Жизнь как есть

Челноки

Челноки попадаются разные. Тут и инженер, и врач, и бывший прапорщик
Советской Армии, и рабочий-вальцовщик, таксист, аспирант,
вчерашний школьник, бывший заместитель генерального директора
одного из крупных московских предприятий, пяток-другой
профессиональных бездельников, 65-летняя бабка, бывший хиппи –
словом, все, что в состоянии объять собой человеческий разум.

Прежняя профессия не имеет никакого значения. Бывшее жулье, всякие
завы столовых, при советской власти привыкшие делать деньги
на обыкновенном «недовесе» и «пересортице», в челночном
бизнесе очень быстро разорились, а интеллигентная публика, как ни
странно, получила некоторое право.

Золотая пора челночества осталась далеко позади – она относится к
концу горбачевской «перестройки» и периоду гайдаровских
реформ. Челноки-первопроходцы делали бешеные по тем временам
деньги – так, упомянутый зам генерального, съездивший в Урумчи в
период своего очередного отпуска на занятые у кого-то 600–
700 долларов, получил миллион рублей чистой прибыли. К слову
сказать, его зарплата на предприятии составляла тогда 650
рублей в месяц. Прикинув на счетах, он решительно послал ко
всем чертям престижную должность, персональный автомобиль и
разных там холуев с секретаршами. С тех пор он – в челночном
бизнесе.

Во времена первопроходцев иметь с поездки 8– 10 «концов» (заплатил
800 долларов, получил 6400– 8000) считалось нормальным. Тот,
кто еще вчера «поддувал у Креста» (выражение Я. Гашека) и
перебирал медяки в кармане единственных штанов, через полгода
становился обеспеченным человеком, покупал квартиру,
автомобиль и прочее. От этого некоторые сходили с ума, а голова шла
кругом у всех. Те, кто имел возможность достать где-нибудь
1000 долларов, срывались с насиженного кропотливым трудом и
мозолистой задницей места и кидались в челночество, дело
странное и неверное. Их манила возможность иметь в месяц вместо
служебных 150– 200 – миллион, правда, деревянных, но все же
денег.

Разумеется, все это продолжалось недолго. Резко шел вверх доллар,
росла и конкуренция. Пронюхав про возможность хорошо
заработать, к челночеству прирастало число людей, возраставшее в
геометрической прогрессии. Уже в 1992–1993 годах иметь 2,5-3
«конца» считалось нормальным. В 1994-м люди с опытом и везеньем
делали 2 «конца» с большим трудом. С тех пор счёт вёлся уже
на проценты – окупить расходы и получить 30– 40 процентов
чистой прибыли было уже хорошо. В последние год-полтора
проблема состоит в том, чтобы не «попасть» – не остаться в
убытке, а заработать 10– 15 процентов – и слава богу.

Правда, есть и обратная сторона медали. На заре челночества люди
тратили на поездку 700– 1000 долларов. У кого было полторы-две
тысячи – считалось много. Сейчас меньше чем с «десяткой» не
поедешь – просто не выгодно. Страшно подорожала дорога – и
самолет, и доставка груза, и прочие накладные расходы. Ну, а
о верхних границах вывозимых сумм можно только гадать, о них
не говорят даже друзьям, ведь речь идет о сотнях тысяч, а
то и о миллионах долларов. Убить могут в два счета. Так что
получить, скажем, 15 процентов с 15 тысяч долларов – это
получить 2250 долларов, а это в нашей стране хорошие деньги.
Правда, есть вполне приличные шансы не вернуть и свои кровные
15 тысяч, заработанные за несколько лет с большим трудом.

В период легких денег, в 1991– 1993 годах, челноки частенько
подбирались – оторви и брось, пьянь да чистые авантюристы. Пили
целыми днями, пили в гостиницах, ресторанах, где только можно.
Один деятель, прибыв в Урумчи, вообще не выходил из номера
гостиницы. Лежа на койке, мертво пьяный, он периодически
просыпался и орал: «Куня, водки!», «Куня, пива!». Ему
доставлялось потребное. Товар же приносили уйгуры (чистый брак), или,
по доброте душевной, другие челноки брали и на его долю.

В 1992– 1993 годах такие штуки еще проходили, поскольку на рынках в
России раскупалось все.

