Жизнь как есть

Гостиницы. Склады

Вообще-то, гостиницы в городе есть разные: от пятизвездочного
«Холлидея» до самых низкопробных. Челноки, как правило,
останавливаются в тех, что подешевле, причем определяющим является
наличие или отсутствие поблизости подходящих складов для
хранения товара, его осмотра, перепаковки и прочего.

За склады в гостинице борьба начинается еще в аэропорту. В самолете
летит много групп челноков: москвичи, украинцы, «азики»,
грузины, казахи и бог знает кто. Кто первый явится в гостиницу
– тот наверняка получит склады, а последнему может и не
хватить. Соответственно, надо первому добежать от самолета до
пограничного контроля, потом до таможенного контроля и,
вырвавшись на волю, отбиваясь от предлагающих все существующие на
свете блага и услуги уйгуров, взять такси и первому доехать
до гостиницы. Получив на руки ключи от склада, можно
перевести дух и, взяв бутылочку пивка, победно взирать с крыльца
гостиницы на волнообразно прибывающих отставших. Прибывшие
последними отправляются искать другую гостиницу, где, может
быть, еще есть свободные склады.

Раньше популярностью пользовалась эта самая гостиница «Гянджоу»,
склады в которой находились прямо в подвале. Не знаю, сколько
звездочек имеет эта гостиница. Наверное, две, а может, и
одну. Вселяешься в трехместный номер и видишь комнату примерно в
10 квадратных метров, где стоят три кровати, две тумбочки,
один-два стула и стол с допотопным телевизором. Есть в
предбаннике и ванная с унитазом, который часто вовсе не работает
или работает плохо. Горячая вода бывает час утром и часа
два-три вечером, но без строгого расписания. Холодная вода есть
почти всегда. Пить ее нельзя, для питья в каждый номер
дается специальный термос, с которым за кипяченой водой надо
идти к «куне». «Куня» в данном случае – это нечто вроде
дежурной по этажу, но в ее обязанности входит и обслуживание
«кубовой», где периодически в большом «титане» появляется
кипяченая вода. Слова «куня» нет ни в китайском, ни в каком другом
языке. Это челночный «новояз», и один грамотей мне
рассказывал, что «куня» – искаженное китайское «гуниан» – девушка,
девица. Но в Урумчи кунями называют всех лиц женского пола,
находящихся при исполнении служебных обязанностей. Не только
русские, но и грузины, азербайджанцы, прибалты, украинцы. Все
куни понимают и принимают это обращение. Кстати, в Пекине
такого слова в обиходе раньше не было, появилось лишь в
последнее время.

В «Гянджоу» куня обязана также открывать своим ключом номера
постояльцам, так как на руки им ключи, уж не знаю почему, не
выдают. В других подобных гостиницах выдают. Вселяясь в номер,
опытный челнок сразу же проверяет исправность телевизора,
мебели, инвентаря (чашки, стаканы), которые запросто могут быть
разбиты, сломаны или вообще отсутствовать. Если сразу не
покажешь на это куне пальцем, будешь платить. Разумеется, можно
попытаться заставить сменить белье на кроватях, починить
унитаз, подмести пол. Но это редко приносит положительный
результат. Унитаз плохо работает потому, что неисправна вся
система канализации в гостинице, и сантехник мало чем может
помочь. Насчет белья ты в лучшем случае получишь кунины
заверения, что раньше здесь спал тоже русский, а не китаец, так что
зачем менять белье? А вот пол могут и подмести. Некоторые
челноки спят, не раздеваясь, некоторые идут в ближайшую лавку и
покупают комплект постельного белья, которое потом увозят в
Россию или оставляют в гостинице. При входе в «Гянджоу»
есть нечто вроде бара, где по завышенным ценам продают водку,
пиво, кока-колу, сигареты. «Питательной» точки в гостинице
нет. Обходится же такое койко-место челноку в 10– 12 долларов
в сутки, хотя гостиница получает 6– 7 долларов, остальное
забирает турфирма.

