Жизнь как есть

Асия

– Ты декларацию-то правильно заполнил?

– Правильно заполнил.

– Доллары-то все указал?

– Все указал.

– А может, еще поищем? Ты как?

– Воля ваша.

Опер этот замел меня сразу за пограничным контролем – небольшой,
невзрачный такой казахский опер-шакал. Отвел на второй этаж, в
конуру свою ободранную. Сейф да стол грязный, больше ничего.
Такое в Алма-атинском аэропорту почти каждый раз случается
– кого-нибудь из группы забирают и мотают душу: вдруг чего
выгорит?

Разденут до трусов, ничего не найдут. А одеваться не разрешают –
голый человек всегда неуверенно себя чувствует.

– А юани? Юани все указал? А тенге наши?

– Все указал. Да там всего пять юаней.

– А откуда они у тебя – пять юаней?

– Из Китая вывез в прошлый раз, само собой.

– А справка есть? Покажи!

– Да на хоргосской таможне кто на пять юаней – считай, полдоллара –
справку давать будет? Нет никакой справки.

– Так, одно нарушение уже есть! А рубли российские все указал? Давай
посчитаем! А ты женат? Где кольцо обручальное? Почему в
декларации не указано? А?

– Дома оставил.

– Давай поищем!

– Ищите.

– А что это у тебя на шее? Крест золотой? Так, пятьсот восемьдесят
шестой пробы. Грамма три будет. Это ты попал, братан.
Контрабанда золота – это уже не пять юаней. В принципе это срок.

– Да я этот крест никогда не снимаю, я и забыл про него, тридцать
лет на шее висит – чего его в декларацию вписывать?

– Как ребенок говоришь; обязан был вписать, закон есть закон. Ну
ладно, насчет срока я, конечно, пошутил – за крест никто тебя
не посадит. Но ты пропустишь свой рейс, пока будешь сидеть у
нас в камере, пропадет твой билет, а может, пропустишь и
второй рейс, отобьешься от своей группы, сорвется вся твоя
поездка. Стоит ли? Давай по-хорошему: сто баксов, и гуляй
отсюда. Ладно, пятьдесят.

В коридоре раздались гневные женские крики, рывком отворилась дверь
– и в конуру влетела Асия, маленькая, похожая чем-то на
кролика казашка. На опера не глядя, сразу ко мне:

– Что он у вас взял? Крест? Больше ничего? Деньги не брал? Скорее
одевайтесь и идите в зал вылета. Сейчас объявят посадку.
Ничего здесь не забудьте – командует, как в бою. И на опера
по-казахски в крик, аж дрожит от злости, того и гляди в глаза
когтями вцепится.

Официально Асия является представителем провожающей казахской
турфирмы, через которую мы летаем в Урумчи, встречает, провожает,
составляет списки всякие, ставит штампы, и все. Но на самом
деле Асия большой человек, муж у нее шишкарь какой-то
местный, боятся её. За бабки на границе и на таможне Асия может
все. Асия говорит: «Этого пропускаем!» И этого пропускают.
Асия говорит: «Этого не досматриваем!» – и этого не
досматривают. Кто с Асией рядом идет – к тому не подходи! Это всякий
знает, и мент, и бандит. Мы с ней давно знакомы, платим иногда
двадцать, иногда тридцать баксов с рыла и за это имеем в ее
лице надежную крышу в Алма-атинском аэропорту.

А то, что случилось сегодня, – и частенько случается – лишь борзость
оперов, рассчитывающих на то, что челнок испугается, даст
денег и улетит в Урумчи, не успев пожаловаться Асие. Она тоже
на месте не сидит, у неё по всему аэропорту клиентура. В
этот раз пришла проводить группу, узнать, все ли в порядке.
Ребята и рассказали. А могла бы и не прийти.

И впрямь – только в зал спустился, посадку объявили.

Насчет посадки этой тоже тонкость есть: как откроют дверь на летное
поле – сразу в дверях толкучка страшная. Казалось бы, ну
куда ты лезешь, все равно самолет без тебя не улетит! Нет,
рвутся в дверь – и бегом к самолету. А потому бегом, что надо
места как можно ближе к выходу занять, желательно у самой
двери, чтобы в Урумчи первым из самолета вылезти и выиграть
«битву за склады».