Главная же пьянка начиналась в автобусе, в момент отбытия из Урумчи.
Здесь напивались вмертвую, до умопомрачения, затем всю
дорогу спали и тяжелыми мягкими трупами прибывали в Хоргос.

Сейчас времена таких челноков далеко позади. Все они отсеялись, не
те настали времена, чтобы можно было пить в Китае. Пьяный
человек – не работник, а в Урумчи нельзя допустить ни одной
оплошности, иначе «попадешь». Поэтому москвичи в Китае почти не
пьют.

И все же пьянка процветает. Заходишь, например, в гостиницу «Спорт»
или в «Пограничник» и спрашиваешь у куни: почему дрожат
стены и полгостиницы ходит ходуном? Куня тебе русским языком
отвечает: «Гудят усть-каменогорские» или «Гуляет Азербайджан».
Уж не знаю, как им удается совмещать приятное с полезным.

Есть, впрочем, довольно много челноков, которые уже закончили свои
торгово-закупочные операции, истратили почти все свои деньги
и не знают, как убить время до отлета на родину. Для таких
весь вечер и ночь гремит и гудит кабак «Катюша», открытый
китайцами специально для челноков из СНГ. Рекой льется водка и
пиво, работает дискотека, вспыхивают и сгорают мимолетные
романы и сопутствующие им драки. Впрочем, все безобразия
моментально пресекаются следящими за порядком крепкими китайцами.
И все же «Катюша» – весьма беспокойное даже по урумчинским
меркам место.

«Оттянуться» можно и в «Холлидее» – там, кроме всего прочего,
имеется сауна и бассейн. Очень способствует иногда.

Древнейшая профессия представлена в «Холлидее» несколькими
филиппинками (якобы, точно не знаю), чьи услуги стоят сто баксов в
час и широкого потребления не находят.

Вопреки распространенному мнению, проституция в Урумчи очень даже
есть! В дешевых гостиницах этим занимаются бригады уйгурок,
частенько пьяных, раскрашенных чуть ли не свеклой и сахарной
пудрой и, кажется, так и прыскающих вокруг себя дурными
болезнями. Вероятно, эти бригады выкупают у администрации
несколько часов «рабочего времени» в неделю и в это время совершают
набег буквально на все номера постояльцев, причем действуют
очень прямолинейно и навязчиво. Оценивают же себя в
тридцать, двадцать, а потом и в десять долларов. Успеха, как
правило, не имеют. Через положенное время изгоняются на улицу
служащими гостиницы.

В приличных гостиницах действуют китаянки, которые ведут себя
довольно осторожно. Получив от своих информаторов (дежурных по
этажу кунь) известие, что в такой-то номер постоялец пришел
один (еще лучше – пьяный), девица скромно стучится в дверь и
просит, например, «сяйку (чайку) попить». Челнок не всегда
сразу соображает, чего ей надо, и пускает в номер, где шлюха
уже делает предложение «заняться любовью», а уходить
по-хорошему никогда не хочет, требует денег.

– Да за что тебе платить? Ведь ничего не было?

– Ну и что, что не было! Я ведь тебе предлагала, а ты сам не
захотел! Давай пятьдесят долларов!

Вот и поспорь с ней. Возьмешь за шиворот, вытолкнешь из номера
силой, тогда уйдет. Иначе никак.

Вероятно, все же какая-то клиентура у всех этих дамочек имеется,
иначе бы не врывались в гостиницы, не шлялись бы по номерам.
Экономически невыгодно было бы.

Процесс

Одной из основных трудностей для челнока в Урумчи является дефицит
времени. Самолет рейсом Алма-Ата– Урумчи прилетает в город
вечером в пятницу. Вместе с тем таможня в Хоргосе работает до
обеда в субботу, в воскресенье она закрыта. Соответственно
на все про все (купить товар, пройти «комиссию», загрузить
фуру и успеть доехать до Хоргоса – 800 километров) у челноков
остается одна неделя.

