Литературная критика

Что представляет собой современная художественная литература, автором которой становится женщина? Сильно ли она отличается от той, которая была раньше, в другое время? У меня, наверное, получится скорее рассказать об англоязычной литературе и шведской литературе, чем о литературе, в общем и в целом. И выбор мой продиктован исключительно личным ощущением: что важно, какая литература является знаковой, какая характеризует собой определенную тенденцию, и какую именно.

Считается, что современная проза должна быть фрагментарна, обладать незаконченностью, рванностью, дробностью сюжета, определенной разнородностью. Считается также, что она должна являть собой ироничное, саркастичное отношение к действительности. Почему собственно?

Вот что такое русская классическая литература? Русская классика (и на тот момент минимально реализующая себя женская проза) это, по большей части, рассуждения, реализация вопросов, связанных с нравственными устоями и сложностью личности, их манифестация, их изучение и описание. Достоевский, Толстой, Чехов, Бунин, Набоков. Каждый автор описывает, оспаривает, формирует представления о вечных вопросах: любовь, нежность, Бог, хороший-плохой человек. Можно возразить, конечно, что в XX-м веке на первый план выходит описание бесполезности, абсурда жизненного (как у Хармса, как у абсурдистов). Но, мне кажется, что это направление в литературе как обратная сторона медали – в любом случае попытка объяснить местонахождение человека в мире с его божественной сущностью. Я – никто, точка, пустота, но из этой пустоты все равно будет рождаться человек.  В современной же литературе последних лет есть настойчивая тенденция против человека. На мой взгляд, причина вовсе не в действительности, или историческом этапе, а просто в несостоятельной личности некоторых авторов.

Какой пример будет ярким, мощным, эпифаническим? Вот, к примеру, читаю в Живом Журнале зарисовку об испанском пляже, и как известная писательница-автор наблюдает за женщиной испанской, которая «не худенькая, и не очень красива». И за мужчиной ее, который тоже «не очень какой», вернее «лысый и страшный, но ничего себе все равно». И поели они, и лежат как-то странно на песке, ничего интересного, в общем-то, или, тем более, красивого, и вдруг она, эта писательница известная, вдруг видит, что «пальцы у них сплелись» и, правда, чувствует она, эта писательница, что вот они, эти мужчина и женщина, просто Тристан и Изольда, и любовь у них навеки, как не бывает, «твоя навсегда, навсегда». И готова писательница эта что-то еще про них рассказать, но уже достаточно, чтобы закончить на таком подъеме чувства, что и сама понимает, что передать лучше нельзя. Поймала! И герои-то все наши, вот, современники, «как есть, как есть», и взлетели-то как голуби они, хлеще любого романтизма. И поразили писательницу известную, в самое сердце, похоже, и поразили.

Красоту современный женской прозы отличает слог. Почему он так важен? Чуткое отношение к слову было не всегда (в русской литературе также, Бедная Лиза Карамзина говорит о любви одами Ломоносова, и вовсе не рафинированным, утонченным русским языком, который использует Пушкин).

Недавно читала про Элиота, американского поэта. До сих пор звучат его стихи внутренним голосом, неожиданные музыкальные рифмы. «Pity» – «the debris of the city».  «Pity» – жалость, а «debris of the city» – свалка города. Совместить эти два понятия, это как небо и землю вместе соединить. Правда жизни? Да нет же! У Элиота – музыка! Не что слова обозначают, а как звучат эти словесные аккорды! Мягко, благозвучно, так мило уху и сердцу! Или “one night cheap hotels” – “oyster shells”. Дешевые гостиничные номера на одну ночь – устричные раковинки. Но ведь дешевые номера – какой-то полет мгновения, этакая бесшабашность, почти студенческая, да еще ресторанчики, где устрицы, и нужно долго их выковыривать. А все равно самое главное не эротика гостиниц на одну ночь, где все еще незнакомо и остро, но огласовка – hotels – oyster shells. Hotels как и oyster shells – два ударения! Как по-английски, Ромео и Джульетта произносятся как «Роми-О и Джу-лиEт»! Они рифмуются! Они совершенное дополнение и отражение друг друга.