Стюардессы китайские молоденькие вовсе не смеются – только вежливо
улыбаются, по-английски приветствия говорят. Но все же
чувствуется какое-то неуловимое пренебрежение. Со стороны
интеллигентной китайской публики и всех государственных служащих
такое неявное пренебрежение почти всегда чувствуется не только
к челнокам или русским, а, наверное, ко всем иностранцам.
Китайцы знают за собой великое прошлое и видят впереди великое
будущее. И сидит в них какая-то, скрытая во глубине глубин
души национальная гордость. Может быть, поэтому?

А вскоре свист, гул, рев реактивных двигателей, и чертов аэропорт
остается позади, а впереди синее небо и волнующая
неизвестность, присутствующая всегда, будь ты хоть десять лет челноком.

«Сталин»

Самолет «Ту-154» авиакомпании «Синьцзянские авиалинии» мягко
коснулся колесами бетонной взлетно-посадочной полосы Урумчинского
аэропорта. Взревев, двигатели переключились на режим
торможения. Резко упала скорость, и челноки, по обычаю, дружно
захлопали в ладони и закричали «ура», выражая свой восторг по
поводу удачного прибытия в Урумчи, город побед и поражений,
удач и разочарований. Многих он обогатил, многих сделал
счастливым и обеспеченным, но многих и пустил по миру, выселил из
уютных квартир, а то и свел в могилу.

Урумчи, пионер российского челночества! Урумчи, символ обмана и
жульничества! Урумчи, каждый челнок, глядя на тебя с трапа
самолета, говорит себе: «Ну что, посмотрим, кто возьмет верх на
этот раз – Я или Ты».

А дальше идет все больше проза: пограничный контроль, где
внимательные китайские пограничники, отлавливая взглядом народ
посолиднее, на всякий случай спрашивают: «Турист?» – и, получив
ответ: «Да, турист», теряют к тебе интерес. Их интересуют не
«туристы», а «служебники» – обладатели служебных паспортов,
прибывшие в Китай по служебной надобности и заслуживающие
более предупредительного отношения, чем «туристы». «Служебник»
везде пойдет вне очереди, у него ничего не отнимут на
таможне, но за чертой таможенного контроля его преимущества
заканчиваются, да и нигде больше «туристы» со «служебниками» не
сталкиваются.

«Турист» же пойдет по «полной программе»: внимательный паспортный
контроль – здесь все без убытку, хотя есть тонкость, – все
«туристы», а проще сказать, челноки (настоящих туристов в
Урумчи не бывает, за самым редким исключением) должны проходить
группа за группой, без всяких отставших и отсутствующих, а то
не пустят. Дело в том, что для въезда в Китай существуют
два типа виз: групповые (когда визу оформляет туристическая
фирма) и индивидуальные (когда визу оформляет частное лицо),
причем стоимость таких виз практически одинакова. Ясно, что
разделить стоимость групповой визы на десятерых вдесятеро
выгодней, чем оформлять индивидуальную. Поэтому в Китай челноки
едут группами. Соответственно и пограничный контроль
проходят группами: Иванов – есть, Петров – есть, Сидоров, и так
далее. По издревле заведенному правилу в групповой визе
указывается профессия «туриста»: Иванов – инженер, Петров –
технолог, Сидоров – врач и тому подобное, хотя к реальным
профессиям это не имеет никакого отношения, и зачем это надо –
непонятно.

«Сталин» – как все: предъявил пограничнику свой загранпаспорт, сам
нашел и отчеркнул ногтем у него в списке свою фамилию. Китаец
посмотрел, сравнил, одобрительно крякнул и цепко взглянул
«Сталину» в лицо, а затем на фотографию в паспорте. Установив
их несомненное сходство, пограничник с характерным
металлическим лязганием проштемпелевал паспорт и открыл
дверцу-турникет.

Пройдя пограничный контроль, «турист» попадает на контроль
таможенный и здесь несет первые убытки, хотя китайская таможня по
сравнению с казахской или российской – детский садик. Здесь
грабят только по мелочи. Например, Иванов, Петров и Сидоров
везут с собой одинаковую еду: копченую колбасу, мясную нарезку
в вакуумной упаковке и рыбные консервы. Иванову говорят:
«Колбасу нельзя», – и ее забирают. Остальное можно. Сидорову –
нельзя нарезку, а колбасу пропускают. Петров же лишается
рыбных консервов.