Метрах в ста от гостиницы находились несколько уйгурских столовых,
над входом в одну из которых красовалась надпись на русском
языке: «Мусульманский ресторан. Добро пожаловать!». Челноки,
не мудрствуя лукаво, сюда и заходили. «Мусульманский
ресторан» представляет собой обеденную комнату размером примерно 20
квадратных метров, где размещаются 4– 5 обеденных столиков.
Для «чистой публики», например для желающих уединиться
челноков, имеются два «кабинета» – закутки метров по пять с
одним большим круглым столом посредине. Меню: лагман, пельмени,
шашлык, жареная курица и рыба, салат (огурцы, помидоры, лук)
и, конечно же, первым делом лягушка и змея. Цены – раза в
четыре выше, чем было бы испрошено с местного жителя.
Исключение составляет такое известное блюдо, как лагман, который
(это известно всем) стоит по всему городу 9– 12 юаней, не
больше, здесь уж не надуешь. Кроме того, в избытке водка, вино,
пиво, сок, кока-кола и прочее. С виду кажется, что всеми
делами в «мусульманском ресторане» заправляет некто Али (он же
Володя, Юра, отзывался и на другие имена). На самом деле он
был простым официантом и поваром, зато понимал по-русски и
потому был центральной фигурой в заведении.

Все бы было терпимо, но с некоторых пор в «Гянджоу» в большом
количестве завелись пакистанцы (они тоже занимаются в Урумчи
каким-то бизнесом), арендовали на постоянной основе склады,
забили своим товаром коридоры. И вдобавок в положенные часы все
они выходят в коридор, чтобы на особых ковриках молиться по
мусульманскому обряду. Теперь пройти по коридору стало
совершенно невозможно, и российским челнокам пришлось распрощаться
с «Гянджоу». А азерам пакистанцы нипочем, они сами кого
хочешь выживут в два счета откуда угодно.

На очереди была «Тибингуа» («ти» – спорт, «бингуа» – гостиница),
словом, гостиница «Спорт», расположенная рядом с местным
стадионом. Подсобные помещения стадиона и все близлежащие железные
ангары, кирпичные сараи и гаражи сдавались в качестве
складов. На ночь, зимой и летом, в такой склад вместе с товаром
запирался китаец, обязанный охранять товар от разграбления. В
одном довольно крупном кирпичном сарае зимой 1995 года
постоянно жила молодая китайская семья с маленьким ребенком. На
вопрос, как же эти люди живут в неотапливаемом каменном
гробу, без воды и прочих удобств всю зиму при 25– 30-градусном
морозе, местные знатоки отвечали, что эти люди очень
счастливы: другие живут в вырытых в окрестных горах земляных норах,
а на работу ходят за много километров.

Сама гостиница «Спорт» мало чем отличается от «Гянджоу», но номера
здесь двухместные. В подвале есть «ресторан», но челноки
предпочитают ходить в несколько окрестных забегаловок: уйгурскую
«лагманную» и еще одно заведение, где дунгане (еще один
мусульманский народ) вкусно готовят манты. Кроме того, прямо
перед входом в гостиницу на нескольких мангалах с утра до
поздней ночи жарят шашлык. Шашлык там очень необычный, в СНГ
такого, наверное, нигде нет. Разумеется, только из баранины, не
вымоченные в уксусе кусочки сильно перченного мяса пополам
с жиром – чуть больше фильтра от сигареты в сыром виде, а в
готовом – никак не больше. На одном шампуре – 5– 6 таких
кусочков. Меньше 10 шампуров никто не берет. Десять шампуров
стоят 5 юаней – чуть больше половины доллара. Если хочешь
заказать десять шампуров, покажи шашлычнику десять растопыренных
пальцев своих рук, и все ясно. Если же хочешь двадцать, то
сначала покажи растопыренные пальцы ладони внешней стороной,
а затем, не сгибая пальцев, переверни ладони внутренней
стороной к продавцу. Если будешь, как в России, сжимать и
разжимать пальцы нужное число раз – тебя не поймут.

– Питнацат! – щегольнет иной шашлычник знанием русского языка,
подавая тебе двадцать шампуров и получая десять юаней.

Большинство голодных покупает рядом специальную лепешку размером с
десертную тарелку, сухую и черствую, как старый сухарь, но
если ее положить на еще готовящийся на мангале шашлык, она
становится мягкой, ароматной и очень вкусной. В нее
заворачивают шашлык и отправляются к ближайшему лотку с пивом,
кока-колой и другими напитками. Рядом с таким лотком 1– 2 столика со
стульями. Купи что-нибудь с лотка и садись за столик,
закусывай.