Так вот, о женской прозе. Есть авторы, такие как Ж. Уинтерсон, например, которые чувствуют музыкальность слова очень хорошо. Можно их произведения анализировать с точки зрения того, о чем они, эти произведения, какие психологические установки существуют у автора и героев. О Уинтерсон, например, есть критическая литература, которая вскрывает различные «камни преткновения» тематики ее книг, так называемая традиция «нарративов травмы», которая показывает, что романы Уинтерсон часто об «идеальной любви», которая потеряна и невозможна, о ее несостоятельности. Но дело в том, что Уинтерсон как раз воссоздает в текстах заново то, что утеряно. Красота языковых средств как будто бы восстанавливает потерянный, неправильный жизненный сценарий. Набоков, возможно, сходным образом, писал «Аду» (Ada or Ardour), которая в некотором смысле история «Лолиты», «Анны Карениной» со счастливым концом.  Первая книга Уинтерсон “Oranges are not the only fruit” - наделала много шуму. Бунт против католицизма, фальши, поиски собственной идентичности, флуидная гендерность и сексуальность. Но это сюжет, история. А вот когда появляется «Written on the body» - это уже проза, ажурная, нежная. Сюжет как всегда почти однозначен. Серия любовных историй и вдруг – главная встреча, романтическая, сильная. В конце книги героиня погибает, и автор описывает до мельчайших подробностей тело, кожу, кровь, мышцы героини. При пристальном лингвистическом анализе текста произведения видно, что дискурс медицинский совмещен в нем с музыкальным: о самом высоком эфемерном иногда говорится как о самом низком, и наоборот, передан весь спектр возможных чувств и эмоций. Есть даже научные работы по фоно-семантике, синкретизме, то есть исследования в которых показано, как Уинтерсон выражает в прозе звуковые обертоны и цветовые оттенки одновременно.

Героини Уинтерсон обладают сверхчувствительностью, поэтому для них мир реальный и вымышленный всегда объединены. Неслучайно в книги «Powerbook» героиня ищет своего избранника по интернету. Неслучайно, в конце книги приводятся, в традиции постмодернизма, разные типы финалов, концовки произведения. Много в ее книгах написано об искусстве. Например, о Рембрандте: «ни один художник никогда не делал себя столь очевидно, и субъектом и объектом своих произведений» (PB: 214). Что особенного в этой фразе? Рембрандт? Что дает это случайное сравнение читателю? Моментальная вспышка воспоминаний о его картинах. Субъект-объект – почти полное слияние, а потом распад – Адама и Евы, вечного и конечного. При описании главной героини автор всегда лаконична: «Simple. Expensive”. Просто. Дорого.

Сходным образом, довольно забавен диалог (на фоне истории о Святом Граале), в котором автора спрашивают, что ее интересует. - What are you interested in? - Boundaries. Desire. - What are you writing about? - Boundaries. Desire. - Can you write about anything else? - No. - Что вас интересует? - Границы. Желания. - О чем вы пишите? - О границах. О желании. - Вы можете писать о чем-то еще? - Нет! 

В книге Gut Symmetries («Симметрия света») автор снова рассуждает о границах и жизненном опыте: «Жить по-другому, любить по-другому, думать по-другому или пытаться. Настолько ли опасна красота, что лучше жить без нее (стандартная модель) или попасть в ее объятия как в огонь? Нет открытий без риска, а то, чем вы рискуете наглядно демонстрирует то, что вы цените. В трагедии Нагасаки и Хиросимы заложена идея красоты свободных частиц Эйнштейна» (G.S. 103). «Отдаться любви - это пойти на риск и неминуемо взорвать свой мир». «Разорвать нарратив. Забыть теории, о которых рассказывали и попробовать рассказать историю в новом стиле, с разными гравитациями. В квантовой теории существует миллион различных миров, непроанализированных, потенциальных, которые, возможно, наблюдают за нами, и в которые мы, возможно, никогда не попадем как в кротовины. Если мы найдем такую кротовину, мы, ведь, никогда не вернемся обратно». «Я не могу перенести мое тело в пространстве или во времени, но я могу отправить мое сознание и использовать истории, написанные кем-то, или нет, чтобы попасть в то пространство, которое еще не существует, - в будущее. Истории – карты. Карты путешествий, которые еще не были совершенны».