Поэтому, едва вселившись в гостиницу и получив ключи от складов,
челноки отправляются на поиски товара. Облюбовав товар и
сговорившись в цене, желательно заставить продавца самостоятельно
доставить его на твой склад, предварительно дав залог – 100
юаней, как доказательство серьезности твоих намерений. Тогда
по дороге продавец сам смотрит за товаром, его
сохранностью. В противном случае на любом светофоре на машину с грузом
может быть совершено мелкое нападение: малолетние уйгурские
шпанята как коршуны бросаются на грузовик, распарывают ножами
мешок или ящик, выхватывают что попало и ударяются в бега.
Если челнок замечает это и кидается в погоню, то вор обычно
бросает похищенное и убегает, и, наверное, не было случая,
чтобы вор оказал хозяину сопротивление или ударил его. Право
хозяина защищать свою вещь признается уйгурами
безоговорочно, но не дай бог вмешаться в конфликт водителю грузовика! За
вмешательство в чужие дела он может жестоко поплатиться,
поэтому и не вмешивается. Но не все китайцы соглашаются везти
товар на склад челнока.

...В трехэтажном корпусе, длинном белом, рядом с Митей-игрушечником,
новая фирма какая-то открылась. Захожу – как раз обувь. И –
они! На самом видном месте, белые с серебристой отделкой,
«подростковые» – тридцать пятый– тридцать девятый размер,
«кожа», то, что надо. Кожа эта – дело относительное, смотря как
считать: действительно, для ее изготовления берутся
обрезки, остатки, все отходы кожевенного производства, на
специальном оборудовании измельчаются до состояния волокна,
пропитываются клеящим составом, затем вся эта каша прокатывается меж
двух вальцов, как на прокатном стане, – и пожалуйста, «кожа»
готова. И она на самом деле прочнее обычного кожзаменителя.
Некоторые называют ее «вторичной кожей».

– Почем?

– В какой гостинице вы остановились? – переводчица смотрит строго,
как на жулика.

– Ну, в «Сити», а в чем дело?

– В каком номере?

– В триста седьмом. Почем, говорю, кроссовки?

– Неправда! Нет такого номера! – кричит, глазами сверлит.

Дурные какие-то. Такого прикола еще ни разу не было. Повернуться бы,
да и уйти, но больно уж кроссовки хороши. Достаю ключ с
пластмассовой биркой от своего номера, на бирке написано:
«Отель «Сити». 307». Показываю. Переводчица и прочие китайцы
смотрят, как на фальшивые доллары, что-то обсуждают по-китайски.

– Ну, хватит, – говорю, – почем кроссовки?

– Тридцать шесть юаней.

– А если тысячу пар взять?

– Нет тысяча пар. Есть шестьсот пар.

– И почем?

– Тридцать пять можно. Финиш.

И так, и сяк – не отдают дешевле. И на склад ко мне не хотят везти,
дикие какие-то – видно, недавно в Урумчи приехали, я и то
лучше порядок знаю. Ладно, заплачу на их складе, такие
кроссовки упускать нельзя. Склад прямо в этом корпусе, в подвале.

– Амбал – ты, – говорю, – машина – ты!

Пошептались – согласны. Пошли на склад. Амбалы у них свои, китайцы.
Выволакивают двадцать ящиков, хотят на машину грузить.

– Стой, – говорю, – сначала посмотрим для порядка! Из двадцати
ящиков вскрываю шесть: два первых, два в середине, два в конце
партии. Полный порядок, кроссовки те самые во всех отношениях.
Китайцы грузят машину, утягивают ящики веревками, я
расплачиваюсь. Кругом, как всегда, толпа зрителей, в основном
уйгуров, сожалеющих, что не успели вмешаться в ход событий. Жму
китайцу-хозяину руку, киваю дуре-переводчице и сажусь в
кабину к водиле-китайцу. Сразу высовываюсь в окно и смотрю назад
на мои ящики в кузове, народ тут лихой, как бы чего не
вышло. Грузовик трогается и, медленно рассекая людское море,
постоянно сигналя, направляется к выезду из Хочузан-пифа.

Пару лет назад на гору ящиков в кузове обязательно посадили бы еще
одного китайца – и дешево, и сердито, и вид дает. Но теперь
полиция это запретила. Ну, Бог даст, доберемся и без китайца.

Наконец приехали на склад. Здесь всегда околачивается бригада
амбалов, чаще уйгуров, иногда китайцев. В «Гянджоу» годами
держалась бригада амбалов под командой бригадира по имени Садык,
заламывающая за разгрузку товара и переноску его в подвал
несусветные цены. Торговаться не имело смысла, но можно было
разгружать товар самому, но только лично. Если, предположим,
водителю приходило в голову тебе помочь, то ему, для начала,
делалось строгое предупреждение, и он отступался.