Одновременно со «Спортом» популярностью пользовалась гостиница

«Пяньджан» («Пограничник»). Помимо того, что склады здесь находятся
тоже рядом, челноков привлекало и то, что два первых этажа
обоих пятиэтажных корпусов гостиницы были заняты под оптовые
магазины.

Однако со временем московские челноки, разбогатев, стали всеми этими
низкопробными гостиницами брезговать и теперь живут во
вполне приличных трех-четырехзвездочных «Сити», «Урумчи», а кто
побогаче – и в «Холлидее». Мы останавливаемся в «Сити», но
склад удалось выбить лишь на стадионе, рядом с «Тибингуа».
Это недалеко, пешком минут десять. Склад этот – длинный подвал
под стадионом, один на всю группу, а хозяин его Гена,
старый знакомый, со мной в хороших отношениях. Гена по-русски
говорит отлично, у него отец китаец, а мать русская, он и
родился в России, потом уже в Китай переехал.

Ужинать пойду в здешнюю лагманную, лагман здесь знатный, пальчики
оближешь, однако тонкость есть и здесь. Хозяин-уйгур – борода
до пояса, истовый мусульманин, челнока всякого испытывать
любит, всегда спросит:

– Может, водка дать?

И если ответишь, что да, хорошо бы водки, посмотрит с презрением и
повару велит лагман похуже сделать и обсчитать при расчете,
как китайца. Надо отвечать:

– Я не пью!

– Маладэц! – скажет и велит первосортный лагман подать и посчитать
по-божески, почти как мусульманину.

Но это потом, вечером, а пока светло, надо на «пифа» ехать, время дорого.

Пифа

Я не знаю точно, что обозначает по-китайски слово «пифа». Скорее
всего, оно имеет несколько значений: «много», «оптом», и вместе
с тем пифа – это те места, где продают и покупают много и
оптом. Когда спрашиваешь у продавца цену на товар, говоришь:
«Дойче пифа?» («Сколько оптом?»). Продавец, оценив тебя
взглядом, набирает на калькуляторе цифру – настоящую или
завышенную цену в юанях.

Вместе с тем, остановив такси (другим транспортом челноки по Урумчи
не передвигаются), говоришь таксисту, например:
«Хочузан-пифа» («хочузан» – вокзал), то есть «вези меня на тот оптовый
рынок, что у вокзала». Большинство таксистов понимают всю эту
абракадабру. А не поймет первый, поймет второй. Вообще,
если китаец хочет понять, то поймет, говори ему хоть
по-турецки. Если не хочет, то не поймет и на чистом китайском.

Таких оптовых рынков в Урумчи несколько: Либо-пифа, Синьхуа-пифа и
другие. Есть также крупный пифа у фонтана, но его китайского
названия почему-то никто не знает, и на такси до него не
доехать. Зато можно дойти пешком, потому что он недалеко от
Либо-пифа и Наньзьго-пифа.

Оптовый рынок в Урумчи – это трех-четырехэтажное здание, вдоль
каждого этажа идет длинный коридор, в который с обеих сторон
выходят комнаты – «магазины». Появление в коридоре русского или
другого челнока вызывает некоторый ажиотаж. Из всех комнат
высовываются продавцы, делают призывные жесты и наперебой
кричат: «Эй, друга, давай!», «Эй, друга, посмотри!» «Эй,
подлюга!» (подруга). Раньше кричали: «Эй, товались!», но, видимо,
компетентные органы объяснили продавцам, что с некоторых пор
называть «товарищами» россиян – неправильно. Иногда
встречающиеся на пифа китайские студенты-филологи (они не хотят
денег, хотят честно попрактиковаться в разговорном русском
языке) обращаются: «Здравствуйте, господин!» Они идеологически
подкованы. Впрочем, идеология их не спасает, и такие
добровольцы-переводчики при обнаружении немедленно изгоняются с пифа
уйгурской шпаной.

Заходим в «магазин». В таком «магазине» вдоль стен стоят
двухъярусные нары, на которых днем выставлены образцы предлагаемых
товаров, а ночью спят продавцы. Почти всегда такие «прилавки»
полностью заполнены самым разнообразным товаром – например,
если стоят женские туфли, то видов 20– 30, ботинок тоже много,
кроссовок – еще больше. А как начнешь разбираться да
торговаться, то выяснится, что этого вида нет, другого-третьего
тоже нет. Видимость же изобилия создается для того, чтобы
останавливать колеблющихся покупателей, завязывать разговор.
Может, кто-то и купит имеющуюся дрянь. Если же она будет
одиноко красоваться на прилавке, в такой «магазин» просто никто не
зайдет.