“Есть физическая реальность: стол, стул, машины, то, что материально и известно, что поддается доказательствам, подтверждением реального мира. Но есть реальность психики, воображаемая реальность, эмоциональная реальность, то, что не подвержено доказательствам. Мы понимаем мир как оппозиции – черное и белое, хорошее – плохое, мужчина–женщина. То, что можно найти и определить. Но то, что невидимо для нас, оно ведь также необходимо для нашего благосостояния, для нашего счастья и здоровья». (Gut Symmetries and Salon interview, 28/04/1997, p. 263)

Уинтерсон живет Оксфорде, окруженная поклонницами и поклонниками. На протяжении всей истории ее творчества, никому не пришло в голову ее осудить, ужаснуться личной жизни, поставить под сомнение чрезмерную мечтательность и острый ум. Ее проза нравится мужчинам и женщинам. Женщины находят в ней ту отдушину полета фантазии, которая необходима для эмоционально насыщенной жизни, мужчины – как ни странно – часто читают Уинтерсон для того, чтобы понимать мир женщины лучше, осязать его сложность, неоднозначность, каждодневную изменчивость. В тексте не так важен сюжет. Миры, телескопы, звезды. Скорее важно признание того, что человек сложен, что он любим и любит, что мир, несмотря на его ужасы, тоску, обыденность, стоит этой непростой жизни, которая протекает и в борьбе с собой, и в борьбе с другими.

Из миллиона других авторов-женщин можно выбрать еще одно имя. Зади Смит (Zadie Smith) и ее роман «Белые зубы». Пост-колониальная традиция в англоязычной литературе предполагает, прежде всего, что традиции, культурологические, исторические, совмещаются и сосуществуют. Не существует какой-то одной истории, есть множество историй, есть их переплетение и взаимодействие. Они, эти ветки истории – разнонаправленны, так как нет одной общей культурной традиции, или стереотипа. Идентичность героя Зади Смит Самада рисуется в романе сквозь призму чувства гордости за жизненный путь Мангала Данде, чьи действия в свое время спровоцировали известное событие в истории – восстание сипаев в 1847 году, когда англичане заставили индийцев (индусов и мусульман) использовать для смазки ружей жир свиней и коров (что было невозможно для представителей обеих религий, и что вызывало колоссальное в истории кровопролитие).

Образ Арчи реализуется в тексте благодаря тому, что он спасся от идеи самоубийства, повстречав свою новую жену, чья мать когда-то жила на Ямайке и была вывезена на континент английским колонизатором.

Критики отмечают, что главной темой романов Зади Смит становятся чувства не смятения, а некоторого cмешения, удивления, потерянности (confusion), что и придает книге определенный комичный тон. Магид, один из героев, приезжает в Англию и больше не чувствует себя индийцем. Наоборот, он чувствует себя стопроцентным английским лордом (значительно более исконным, чем англичане себя ощущали когда-либо). Сходным образом японский по происхождению автор К.Исигуро написал в свое время роман «Исход дня» (Remains of the Day), в котором традиционный образ английского дворецкого, честного, чистого, сдержанного, правильного, с огромным достоинством, прочувствован и прописан намного сильнее, чем у самого традиционного и исконного английского автора.

Смесь традиций и некоторая неопределенность, в результате, сводится в романе Зади Смит к так называемому парадоксу Зенона: в случае Ахиллеса и черепахи, как бы быстро ни двигался один, он все равно не сможет обогнать другого. Здесь поднимается не вопрос оценки, а вопрос о том, что невозможно одну культуру полностью подменить другой. Невозможно одну традицию заменить другой, они буду сосуществовать и ступать в конфронтацию друг с другом.         

Мы движемся к будущему только для того, чтобы еще лучше объяснить прошлое. Снова - тема памяти, общих или различных культурных традиций. В самом конце книги раздвоенный эпизод. Кадр из фильма. То ли что-то ужасное происходит, то ли мышка бежит. Что важнее станет для читателя? Снова – политически корректный вывод и выбор. То, что хотите, то и имейте. Что видите, то и смотрите:

«Наверное, было бы интересно провести исследование, касающееся настоящего: разделить зрителей на две группы — одни будут смотреть на истекающего кровью человека, осевшего на стол, другие станут наблюдать, как улепетывает со всех лап непокорная коричневая мышка. К примеру, Арчи следил за мышью. Он видел, как она на секунду замерла с самодовольным выражением на мордочке, будто и не ожидала ничего другого. Потом скользнула по его руке и помчалась по столу, уворачиваясь от чьих-то норовящих ее поймать ладоней». Зади Смит 43 года. Она родилась в Лондоне, темнокожая британка, так удивительно способная к приятию разного и различного, с радостью, бодростью, пониманием, иронией, необыкновенным умом рассказала историю стольких людей, традиций и культур.

А какая современная шведская женская проза? Тоже очень разнообразна, часто очень сдержана. Нет, проблем в Швеции не так мало. Но «сдержана» литература потому что автор сначала думает, а потом пишет, не решает свои проблемы в процессе написания.