Челнок-мужчина еще может разгрузить грузовик самостоятельно, но каково женщине!

Кстати, по слухам, со времен пакистанского владычества в «Гянджоу»
бригада Садыка захирела. Пакистанец может сказать: «Я –
мусульманин, ты – мусульманин, чего же ты с меня дерешь? Аллах
тебя покарает!»

Русский такого аргумента выдвинуть не может.

На своем складе вскрываю остальные четырнадцать ящиков, хороший
челнок проверяет за китайцами все и всегда. И точно! В
последнем, четырнадцатом ящике «подброс», там оказываются совсем
другие кроссовки, чистый кожзам, сами по себе ничего, но цена им
юаней девятнадцать, а не тридцать пять. Да и не нужны они
мне. Надо быстрее вернуть, тем более что мне опять на тот же
рынок ехать надо.

Через полчаса высаживаюсь из такси у Хочузан-пифа, тащу ящик с
«подбросом» на фирму. Я нисколько не волнуюсь – из-за одного
ящика фирма эта от меня прятаться не будет. Да и вряд ли они
нарочно это, скорее перепутали амбалы ихние.

– Ух, и жадный же ты, батя! – Два молоденьких казаха, обгоняя меня в
толчее, на ходу учат жизни: – Дал бы два юаня китайцу и не
пачкал бы рук.

Это точно: китайцы оборванные рядами стоят, за два юаня любой
потащит. Но я уже почти на месте: вход, лестница, второй этаж. Та
же переводчица, тот же хозяин-китаец. Предъявляю «подброс».
Деньги отдали без звука. Держат марку – как-никак фирма.

Теперь в четвертый корпус, на третий этаж. Отшиваю увязавшихся
уйгуров, говорю, что меня ждет Юсан – авторитетный здесь
«переводчик», хотя он меня вовсе не ждет.

«Лобан», хозяин конуры этой, вот кто меня явно ждет: вчера еще
сговорились, что я возьму у него шестьсот пар кроссовок по
тридцать одной «юшке». Кроссовки – так себе, хреновенькие, но
дешево для «кожи», если пойдут в Москве, то прибыль будет «два
конца». И еще один ход есть в запасе: возьму не шестьсот, а
тысячу двести – законный повод сбить еще юань с цены. И чтобы
девятьсот пар привез с синей отделкой – и на мальчиков, и
на девочек брать будут, а триста с розовой – только на
девочек, парень не наденет такие. А платить буду на своем складе,
после проверки. Китаец соглашается. Даю залог – сто юшек и
отчаливаю. Еще полторы штуки баксов втарить надо, время
поджимает. В «Пограничнике» вчера видел кожзамовские кроссовочки
детские классные, пятнадцать с половиной юшек объявка.
Поторгуюсь, за четырнадцать возьму, если на полторы штуки
баксов-то!

Тормознул опять такси. «Пянджан-пифа», – говорю. Смотрит тупо, не
понимает. «Пянджан-бингуа» – еще раз пробую. Понял, кивнул
головой и включил счетчик. Поехали. «Бингуа» – это все-таки не
совсем гостиница, это скорее общежитие или гостиница низкого
пошиба. Хорошая гостиница, как, например, «Сити» наша, это
отель. А скажи-ка «отель Пянджан» – или не поймут, или со
смеху подохнут. Различать надо.

Кожзаменитель весь перепаковывать придется: каждую пару из своей
коробки вынимать, укладывать в целлофановый пакет и аккуратно
опять в большой ящик класть. Перепакованных кроссовок в ящик
девяносто пар влезает, а неперепакованных – только
шестьдесят. Значит, в перевозке в полтора раза дороже обойдутся.
Заодно и весь «подброс», если он есть, отсеется,
китайцы-паковщики скажут. Потом все ящики эти для прочности в
дополнительные мешки зашьем, если есть у китайцев – хорошо, нет – позовем
уйгуров. Так и так – пять юаней мешок.

А «кожу» перепаковывать не будем: товар дорогой считается, без
коробок несолидно как-то.