Однако бывает и так, что почти весь представленный в «магазине»
товар имеется в наличии. В этом случае важно установить,
является ли торгующий в такой лавке китаец настоящим хозяином или
просто выставил один или несколько образцов чужого товара у
себя в магазине и накидывает цену на 2– 3 юаня. На тысяче
единиц товара он «поймает» 2– 3 тысячи юаней, а челнок ровно
столько же потеряет. Настоящего же хозяина теоретически найти
можно, но трудно. Следует просто обойти все крупные пифа и
узнать цену на данный товар. Где дешевле

всего – там и брать. Но на практике это означает объехать 5– 6
рынков, крупнейший из которых – Хочузан-пифа – состоит из семи
многоэтажных зданий и имеет тысячи «магазинов». Челноки, как
правило испытывающие дефицит времени, могут потратить на
поиски настоящего хозяина несколько дней, а это слишком большая
роскошь. К тому же, за время этих поисков данный товар может
и «уйти». Другой челнок купит всю партию – и привет!
Товара-то тоже ограниченное количество. Бывает, что товар уходит,
даже не попадая на прилавки, прямо «с колес». Дело в том,
что «фабрика» в Урумчи практически не производится. Ее, как,
впрочем, и «не-фабрику», привозят на специальном поезде,
который прибывает в город раз в неделю, не то в субботу, не то в
воскресенье. Азербайджанцы и другие челноки побогаче
являются к моменту разгрузки поезда и уже там рассматривают и
покупают интересующий их товар. Это выгодно; во-первых, ты
уверен, что перед тобой хозяин – «первые руки», а во-вторых,
ясно, что китаец не успеет сделать «подброс». Но на вокзале
китайцы продают товар только крупными партиями. На это нужно
иметь большие деньги.

С некоторых пор на многих пифа появились так называемые «фирмы». При
входе в магазин такой фирмы всегда красуется вывеска на
русском языке, гласящая, что здесь расположено
представительство фабрики (следует название), товары которой известны-де по
всему миру своим непревзойденным качеством. Трудно сказать,
является ли такой магазин представительством фабрики или
нет, но здесь действительно могут торговать «фабричным» товаром
и не обманывать.

Существуют фирмы и другого рода. Это несколько китайских торговцев,
объединивших капиталы и усилия в борьбе за
покупателя-челнока и на погибель разрозненным конкурентам. Это все Мити,
Пети, Юры, Володи и их переводчицы Нади, Кати, Юли и др. Простые
китайские торговцы, сообразившие, что челноку среди тысяч
китайских лиц и непривычных русскому уху имен трудно
запомнить конкретного продавца, у которого он в прошлый раз покупал
товар, причем – мыслимое ли дело – его ни в чем не обманули.

Если же он помнит, что такой товар он брал на «фирме» у Мити и
Володи, а переводила Надя, то он наверняка вновь сюда и приедет.
Будет принят уже как постоянный клиент, напоен пивом,
накормлен обедом, а если вновь купит здесь партию товара, то на
вечер будет приглашен в ресторан. Причем, проверив свой товар
на складе, он с удивлением опять обнаружит, что никакого
надувательства не произошло. Так завязываются отношения между
челноком и фирмой. Так фирма приобретает постоянных партнеров
и успешно вытесняет с пифа жулика-одиночку. Любой челнок,
как правило, предпочитает иметь дело с фирмой, а не с
одиночным продавцом. Но, к сожалению, фирмы пока еще слабы и не
располагают достаточно широким ассортиментом товаров. Хотя,
например, челноки-игрушечники берут товар только на фирмах. С
некоторых пор челнок стал просто звонить по телефону на фирму
из Москвы и говорить, что его интересует такой-то товар в
таком-то количестве. Через определенное время Надя или Юля от
имени Володи или Мити звонит челноку в Москву и говорит,
что товар лежит на складе. Только тогда челнок выезжает в
поездку и, явившись в Урумчи, встреченный уже в аэропорту
представителем фирмы, не бегает по пифа, высунув язык, а с
приятностью проводит время в ресторанах или не торопясь маркируя
свой товар на складе.