Все это скорее смешно, чем грустно, и здесь челноки никогда не
спорят, а те, что поопытней, вообще не берут с собой еды. Слава
богу, не в голодный край приехали, в любом магазине есть еда,
и какая хочешь. Кроме того, на таможне пропускают лишь по
литру водки на брата и по десять пачек сигарет, но это уже на
законном основании. На китайской таможне никогда не зарятся
на твой карман, не устраивают провокаций, не тянут денег.

Вырвавшись из объятий официальных органов, группа челноков выходит
под палящее солнце и сияющее, безупречно синее небо
Синьцзяна, на стоянку аэропорта; официальная часть как бы закончена,
дальше каждый сам за себя.

Старший группы давно уехал на такси в гостиницу – выбивать склады, а
сама группа села в автобус, который не едет, сколько ни
возмущайся, – встречающая турфирма, сговорившись с другой и
третьей, решила за те же деньги перевезти в одном автобусе три
челночные группы вместо одной. Ладно, это обычное дело.

А автобус уже, как всегда, окружили уйгуры, молодые шпанята,
«переводчики» с понтом. Орут, галдят чего-то. Многих старых
челноков узнают, стучат в окно, здороваются. «Сталина» узнали,
кричат:

– Сталин, здраст, Сталин!

– Сталин, я тибэ памагай буду! – смеются. Это значит, что прицепятся
и будут таскаться хвостом с утра до вечера, мешать во всем,
в чем можно.

Собственно, «Сталин» – это я, поскольку дерзаю носить очки и бороду,
отчего, по мнению уйгуров, очень похож на Сталина. Попытка
объяснить, что настоящий, исторический Сталин не носил ни
очков, ни бороды, успеха не имела. Мне было наплевать – Сталин
так Сталин, на прибыль это не влияет. Могли бы и похуже
прозвать – например, «капитаном». По-русски в «капитане» нет
ничего плохого, но уйгуры так называют полицейских, и
следовательно, это тяжкое оскорбление. С русского, конечно, что
взять, а уйгур, если себя уважает, может ударить в ответ ножом.
Для того он и существует, широкий уйгурский нож в кожаных
ножнах, что висит на поясе каждого настоящего уйгурского
мужчины и юноши. Местные власти этого не запрещают – таков
национальный обычай.

У уйгуров и русских вообще многие понятия отличаются. Например,
безобидный русский жест «сыт по горло» – провести по своему
горлу ребром ладони – для уйгура означает «горло перережу» –
угроза и прямое оскорбление. Кто не знает, может нарваться на
неприятности.

Насчет же «памагай буду» ребята явно погорячились – «Сталин» хоть и
не из самых старых челноков, но в Урумчи был уже много раз,
дело разумеет, с него денег не сорвешь. Знают это и уйгуры,
а кричат так, для смеха.

Новичку – беда, за ним увязываются целым табуном. Куда челнок, туда
и уйгуры, пристают с разговорами (многие говорят по-русски):
«Э, брат, когда приехал? Откуда приехал? Какой товар нужен?
По какой цена нужен?» В разговоре по реакции челнока
пытаются определить, не трус ли, знает ли урумчинскую обстановку,
нельзя ли наехать, как-нибудь надуть, вытянуть деньги. Да и
на карман поглядывают, хорошо ли за ним хозяин следит.

Но само по себе «памагай буду» означает навязывание услуг
переводчика, которых никто не заказывал и в которых никто не
нуждается. Знающий пять– десять слов по-китайски челнок в переговорах
с продавцом-китайцем (а барахлом в Урумчи торгуют только
китайцы) легко обходится калькулятором и собственным
указательным пальцем. Кроме того, многие продавцы-китайцы сносно
говорят по-русски. Ведь это и их хлеб. Тем не менее назойливые
уйгурчата обязательно встревают в такой диалог и за сказанные
несколько слов по-русски и по-китайски требуют солидную
мзду с продавца. Кроме того, китаец должен сделать уйгурам
«подарок» уже за одно то, что как бы они привели к нему
покупателя, хотя на деле челнок пришел сам, а уйгуры приплелись
следом. В результате продать-купить товар по реальной цене
становится невозможным: китайцу невыгодно продавать и еще
отстегивать уйгурам, а если он завысит цену с учетом уйгурского
«налога», то становится невыгодно русскому.