...Но вот наконец товар на складе, проверен, оплачен. Теперь надо
уложить его аккуратным штабелем для измерения объема,
поскольку перевозку товара в фуре челноки оплачивают в зависимости
от его объема (объем фуры ведь тоже строго ограничен). Кроме
того, мешки и ящики надо промаркировать, скажем, аэрозольной
краской надписями типа «Леша», «Петя», «Валя» и т.д., иначе
как потом разобраться, где чей ящик?

Затем наступает черед комиссии.

Комиссия

На заре челночества никаких комиссий не существовало, но однажды
большой китайский чин, приехав в Россию, увидел на одном
универмаге надпись: «Магазин без китайского товара». Что такое?
Китаец потребовал разъяснений и узнал, что с некоторых пор
авторитет китайского товара в России очень низок, поскольку
ввозится сюда в основном «не-фабрика».

Вернувшись на родину, чиновник предпринял меры, следствием которых
явилось появление так называемых «комиссий», призванных
следить за качеством товара, вывозимого из Китая. Комиссия должна
отсекать всю «не-фабрику», а также смотреть, чтобы
вывозимые товары, хотя бы и «фабрика», не являлись подделкой под
продукцию известных западных фирм «Адидас», «Пума» и других.
Кроме того, вывозимая продукция должна иметь четкую маркировку
«Сделано в Китае» или, во всяком случае, не иметь
поддельных надписей типа «Сделано в Италии», «Сделано в Германии».
Одно время допускались надписи вроде «Абибас» вместо «Адидас»,
какая-нибудь «Пуна» вместо «Пума». Потом и это запретили.

Если комиссия находит, что вывозимый товар соответствует
вышеперечисленным требованиям, она дает разрешение на погрузку товара и
пломбирование машины, в этом случае фуру на китайской
таможне не досматривают.

Разумеется, выполнить все эти требования челнок не может, однако
часть товара обязательно покупается необходимого качества.
Этот-то товар и выставляется в качестве единственно вывозимого,
весь же «левак» прячется куда-нибудь в задние ряды и дальние
углы. Разумеется, комиссия прекрасно знает об этом и при
желании легко обнаружит обман, но ... Дело в том, что сама
комиссия на склад ни за что не попрется, надо через переводчика
дать ей «на такси», причем сумму, раз в тридцать
превышающую реальную стоимость проезда.

Тогда к положенному сроку на склад является мужчина или женщина в
единственном числе, с умным видом рассматривает выставленные
образцы товара, редко-редко велит раскрыть ближайший ящик,
где, разумеется, лежит разрешенный к вывозу товар. На этом,
как правило, «комиссия» прекращает свою работу и подписывает
необходимые бумаги. Официальные услуги комиссии тоже платные,
за пару лет выросли в десять раз и в последнее время
составляли что-то около двухсот долларов.

Но недавно комиссиям этим пришел конец. Тот же самый или другой
большой китайский чин смекнул наконец, что толку от них нет
никакого, а только создается лишняя почва для развития
коррупции. А с коррупцией в Китае шутить не любят, расстреливают даже
самых крупных государственных чиновников. Так и с
комиссиями этими: вчера были, а сегодня нету их. Коротко и ясно.

Непосредственно по окончании работы «комиссии» начинается погрузка
фуры. До середины 1995 года фуры были казахстанские, прямым
рейсом шедшие от Урумчи до Москвы. Но затем китайцы, заботясь
о развитии собственного автотранспорта, практически
прикрыли въезд в Китай машин из Казахстана, и теперь приходится
нанимать китайскую машину от Урумчи до Алма-Аты, а там
перегружать товар на казахскую машину, которая пойдет до Москвы.

Погрузку китайской машины (открытой длинной платформы)
профессионально проводит бригада амбалов. Она же накрывает машину тентом
(от дождя и снега) и крепко утягивает весь груз канатами,
чтобы не развалился по дороге. От этих канатов часть груза
портится, но это неизбежное зло. Стоит такая работа 1200– 1500
юаней, как сторгуешься.