В последнее время роль некоторых пифа упала. Почти совсем зачах
Либо-пифа, влачит жалкое существование некогда могучий пифа у
фонтана. Это результат конкуренции со стороны Хочузан-пифа.
Таких крупных рынков нет, наверное, нигде – ни в Пекине, ни в
Бангкоке. Семь крупных зданий в три– пять этажей, да рядом
еще несколько строящихся. Море покупателей, наверное всех
национальностей, а во внутренних двориках – «бабы, тряпки и
корзины, толпами народ, бабы, тряпки и корзины – заняли
проход!». Тут же шашлычники жарят шашлык, предлагаются
парикмахерские услуги, постоянно сигналят подвозящие и увозящие товар
грузовики, пробираются с небольшими грузами человеко-телеги
или велосипедо-телеги, снуют уйгуры, выискивают глазами работу
амбалы. Амба-

лы – это грузчики, пусть даже самого хилого вида. Название
профессии. Подтащить на небольшое расстояние средних размеров и
тяжести коробку, погрузить ее на машину для местного жителя –
амбал берет один юань, а иногда меньше. С челнока запрашивает
пять юаней. Дальше – как сторгуешься.

В Вавилоне во времена знаменитого столпотворения мне бывать не
приходилось, но подозреваю, что в наше время его олицетворяет
собой Хочузан-пифа – апофеоз человеческой активности,
стремления заработать, обмануть, утолить голод, украсть, совершить
крупную сделку. Разумеется, кто-то кого-то толкнул, задел,
обругал, снежным комом нарастает скандал, пухнет многоголосый
крик, начинается драка. Обычно происшествие скоро
рассасывается само собой. В противном случае неизбежно, как сама
судьба, в действие вступает высший судия, ибо существует на белом
свете такая вещь, как «капитана».

«Капитана»

«Капитана» – это просто-напросто любой полицейский, не обязательно в
капитанском чине. Надобно сказать, что государственная
власть в Китае пользуется уважением, законы в целом соблюдаются,
и представители власти и закона имеют в глазах общества
высокий авторитет. На бытовом же уровне такую власть и закон
олицетворяет собой «капитана». И не только олицетворяет, но и
осуществляет на практике, а по сути, на мелком уровне и
является властью.

На своем участке «капитана» – царь и бог, высшая инстанция, его слово – закон.

Явившись на место преступления (всегда не торопясь, с достоинством),
«капитана» принимает на себя функции следствия, суда и
исполнителя приговора. Он внимательно выслушивает представителей
конфликтующих сторон, определяет, кто прав, кто виноват. В
случае если происшествие не носит явно уголовного характера
(например, произошла некрупная драка, или кто-то неумышленно
разбил или испортил чужую вещь), дело решается на месте.
«Капитана» велит виновному возместить ущерб, размеры которого
тоже определяет сам. В некоторых случаях «капитана» дает
виновному пару раз резиновой дубинкой по башке или по чему
попало, причем совершенно не важно мужчина перед ним или
женщина. На этом, как правило, инцидент бывает исчерпан. Виновный
наказан, справедливость восторжествовала. В более тяжких
случаях или когда виновный начинает оспаривать решения
«капитана», помимо побоев на месте он препровождается в участок.

«Капитана» может быть как китаец, так и уйгур. Это значит очень
много. «Капитана»-китаец практически всегда поддержит китайца в
деле против уйгура. «Капитана»-уйгур всегда поддержит уйгура
против китайца. Если в конфликте замешан, предположим,
русский челнок, национальность «капитана», дежурящего в этот
момент на данном участке, очень важна.

Вспоминаю такой случай: один знакомый челнок купил на Хочузан-пифа у
продавца-китайца тридцать ящиков с обувью. Будучи челноком
опытным, денег он китайцу не платил до самой погрузки ящиков
на грузовик (обычная практика), чтобы затем поскорее
убраться с беспокойного места. Однако выяснилось, что один ящик
кто-то умудрился украсть, налицо осталось двадцать девять.