Сорвав сделку, уйгуры, которым все равно нечего делать, вновь
увязываются за челноком, мороча ему голову своими разговорами и
наперебой предлагая по супервыгодной цене свой товар:
какую-нибудь ворованную или бракованную дрянь, да и той, скорее
всего, у них нет и не будет.

Общение с уйгурами – целое искусство. Просто послать их к такой-то
матери нельзя, это – оскорбление, могут и за нож схватиться.
Главное – не грубить, вести себя ровно, достойно, но и не
поддаваться ни на какие «коммерческие» предложения и ни под
каким видом не давать ни копейки. Тогда через день отвяжутся,
найдут другого, полопушистее. Если хоть раз дал слабину –
пропал, сбежится целая орда, будут караулить с самого утра у
гостиницы, удесятерят нападки и приставания, а с настоящим
продавцом не дадут совершить ни одной сделки.

Есть и другая категория уйгурских «переводчиков», менее
распространенная. От них действительно есть некоторый толк. Они, как
правило, не пытаются залезть к тебе в карман, действительно
знают, где можно купить интересующий челнока товар, у какого
хозяина-китайца «первые руки» (то есть кто настоящий хозяин, а
кто взял у него товар на реализацию и «накручивает» цену).
Кроме того, некоторые «переводчики» могут помочь
урегулировать конфликты с китайскими продавцами.

Например: подсунул тебе китаец вместо одного товара другой или вовсе
брак, а ты по какой-то причине проморгал, деньги отдал,
товар увез. На своем складе смотришь – мать честная! Сам ты
этого китайца больше не найдешь – его лавка закрыта, никто
ничего не знает. Обращаешься к «переводчику», так, мол, и так,
выбей деньги с китайца, половина (или, скажем, четверть) –
твоя. Уйгур китайца найдет, из-под земли достанет и деньги из
него вышибет, можно не сомневаться. А отдаст ли тебе твою
долю – вопрос. Может сказать: «Китаец уехал в Пекин, Шанхай
или умер, убили, посадили, – все что угодно, – извини, брат,
не получилось». Может отдать тебе не половину, а четверть –
дескать, китаец, собака, деньги не отдавал, еле-еле и это
выбил. А может, отдаст все честно и даже телефон свой оставит,
чтобы потом только к нему обращался и другим рекомендовал. А
в другой раз, особенно когда речь пойдет о крупной сумме,
как раз и обманет. Это уж как повезет. Лишь два-три
«переводчика»-уйгура во всем Урумчи имеют репутацию порядочных людей.
До поры до времени.

Является вторая группа, просит потесниться. Это
«усть-каменогорские», казахские подданные, половина казахи, половина русские.
Ладно, теснимся. Третья группа – «азики». Ничего не просят,
говорят на своем языке, лезут чуть ли не по головам,
втискиваются в автобус.

Сигнал, гудок! Стук колес!
Полным ходом идет паровоз...

Поехали. Однако глядите: в автобус каким-то неведомым способом сумел
затесаться игрушечник, китаец «Володя», «фирма» у него на
«Хочузан-пифа» – рынке таком. Извечный конкурент другого
игрушечника – «Мити», явился прямо в аэропорт и с ходу принялся
охмурять челноков-игрушечников:

– Я – ассортимент много, Митя – мало! Я всегда копейка меньше! Митя
– товар юань, я – копейка меньше! Митя – копейка меньше, я –
две копейка меньше! Митя – товар копейка, я – товар
бесплатно! Митя – товар бесплатно,

я – свой копейка кроме товар даю! Я – всегда дешевле!

Интересно, будет ли толк от его болтовни?

За окном мелькают сложенные из необожженного кирпича постройки,
заборы, многочисленные красного, но сильно выцветшего кумача
транспаранты с лозунгами на китайском, а частично на уйгурском
языке. Въезжаем непосредственно в город. Заборы и
транспаранты меняются: город активно строится, каждая стройка
ограждена своим забором, и кумач транспарантов посвежее. Определить
же содержание лозунгов затрудняюсь – не китаевед,
по-китайски не понимаю.