Китаец-водитель в это время ходит вокруг старшего группы и делает
характерные движения пальцами. Надо дать ему юаней 200 и
пообещать еще 200 в Хоргосе, если приедет вовремя. Если этого не
сделаешь, то водитель объявит, что машина «сломалась», и
ляжет спать хоть на три дня. Получив на руки 200 юаней, китаец
начинает восклицать: «Гаи-гаи, гаи-гаи», – намекая на то,
что казахстанские гаишники обдирут его как липку. Лишь получив
твердые заверения, что взаимоотношения с казахстанской ГАИ
лобан (то есть «хозяин», «начальник») тоже берет на себя,
водитель успокаивается, и можно надеяться, что он приедет в
Хоргос в пятницу вечером, чтобы утром в субботу успеть пройти
таможню и пересечь границу.

Дорога

Судьба группы челноков может сложиться по-разному: бывает, что вся
группа на специальном автобусе с двухъярусными спальными
нарами отправляется вслед за грузовиком в Хоргос, вместе с ним
проходит границу и следует до места перегрузки товара. Но в
последнее время женская часть группы и спешащие по делам или
не желающие испытывать дорожные трудности мужчины улетают из
Урумчи на самолете на Алма-Ату или прямо в Москву с
посадкой в Новосибирске. В этом случае с них взимается плата в 50–
60 долларов в пользу сопровождающих груз.

Автобус Урумчи– Хоргос – особая песня. Кажется, водитель имеет в
своем распоряжении только одну педаль – педаль газа, но никак
не тормоза. Громыхая всеми еще не отвалившимися железками,
автобус мчится по раскаленной пустыне Джунгарии, и в окна
врываются струи жаркого воздуха, а лежащие на нижних нарах
челноки на каждой ложбине и рытвине довольно-таки разбитой дороги
подлетают вверх на добрых 20 сантиметров. Если не
пристегнуться к лежанке особой пряжкой, то запросто можно удариться
лбом о верхние нары, на которых скачет и пляшет таким же
образом пристегнутый багаж.

За окном однообразный пейзаж песчано-глинистой пустыни, кое-где
украшенной саксаулом или еще какими-то колючками. Изредка мимо
проносятся полукустарные кирпичные заводы – строительство
идет большое, и кирпич, хотя бы и низкого качества, очень
нужен. Часов через десять такой езды, обычно под вечер, автобус
въезжает в город Усу, где водитель, к облегчению измученных
пассажиров, объявляет, что автобус «сломался», и отправляется
на три-четыре часа поспать в каком-то общежитии.

Челноки, потирая избитые за дорогу бока и затылки, вылезают
поразмять конечности, поговорить, перекусить. Посреди ночи автобус
выезжает из Усу и мчится дальше, к перевалу через горный
хребет Боро-Хоро. На рассвете начинается довольно пологий и
затяжной подъем на перевал, и встающее солнце особенно отчетливо
оттеняет красоту гор.

Вот, наконец, автобус достиг высшей точки перевала и дорога пошла
обрывистым берегом большого и необычайно красивого горного
озера Сайрам-Нур. Дальше – спуск с перевала по очень узкому и
извилистому серпантину, встречные машины разъезжаются с
большим трудом, колеса автобуса идут буквально по краю пропасти,
дна которой не видно. Это – самый опасный участок пути,
красоты же местного пейзажа описать невозможно. Наконец
достигнут берег горного ручья, где автобус делает остановку, чтобы
люди и водитель могли умыться. Здесь же какие-то люди продают
в пластиковых канистрах «горный мед» – гнусную смесь
неопределенного состава, вроде той, что продают в Москве под видом
колхозниц цыганки («Бригадир послал – нам зарплату медом
выдают»).

Однако новички, которым можно всучить «горный мед», через горы ездят
сейчас редко. Автобус идет вниз вдоль берега ручья,
постепенно превращающегося в речку, наконец горы заканчиваются, а
еще примерно через полтора часа автобус въезжает в Хоргос –
пограничный городок на китайско-казахстанской границе.
Подъезжаем почти к самой таможне. Не успевает автобус
остановиться, как в окно уже лезут уйгуры: «Брат, доллар есть? Брат, где
твой машина? Что везешь?»

Как же, так я тебе и сказал. Часто бывает, что наша фура уже в отстойни-

ке – на особой площадке у самой пограничной черты, которую
переходить уже нельзя. Вообще-то, у таможни уже очень строго, в
разных местах стоят китайские пограничники, и, прежде чем пройти
мимо каждого, следует спросить: «Можно?» Он ответит, можно
или нельзя.