Челнок выражал готовность заплатить за двадцать девять ящиков,
китаец требовал – за тридцать. Возник скандал, собралась толпа.
Надобно сказать, что согласно местным обычаям претензии
китайца были явно необоснованны. В Урумчи имеется неписаное, но
общеизвестное и твердое правило: если покупатель еще не отдал
продавцу деньги за товар, то товар считается собственностью
продавца, и, следовательно, продавец несет ответственность
за его сохранность. Если покупатель уже заплатил продавцу,
то товар является собственностью покупателя, и за него во
всех отношениях отвечает новый хозяин. На шум явился
«капитана», оказавшийся уйгуром. Ознакомившись с делом, он объявил о
полной правоте русского, велел челноку заплатить за двадцать
девять ящиков, забирать их и идти на все четыре стороны.

Отдав деньги, челнок разрешил «амбалам» грузить товар на машину,
«капитана» же удалился. Однако продавец-китаец не успокоился. К
моменту окончания погрузки он сумел разыскать и привести к
машине другого «капита-

на» – китайца, который «вернул дело на доследование». Разумеется,
китаец был не прав и «капитана» знал это. Но не поддержать
соплеменника он (вероятно, в пику коллеге-уйгуру) не пожелал.
Однако дело было слишком ясным, и открыто объявить о
неправоте русского «капитана» тоже не мог – толпа свидетелей еще не
разошлась. Поэтому он принял небывалое в Урумчи решение:
«виноваты оба в равной степени» – и велел челноку оплатить
половину стоимости тридцатого ящика. Челнок от этого решительно
отказался, ссылаясь на обычай, решение первого «капитана» и
многочисленных свидетелей. Применить дубинку против
худо-бедно, но иностранца при своей явной неправоте «капитана» не
решился. Тогда он объявил, что это дело сложное, требует
тщательного и долгого разбирательства. А пока он велел амбалам
разгрузить машину обратно. Для челнока разгрузить машину
посреди Хочузан-пифа было равносильно разорению – товар мгновенно
разворуют, а за него уже заплачено. Поэтому он, плюнув,
отдал китайцу-продавцу половину стоимости тридцатого ящика и,
проклиная всех на свете китайцев, убрался с рынка.

Замечу, что описанный случай не является правилом в отношениях
«китайский продавец – русский покупатель». Иногда при явной
неправоте «капитана» приказывает продавцу «не борзеть» и умерить
свои наглые претензии. Но общая тенденция на поддержку
китайца против человека иной национальности у китайского
«капитана» безусловно существует.

Бывают и «капитана» в штатском – опера. Однажды я, как в кино,
наблюдал сцену охоты опера на вора, чего, кстати, ни разу не
видел на родине. По бульвару рядом с Хочузан-пифа оборванный
уйгур нес тяжелый ящик, а метрах в пятидесяти сзади него шли
двое: крепкий, плечистый китаец средних лет в кожаной куртке и
молодой китайский парнишка. Неожиданно плечистый резко
прибавил шагу и какими-то странными перебежками стал догонять
несущего тяжелый ящик уйгура. Сблизившись шагов на пятнадцать,
плечистый предпринял заключительный рывок: догнал, прыгнул
на спину, сбил с ног, после короткой борьбы заковал в
наручники. Затем началось избиение: опер и молодой китаец минут
пять избивали вора ногами. Затем его заставили взять
закованными в наручники руками украденный ящик, который он и в
свободных-то руках нес с трудом, и тащить его в участок, постоянно
награждая пинками и подзатыльниками. Удары резко
усиливались, если вор, изнемогая, ронял ящик. Собравшаяся толпа
выражала бурную радость по поводу публичного наказания и
посрамления вора, и можно не сомневаться, что он был «пострижен и
посажен» на хороший срок. Я думаю, наши поборники прав человека
и общечеловеческих ценностей не нашли бы в китайской толпе
никакого понимания.

Заканчивая разговор о «капитана», хочется заметить, что одно
упоминание о возможности призыва «капитана» для разрешения
конфликта уже оказывает некоторое действие. У жулика-китайца
исчезает наглая самоуверенность, уйгуры отступаются и, бормоча
угрозы, отвязываются.

Но реальное обращение за помощью к «капитана» простительно только
челночнице-женщине. Если так поступают мужчины, то уйгуры,
конечно же, разойдутся, попрячутся. Но такой человек должен
ждать беды. Ему наверняка подстроят какую-нибудь пакость, он
приобретет репутацию труса, человека низшего сорта. В глазах
уйгуров мужчина должен сам решать свои проблемы, а не
обращаться в полицию. Кстати, обозвать уйгура словом «капитана» –
оскорбление, хотя, я думаю, многие из них дорого бы дали,
чтобы стать полицейскими на самом деле.