Я года три (четыре?) уже челночил в этом городе, приезжал сюда раз
пятнадцать, знал местные нравы, кое-какие ходы-выходы. И,
приезжая вновь и вновь, не переставал удивляться той
метаморфозе, что практически на моих глазах происходила со столицей
Синьцзяна. На месте старых трущобных районов, смахивающих на
гигантское скопление не то курятников, не то убогих и грязных
крошечных хижин, где друг у друга на головах ютились
скопища людей в одинаковых как по покрою (военного образца), так и
по степени изодранности кителях и брюках, выросли 22–
28-этажные небоскребы и пролегли широкие улицы и проспекты. Еще в
начале девяностых годов, говорили ребята, в миллионном
городе было лишь три-четыре крупных универмага. Лучший из них –
«Дружба» – сравним по размерам с российским столичным
универмагом «Москва». Сейчас в городе ежегодно открывались два-три
новых универмага, каждый из которых больше «Дружбы» и
«Москвы», вместе взятых. Строились рестораны, гостиницы, мосты,
дороги, жилые дома. Строилось все, что можно строить. Работа
кипела и днем и ночью, благо рабочей силы – съезжавшихся со
всего Китая в Синьцзян китай-

цев – был переизбыток, а голова у китайского начальства, видно, варит неплохо.

Но сколько ни пытался я рассуждать о таинственных изгибах китайской
коммунистической идеологии, наложенной на восточный колорит,
а все же нет, никак не выходило, что китайский начальник
китайскому рабочему друг, товарищ и брат. Я видел, много раз
видел, как вкалывают китайские работяги, и знаю почему.

Однажды прошлым летом наблюдали мы с Игорем Ивановичем, как на
соседней с гостиницей стройке китайская девушка с самого утра,
часов с восьми, кидает лопатой на большое сито песок,
просеивает для последующего изготовления бетона. Она размеренно
кидала полновесные лопаты песка при тридцатиградусной жаре на
самом солнцепеке, и я спросил Игоря:

– Слушай, как она еще не рухнула, когда же перекур?

– Перекура не будет. Хочешь, спорим на десять юшек, что отпашет всю
смену без всякого отдыха, только пообедает тридцать минут?

– Замазали.

Я проиграл. Перекуров не было. В 16.00 на смену первой девушке с
лопатой пришла вторая – и процесс продолжился. За ночь куча
песка еще уменьшилась – была и третья смена.

В России от такой работы или помер бы, или отказался самый здоровый
мужик. В Китае мужики с виду куда менее здоровые, но
вшестером таскают на

10-й этаж строящегося дома стальную балку размером с железнодорожный
рельс, а также кирпич, раствор и все, что нужно, в
необходимых количествах. И все пешком, хотя электроподъемник-то есть
и вполне исправен, но электроэнергию надо экономить, она
нужна стране и городу для других, более важных целей.
Например, для электросварки на той же стройке. Бывает, выйдешь
жаркой, душной ночью из гостиницы, смотришь – в черном южном небе
по горизонту над всем городом вспыхивают белые змейки и
огоньки. То на строящихся высотных зданиях ведутся не
прекращающиеся ни на минуту сварочные работы. А вокруг каждой стройки
и днем и ночью околачиваются те, кто и такой работы не
имеет. Ждут, надеются. Может, ненароком убьет кого, место
освободится. Может, кто, изнемогая, начнет халтурить – такого
выгонят в два счета, опять-таки будет рабочее место. Голод – не
тетка, за воротами урумчинских строек и предприятий стоят
приезжие китайцы, согласные на любую работу.

Не знаю, стоит ли так уродоваться, переносить такие лишения, чтобы в
пять-шесть лет поднимать посреди пустыни большие
современные города? Не мне судить. Может, если не уродовались бы в
работе, то передохли бы с голоду.

А сейчас город с первого момента производит впечатление бурной
деловой активности. Все что-то везут, разгружают, тащат, продают
и увозят обратно. Практически все первые этажи жилых зданий
заняты под бесконечные мастерские, столовые, магазинчики,
забитые горшками, кастрюлями, урюком, мотоциклами и всем, чем
угодно. Тут же и телефонные будки, каждую из которых по
причине определенной ценности охраняет специальная бабка,
которой все равно нечего делать. Я не видел, чтобы на улице
валялась оторванная подметка или ржавый гвоздь. Все идет в дело.

