дом... в какой-то степени.

Я увидела ее счастливое лицо, спутанные волосы – она так и не
успела привести себя в порядок, – ее сконфуженную улыбку, и почувствовала,
как на глаза наворачиваются непрошеные слезы.

– Ух ты! – в дверях показался тенор-саксофонист Дэн. – Ты смотри,
елка!

– Дэн, – обернулась я к нему, – водички надо бы... Там ведро есть,
в коридоре...

– Сей момент, – Дэн вновь исчез.

Постепенно возвращались в зал остальные. Кто-то улыбался, кто-то
отпускал шуточки – впрочем, вполне беззлобные. Эндрю громко фыркнул
и, усевшись, извлек из своего тромбона дурашливый грубый звук.

– Урод, – сказала Иман, побледнев от ярости.

Дэн принес ведро с водой, и мы втроем пристроили туда елку. Голая
и до сих пор немножко примятая, она выглядела не очень празднично,
но мне почему-то хотелось смотреть на нее.

Репетиция наконец закончилась, и все засуетились – как обычно,
всем хотелось попасть домой пораньше, тем более что на улице уже
совсем стемнело, а дома ждут предпраздничные дела. Лишь Зара не
торопилась и, упаковав кларнет, вернулась к своей елке. Иман,
по обыкновению, ходила по залу, выравнивая стулья и пульты и собирая
мусор. Несколько ребят во главе с Дэном что-то прокричали нам
из коридора, и вскоре зал почти опустел.

Зара сидела на корточках возле елки, вынимая из лежащей на полу
коробочки игрушки. Я присела рядом. Елка одуряюще пахла. Я осторожно
перебирала маленькие смешные игрушки и вспоминала события этого
дня.

– Зара, зачем все-таки все это? Рождество – семейный праздник.
И потом, видишь, они же все убежали по домам. Разве им это нужно?
Мне бы тоже хотелось считать, что «Альба» – одна семья, но это
не так. И у нас есть всякие... дураки.

За моей спиной Иман яростно загрохотала стулом.

– Может быть, – вздохнула Зара. – Но знаешь, мы вчера играли “Three
Ships Suite”, и мне все время казалось, что мы играем как-то не
так. Не фальшиво, но... ненатурально, что ли. Неискренне. А потом
я вдруг поняла: ведь мы играем рождественскую пьесу, совсем не
думая о Рождестве. Ну конечно: на улице дождь, у всех дома куча
дел – эти последние дни такие нервозные... А сегодня пришла на
работу – и как осенило. У нас в классе тоже елка, большая, красивая...

Я вдруг обнаружила, что, слушая Зару, машинально подаю ей игрушки,
а она развешивает их. Иман уже вешала игрушки с другой стороны.
Елка волшебным образом преображалась, расправляя ветви и окутывая
нас густым смолистым ароматом.

Внезапно из коридора донесся топот. Мы вздрогнули: Зара забыла
закрыться на ключ.

Дверь распахнулась, и появились наши ребята под предводительством
Дэна.

– Эй! – возмутился предводитель.– Вы почему без нас украшаете?

– Так вы же домой ушли!

– Ну здрасьте! Мы же вам крикнули, что сейчас вернемся! Мы сбегали
к Терри домой, инструменты кинули, еды взяли – долго же сидеть!
Боб хотел еще тут на стенке нарисовать что-нибудь. Да, и вот еще
сахар – в воду положить. Вы елок, что ли, никогда не ставили?
Эх, вы!..

Заскрипели стулья, аккуратно составленные было в ряд, замельтешили
руки, протягивающие друг другу бутерброды, кисточки с красками,
гирлянды. Зара закрывала ведро с елкой заботливо принесенной кем-то
из ребят белой тканью. Дэн закреплял на верхушке большую ярко-вишневую
звезду и веселился:

– Ты смотри-ка, а цвета-то – наши!

Я взяла из коробки последнюю игрушку. Это была забавная белая
птичка с ярко-голубыми глазками. Один из них немного стерся, и
было похоже, что птичка подмигивает. Я бережно держала ее на ладони,
и мне казалось, что в руках у меня – хрупкое счастье.

Потом я повесила ее на елку.