Менялы

Еще один типично уйгурский промысел в Урумчи – обмен денег. Менялы
трутся почти у всех гостиниц, где останавливаются челноки,
как правило, имеют велосипед, на руле которого болтается
приличных размеров сумка, полная денег – стоюаневых банкнот по
сто купюр в пачке. Разумеется, меняла работает не сам на себя,
деньги не его – они принадлежат местной мафии, а может, и
полиции, поскольку менял никто не трогает, хотя они нарушают
закон о валютных операциях совершенно открыто.

Сколько денег в сумке – сто тысяч юаней? Двести тысяч? Во всяком
случае, что-то в этом роде. В России такой меняла недолго
прожил бы на свете: никакая крыша бы не спасла, как-никак 15– 20
тысяч долларов, а мало, что ли, кругом отморозков всяких
бегает... А в Урумчи десятки менял ежедневно работают у
гостиниц – и хоть бы что.

Менять у него доллары выгодно: если в банке дают, скажем, восемь и
шесть десятых юаня за доллар, то меняла – восемь и восемь
десятых. Таким образом, при обмене тысячи долларов челнок
выигрывает двести юаней – четыреста шампуров шашлыка, двадцать
средних поездок на такси. При обмене соблюдается строгий
порядок, отступать от него не принято:

– Здорово, Керим! Какой у тебя курс?

– Восэм, сэмдэсят восэм! Утро сэмдэсят сэм был!

– Кончай, Керим, давай восемь и восемь!

– Какой восэм восэм? Банк восэм пэтдэсят восэм сегодня!

– Восэм, сэмдэсят восэм – харашо, очен харашо! – подтверждают
посторонние, невесть откуда взявшиеся уйгуры. – Другой курс нигде
нэт!

Предположим, сторговались. Керим достает из сумки и передает челноку

8 780 юаней. Челнок пересчитывает их, говорит «правильно» и убирает
деньги в карман. После этого претензий к Кериму быть не
может. Теперь челнок достает из кармана тысячу долларов,
передает их Кериму и не спускает с них глаз, пока меняла не скажет
«хорошо», «якши» и не уберет доллары в сумку. После этого и
к челноку претензий (левые баксы, не та сумма и т.д.) быть
не может, и сделка считается завершенной.

Сколько имеет на этом сам меняла? Говорят, 8– 10 юаней с тысячи
долларов. Не так уж и много, учитывая риск. Тем более что с
каждым годом оборот у менял падает. Сейчас китайские торговцы
все чаще соглашаются принимать у челноков плату в долларах по
курсу черного рынка. Раньше-то боялись, только юанями брали.

Уйгур-базар

У главной урумчинской мечети начинается улица, известная среди
челноков как Уйгур-базар. Вероятно, она последняя во всем городе
улица, где торговля все еще сосредоточена в руках уйгуров.
Китайцы туда не суются, нечего им там делать. Тут продаются
товары почти исключительно кустарного производства: яркие,
расшитые тюбетейки с национальным орнаментом, уйгурские ножи,
настоящие стальные и поддельные, с алюминиевыми лезвиями –
для залетных дураков, домотканые халаты, одеяла, шапки и
многое другое. Присутствуют здесь и роскошные кепки-аэродромы, в
которых лет тридцать назад являлись на Москву самые гордые
кавказские орлы, а сейчас и в Урумчи уже мало кто носит,
сапоги, что в сочетании с широченными штанами старомодного
покроя считается большим шиком у уйгурских франтов из самой
глубинки.

Но собственно уйгурский рынок начинается меж двух домов на этой
улице и уходит метров на двести в глубь квартала. Тут овощи,
фрукты, каких только нет: яблоки, груши десяти сортов, изюм
белый, синий, красный, урюк, курага – сортов без счета, орехи
тоже десяти сортов. Тут же корзины, торбы и даже телеги, на
других рядах – медные узкогорлые кувшины, вазы, чаши,
ювелирные изделия с самоцветами, настоящими и фальшивыми, на что
очень способна искусная рука уйгурского мастера.