За последние годы рваные синие френчи военного образца почти исчезли
с улиц – публика одета вполне прилично. В магазинах есть
все, что душе угодно. С этим – как у нас. Плати только
денежки. Зарплата среднего служащего и более или менее
квалифицированного рабочего – например, сварщика – 400– 500 юаней в
месяц. Это около 50– 60 долларов. Цены существенно ниже, чем в
России, по крайней мере в Москве.

Спроси любого челнока – отчего это у них такой подъем: все растет и
развивается, а у нас, наоборот, все чахнет? «Да как же, –
скажет, – а баксы-то наши где оседают? Здесь! Вот они и
поднимаются!»

Вероятно, в этом есть доля истины, но, несомненно, главная причина –
в общем подъеме китайской экономики и целенаправленном
вложении правительством крупных денежных средств в СУАР –
наиболее отсталый в промышленном отношении район Китая. Вероятно,
не последнюю роль играет и стремление поднять жизненный
уровень коренного населения Синьцзяна.

Уйгуры и китайцы

Урумчи – столица Синьцзян-Уйгурского автономного района (СУАР) КНР,
а «Синьцзян» в переводе означает «Новая территория».

Но «новая» она только для Китая. Уйгуры живут здесь издревле,
являются коренным населением. Они тюрки, мусульмане. К Китаю и к
китайцам многие относятся весьма оппозиционно, а часто даже
откровенно враждебно. Случаются и серьезные столкновения на
национальной почве. Среди уйгуров существует подпольное
националистическое движение, ставящее своей целью создать
независимое государство. Оно устраивает различные диверсии,
террористические акты. Террористов ловят, публично расстреливают,
но движение не затихает. Может быть, потому, что оно
пользуется, по крайней мере, неявной поддержкой большой части
уйгурского населения, которое не без тревоги смотрит, как
сравнительно немногочисленные уйгуры начинают теряться, растворяться
в огромной массе переселенцев, хлынувшей в Синьцзян из
центральных районов Китая.

В разговорах с челноками уйгуры постоянно пытаются объяснить
несведущим русским, что китайцы – плохие, гнусные обманщики,
отвратительные даже с виду.

– Смотри, китайский человек, «мерседес» едет! «Мерседес» большой,
хороший! Китайский человек маленький, усы – йок, борода – йок,
на груди воло-

сы – йок! Фу-у, нехороший! – И все замашки, привычки у китайцев тоже гнус-

ные: – Это кушают, – уйгур показывает картинку, на которой изображена

змея, – это кушают, – показывает на игрушечную заводную лягушку. –
Клянусь, кушают (уйгур думает, что ему не верят)!

Наконец, уйгуры, являющиеся коренным населением СУАР, обосновывают
свое моральное право «наезжать» на китайцев тем, что они
население пришлое, а потому «ты мне как бы просто по жизни
должен».

С развитием челночества в Урумчи на различных забегаловках появились
надписи на русском языке: «Добро пожаловать в наш
мусульманский ресторан, у нас очень вкусно и намного дешевле!» Уйгуры
всегда стремятся подчеркнуть, что их заведение именно
мусульманское, сиречь уйгурское, а не китайское. В китайскую
забегаловку, по их мнению, уважающий себя человек заходить не
может и не должен.

Но что это? В меню «мусульманского ресторана» помимо традиционных
лагмана, плова, самсы и шашлыка неожиданно значатся
пресловутые лягушка и змея! Здесь заметим, что в среде русских
челноков преобладают такие, кто не видит и не понимает огромных
различий между китайской и мусульманской культурой и кухней.
Для таких в Китае все китайское. А как не познакомиться с
экзотической китайской кухней, не попробовав змею и лягушку? И
невдомек дуракам, что в «мусульманском ресторане» им подадут
отнюдь не китайское национальное блюдо. Повара же с Аллахом
вряд ли сможет примирить и бешеная цена, содранная с глупого
русского.

Свои, национальные блюда у уйгуров очень вкусные, недаром они
считаются лучшими поварами во всей Средней Азии. В лагманных и
пловных подают вот именно лагман и плов, а не липкую бурду с
этими названиями, что преподносят людям в России. Весьма
распространена уличная торговля шашлыком.