Не дай бог ослушаться! Один шустрый челнок решил было проскочить в
таможню за спиной пограничника. Он был схвачен, с позором
вышвырнут обратно, а вся группа в наказание задержана на сутки.
И это еще легко отделались.

Если фура уже в накопителе, следует скорее бежать туда, охранять от
уйгуров, норовящих разрезать тент и украсть что попало из
мешков. Одновременно они же требуют денег за «охрану» машины,
поскольку кругом-де одни бандиты.

«Брат, давай сто пятьдесят юаней, мы твою машину охраняли, надо
платить. Нет сто пятьдесят юаней, так дай сто долларов, двести
долларов, пятьдесят юаней, десять юаней, дай закурить».

Закурить даешь. Все это происходит буквально в десяти метрах от
китайского пограничника, стоящего как изваяние на своем посту.
Он охраняет некую пограничную черту, переход которой может
быть расценен как попытка перехода границы. Остальное его не
касается. Но однажды – неслыханное дело – пограничник не
выдержал и сошел со своего поста, чтобы отвесить уйгурскому
шпаненку такого пенделя, что тот скакал, визжа, как резаный
поросенок, метров двадцать, – видно, удар кованого сапога
пришелся по копчику. Китаец же бегом вернулся на свой пост.

На этот раз автобус прибывает в Хоргос в пятницу, еще до захода
солнца. С начисто отбитыми и перевернутыми совершенно набекрень
мозгами мы, охая, вылезаем из него и плетемся в гостиницу,
метрах в четырехстах от таможни. Это какой-то бывший особняк
какого-то бывшего буржуя, со следами былой роскоши в виде
мраморной ванны небывалой величины. Горячей воды, разумеется,
нет, но я с удовольствием ныряю в имеющуюся ледяную. И чудо
свершилось. Мгновенно отпускает страшная ломота в висках,
уходит усталость, возвращается желание жить на белом свете.
Одевшись, выхожу на улицу, и передо мной открывается
идиллическая картина: вся довольно широкая улица заставлена мангалами
с дымящимся шашлыком, котлами, в которых готовят плов, и
еще какими-то жаровнями с соблазнительным шкворчанием и
запахом. Откуда-то приносят столики и стулья, и весь город в
спустившихся роскошных южных сумерках садится ужинать.

Уйгуры едят плов и шашлык и пьют чай, китайцы не отстают от них в
еде, но запивают пивом. Сидят же все вперемешку, и хотя не
выражают друг другу особых дружеских чувств, но и вражды
никакой тоже не заметно. Играет тихая музыка, здесь уйгурская, там
китайская, а кое-где звучат и европейские ритмы. И покой на
душе, и полнейшее умиротворение. Вполне семейная
обстановка, всегда бы так.

Поспать в гостинице, однако, не удалось: ночью пришли наши фуры, и
пришлось поочередно выступать на их охрану. В отстойник нас
не пускают пограничники, ночью нельзя, порядок такой. Стоим
дозором, смотрим издалека. Вроде все тихо.

В девять утра солнце уже припекает, таможня начинает работу, а ко
мне подваливает какой-то весьма чернявый тип.

– Знаешь, говорит, есть такие ребята – евреи?

– Знаю, говорю, что есть и такие ребята.

– Они тебе по дороге не попадались, не видел? Третий день здесь жду!

– Нет, по дороге не видел, а в Урумчи видел.

Евреи эти – таты, большую торговлю в Урумчи ведут, товар караванами
в Москву гонят, а торгуют на Черкизовском рынке, только
оптом. И внутри Черкизовского рынка есть еще один – Еврейский, и
там товар дешевле всего. Только, слышно, прижали их сейчас
– не то менты, не то бандиты... Крупные, говорят,
неприятности.

Но вот наконец все таможенные бумаги оформлены, машины двинулись
через таможенный пост. Группа быстро проходит пограничный
контроль – получает штамп в паспорте о выезде из Китая и садится
в небольшой автобус, который за умеренную плату должен
перевезти ее на казахстанскую сторону. Еще одна проверка
паспортов – не затесался ли в автобус кто лишний? Все в порядке,
лишних нет. Тогда вперед, вслед за ушедшими фурами. Впереди
Казахстан. А за ним – Россия.

(Окончание следует)