Гордость рынка – ковры, ручной работы и фабричные, толстые,
огромные, яркие, шерстяные уйгурские ковры. Тут надо быть
специалистом. Челноки, хотя и не специалисты, покупают здесь ковры для
себя, не на продажу. Торговаться нужно отчаянно! Раз мы с
одним челноком покупали большой ковер ручной работы, и хозяин
божился, что «восемь женщин его дома ткали этот ковер пять
лет». Так, по крайней мере, перевела девчонка Гуля (этот
уйгур-продавец не говорил по-русски), уйгурка родом из Киргизии
или Казахстана, сейчас не помню, чья семья с распадом СССР
ломанулась от прелестей свободы и суверенитета под крылышко
национального гнета в коммунистический Китай. Гуля болталась
одно время с челноками, потом куда-то исчезла. Так вот,
уйгур клялся Аллахом, что не возьмет за ковер меньше восьми
тысяч юаней, и то во всем Урумчи и даже в Кашгаре над ним,
пожилым человеком, будут смеяться малые дети. Однако в
результате почти двухчасового ожесточенного торга ковер был куплен за
три с половиной тысячи юаней. Видно, продавцу были очень
нужны деньги, «восемь женщин его дома», знать, не шутка.

Время на Уйгур-базаре как бы застыло. Неизвестно чем занимающиеся лю-

ди – не торговцы и не покупатели – сидят на корточках и целыми днями
ведут неторопливые беседы. Чем они живут, на что существуют
– неясно. Совершенно не чувствуется действие многочисленных
социальных программ, разработанных китайским правительством
специально для уйгурского населения Синьцзяна, чтобы хоть
как-то сгладить межэтнические противоречия. Как и семь лет
назад, уйгурская молодежь слоняется по улицам, не выражая ни
малейшего желания работать, поскольку-де все хлебные места
заняли проклятые китайцы, а на остальных местах работают и
будут работать только дураки. Перебиваются всякими левыми,
случайными заработками, иногда и успешно. Не хотят и учиться –
хотят национального освобождения и сопутствующего ему
грабежа, шальных денег – прямо как в СНГ.

Однажды группа юных уйгурских рыцарей с пробивающимися усиками
раздобыла где-то монету белого металла с изображением
благообразного китайца в военном мундире с эполетами и принесла
продавать ее челнокам за пятьдесят долларов.

– Кто это на монете?

Помявшись, уйгуры отвечали, что на монете изображен «тот, кто был
еще до Мао Цзэдуна».

– Чан Кайши, что ли?

Опять заминка. Стало очевидно, что личность Чан Кайши уйгурам
практически незнакома. Наконец один, постарше, промямлил, что да,
на монете изображен Чан Кайши.

– Так ты прочти, что там написано-то!

– Да я ведь не читаю по-китайски...

Выяснилось, что никто из полудюжины шестнадцати-семнадцатилетних
уйгурских молодцов не умеет прочесть даже элементарной надписи
на китайской монете. К чести ребят скажу, что, когда они
убедились в нежелании челноков покупать таинственную монету ни
за пятьдесят долларов, ни за пять юаней, они отдали ее
одному челноку в подарок.

В еще сохранившемся кое-где старом Урумчи царит патриархальный быт,
на кривых узких улочках ишаки успешно конкурируют с
мототележками и автомобилями, на многочисленных углах продаются по
удивительно низким ценам (раз в пять дешевле, чем у
«челночных» гостиниц) курага, изюм, арбузы и дыни. Тротуаров здесь
почти нет, мостовую обрамляют грязные глинобитные стены домов
и дворов. Что там, за стенами? Судя по запаху – ничего
хорошего.

Вот сидит чуть не посреди улицы на низкой скамеечке уйгурский дед,
седая борода. Он сидит так с утра до вечера, и плевать, что
это мешает проезжающему транспорту. Он в своем праве – сидит
возле своего дома, так же сидели на этом месте его отец и
дед, а другие-прочие, которым это мешает, могут ехать другой
дорогой. Анаши ли он обкурился, что смотрит целый день в одну
точку и ни с кем не говорит? О чем он думает? Не о том ли,
что наступает на его родной дом чужой, двадцатиэтажный мир,
уже нависший над его улочкой? Ничего не выражается на его
лице, и, видно, больше не гневят его ни легкомысленные наряды
уйгурских девушек, ни нагадивший неподалеку ишак, ни даже
редкие здесь китайцы. Он отрешился от земной суеты. Он
созерцает.

(Продолжение следует)