С профессиональной точки зрения челнока, китайцы – жулье, но жулье
именно в узкопрофессиональном смысле этого слова – в
торговле. От китайца не ждешь карманной кражи, вымогательства или
тем более грабежа. Но постоянно ждешь какого-нибудь обмана или
подвоха именно в процессе покупки облюбованного тобой
товара. Вариантов здесь масса. Для того чтобы понять основные
способы надувательства, сделаем краткий экскурс в товарный
рынок КНР.

Китайская легкая промышленность выпускает огромную массу товаров,
вполне конкурентоспособных на западном, в том числе и
американском, рынке. Более того, западный рынок заполнен китайским
товаром, удовлетворительным (по западным меркам) по качеству
и очень доступным по цене (за счет дешевизны рабочей силы в
Китае). Товар такого качества на внутренний рынок попадает в
ограниченном количестве и продается только в дорогих,
хороших магазинах, да и то быстро раскупается. Скажем, хорошие
мужские ботинки китайского производства могут стоить 500– 1500
юаней (60– 180 долларов, или одна-три месячных зарплаты
среднего служащего), и это не предел. Кто их покупает? Но ведь
в Китае социализм с китайской спецификой, а стало быть, есть
богатые люди. Даже если их всего два процента от общего
населения, то это уже два с половиной миллиона богатых людей.
Их надо одеть и обуть. И желательно в свои товары, а не в
западные или японские (все это тоже есть в дорогих магазинах по
умопомрачительным ценам). Но товар такого качества оптовыми
партиями на рынках не встретишь. Выпускается он несколькими
десятками фабрик, расположенных на промышленно развитом юге
и юго-востоке КНР. Как правило, такой товар имеет четкую
маркировку: «Сделано в Китае» и название фабрики-изготовителя.

Существуют десятки и сотни более мелких фабрик, выбрасывающих на
рынок продукцию-подделку под изделия фабрик первой категории. С
виду такую подделку отличить практически невозможно, но
изготовлена она на худшем оборудовании, из менее качественного
сырья, менее квалифицированным персоналом – словом, уступает
в качестве. Продукция таких фабрик хотя и бывает на оптовых
рынках, но челноки ее берут редко. Все же дороговато.
Скорее, она покупается прямо с фабрики разными российскими
фирмами и потом оказывается на прилавках дорогих российских
магазинов и бутиков с маркировкой «Сделано в Германии», или в
Италии, или, для разнообразия, в Швеции. На фабрике, под заказ,
могут выполнить любую надпись.

Тысячи фабрик, так сказать, третьего ряда выпускают товар еще более
низкого, но все же приличного, по российским меркам,
качества. Такой товар – мечта челнока. Он имеет хороший товарный
вид, добротную упаковку, сделан с некоторым соблюдением
технологии и из удовлетворительного сырья. Такой товар имеет сбыт
на российских рынках из-за наиболее приемлемого соотношения
«цена– качество».

Что же касается маркировки, то она может быть любая. На одной и той
же продукции может быть надпись «Сделано в Китае» и «Сделано
в Италии». Мне лично приходилось видеть обувь, упакованную
в картонные ящики по 30 пар в каждом. Так вот: одна пара из
такого ящика имела маркировку «Сделано в Китае» (это
специально для таможенной комиссии), а остальные 29 пар «Сделано в
Корее» (это для российских покупателей, так как престиж
корейского товара выше, чем китайского).

Вся перечисленная группа товаров относится к неопределенному понятию
«фабрика», слову, понятному каждому челноку и
продавцу-китайцу. В противоположность этому понятию существует понятие
«не-фабрика», тоже известное каждому. Это – подделки под
продукцию фабрик третьей категории, имитирующие их товарную
бирку, внешний вид и иногда «фирменную» фабричную упаковку.
Изготовлено все это барахло разными швейными мастерскими, ателье,
различными кооперативами-однодневками на чуть ли не
самодельном или совершенно изношенном оборудовании набранными «с
бору по сосенке» рабочими, не имеющими никакой квалификации. С
оригиналом такие изделия имеют лишь некоторое внешнее
сходство. В понятие «не-фабрика» входят также изделия разных
подпольных и легальных производств, не обязательно являющиеся
подделкой под конкретный оригинал. Часто можно встретить,
например, тренировочный костюм произвольного фасона, на левой
стороне которого стоит фирменный знак и надпись «Найк», на
правой – «Пума», а на спине аршинными буквами вышито «Адидас».
Такая продукция стоит копейки, расцвет ее продажи относится
к 1991– 1993 годам, когда на российском рынке уходило все,
что ни дай. Спрос в Урумчи на подобную дешевку был такой, что
китайцы в окрестных горах и пустынях рыли котлованы,
завозили туда бензиновые электрогенераторы, швейные машины, сырье
и там строчили тренировочные штаны и футболки. Разбирая эту
продукцию, челноки рассматривали сложенные в восемь раз
штаны на свет 15-свечовой грязной лампочки и отчетливо видели
дыры – настолько редким и хилым был материал. Кроссовки,
сделанные таким образом, разлетались через неделю, у курток –
известных в свое время пуховок, вместо пуха внутри оказывалось
перо пополам с куриным пометом и какой-то травой. Отлетали
кнопки, через неделю ломались молнии. А процент явного брака
уже при покупке доходил до 30– 40. Однако именно такая дрянь
давала челнокам наибольший доход (кроме, конечно, явного
брака), поскольку в Китае стоила дешево, а в России
продавалась дорого. Но вскоре «не-фабрику» в России брать перестали,
одновременно сильно упал авторитет китайского товара в целом.

Но вернемся к нашим баранам. Надуть челнока при покупке могут
по-разному. Например, на витрине стоят кроссовки. Посмотришь –
худо-бедно, но «фабрика». Поторговались. Китаец везет тебя на
свой склад, достает коробки. А там – похожие, но
«не-фабрика». Не разберешься – «попал». Вариант: в ящике обычно 30 пар
(каждая в своей коробке) в два слоя. Так вот: верхний слой –
«фабрика», нижний – «не-фабрика». Вариант: «фабрика» оба
слоя, но верхний – кроссовки из кожи, нижний – из
кожзаменителя, а он в два раза дешевле. «Фабрика» и «не-фабрика» может
лежать вразбивку и в верхнем, и в нижнем слое, и как угодно.
Ты можешь просмотреть всю партию валом, но, если берешь 600
пар (20 ящиков), на это уйдет целый день, а на чужом складе,
где постоянно носят вперед-назад десятки одинаковых с виду
ящиков, тебя отвлекут и подменят уже проверенные тобой
коробки на чистый брак. К тому же рядом крутятся вездесущие
уйгуры, отвлекая разговорами и норовя залезть в карман. Поэтому
опытный челнок будет настаивать, чтобы хозяин перевез товар на
склад челнока, там проверит и заплатит деньги. Если хозяин
отказывается – значит, что-то не так и лучше, не теряя
времени, отказаться от сделки.

Другой случай – «подброс». Челнок купил у китайца 20 ящиков
кроссовок по 30 пар в каждом – 600 пар. Но в 10 ящиках вместо
кроссовок лежит по пять пар заношенных до дыр старых кед,
бракованных женских туфель и т. д. Самый оригинальный «подброс» на
моей памяти состоял в аккуратно уложенных в коробки от
кроссовок тысячах старых и новых визитных карточек.

Третий вариант: из тридцати коробок в пяти просто ничего не лежит, а
в двух или трех, для придания необходимого веса, лежит по
увесистому кирпичу. Можешь взять их в Москву на память.
Правда, за перевозку придется заплатить. Причем зарядить коробки
«леваком» может не только продавец. Они могут быть уже
заряженными на фабрике, при перевозке на крупных китайских
складах, откуда их берет продавец, и т.д. Хотя чаще всего виновен
все-таки продавец.

Случаев, когда челнок купил в Урумчи больше тысячи пар кроссовок и
привез в Москву именно то, что купил, просто не бывает.
Несмотря на все проверки и предосторожности. Какой-то «подброс»,
«недоклад» все равно будет. Несколько пар украдут
обязательно. Вопрос – сколько. Если из тысячи пар – десять,
пятнадцать, ладно, терпимо. Если сотню – «попал».

Начался скандал в автобусе: заспорили, в какую гостиницу сначала
ехать. Азербайджанцы орут: «В «Гянджоу»!» Наши и
«усть-каменогорские» не хотят. Как же, очень хорошо известна нам эта
гостиница! Живали!

(Продолжение следует)