Вот, например, поэма Эбба Витт-Браттстрем, «Сага века. Битва за любовь», приведенная во втором номере журнала «Звезда» за 2019 год, полностью посвященному шведской литературе:

В чем пафос? В том, что о современном мире, с его ужасами, жестокостью, эгоизмом, накладывается фактически гекзаметр, которым писал в свое время Гомер. Это почти эпическое повествование, полное сдержанности, юмора, и главное – любви, к себе, к человеку, к его трудностям и слабостям.

Моим первым откровением в отношении скандинавской литературы стал Э. Лу с его «Наивно. Супер», и особенно – «Во власти женщины», роман, написанный норвежским писателем как будто он пишет сценарий, то есть кратким обвязками, повествующие в нескольких строчках, о чем идет речь.

Роман трогателен до невозможности. С одной стороны, главный герой счастлив, что Марианна к нему, наконец, переехала (ночью просыпается и говорит, что плачет от любви, но также плачет и от того, что беспокоится: ведь он только собирается влюбиться в нее, не подумает ли Марианна, что он просто хочет воспользоваться ее телом):

“Ночью я проснулся и долго не мог уснуть. Меня вдруг осенило, что я веду себя в отношении Марианны не очень порядочно. Не так, как следует вести себя с женщиной, в которую собираешься влюбиться. Я понял, что говорю с ней неискренно, часто иронизирую и придираюсь по пустякам, совершенно незначительным по сравнению с той большой любовью, которая должна возникнуть между нами, и я битый час лежал и думал, что по части любви я определенно недотягиваю.

Наконец я разбудил Марианну. Марианна, пожалуйста, проснись! Я гладил ее по шее, по лицу и шептал, что она красивая и что она должна проснуться. Она проснулась, кожа у нее была синяя. Вокруг была синяя тьма. За окном возле уличных фонарей кружился рождественский снег. Я спросил у Марианны, не кажется ли ей, что я плохо к ней отношусь. Нет, не кажется. Не заметно ли в моем поведении иронии, высокомерного умничания? Нет, не заметно. Может, эгоистичность? Или деструктивное поведение? Или, может быть, я интересуюсь только ее телом? — настаивал я. Нет, нисколько. Ну тогда какое же оно, мое поведение? — спросил я. Она сказала, что довольна мною во всех отношениях».

C другой стороны, главный герой не всегда может выдержать ее каждодневное присутствие (так часто теперь ходит в бассейн, что его руки все пропахли хлоркой!) Когда они на какой-то момент расстаются, и он встречает Марианну на улицу с новым знакомым, он не пишет об этом пафосно напротив, прикладывает все усилия, чтобы мы его расстройства даже не заметили: «я встретила Марианну и ее новому друга», «мне не нравится новый друг Марианны».   

А вот как главный герой описывает покупку Марианной дорогого красного вина за сто крон!  

«Ну как? — с воодушевлением спросила она после первого глотка. Что как? — удивился я. Она с раздражением показала на бутылку. Ах это... отличное вино. Очень хорошее и ни на что не похожее. Оно так приятно обволакивает рот и горло. Конечно вино хорошее, сказала Марианна. Но не мог бы ты подобрать какое-нибудь другое слово? Какое другое? — удивился я и стал напряженно думать, не знаю ли я другого слова. Я пытался придумать какое-нибудь слово, кроме «хорошее», но нашел только слово «превосходное» и еще несколько похожих слов. Восхитительное, сказал я после короткого раздумья. Да, согласилась Марианна, ну а еще? Еще? Нет, больше мне ничего не приходит в голову. Может быть, ты подскажешь? Конечно подскажу. И она объяснила, что мы пьем вино, которое отличается яркой индивидуальностью. Про него нельзя сказать, что оно просто хорошее. Нельзя, и все. Почему же нельзя? — удивился я, но она попросила не перебивать ее. На ее взгляд, это вино было грациозным и легким, оно отличалось ярким вкусом, а не каким-то там приглушенным и сдержанным. Я понял, что Марианна очень довольна своим вином. Она пригубила бокал, глубоко вздохнула и сказала, что уже очень давно не пила вина, которое было бы столь содержательным. А главное, столь дерзким. Оказывается, мы пили дерзкое вино.

Дерзкое, верно, сказал я и сделал глоток побольше. М-м-м. И еще я сказал, что, по-моему, черт подери, она права. Оно как будто пытается скрыть от нас свою тайну, продолжала Марианна, и мгновенно улетучивается, не дожидаясь нашего суда. Странная летучесть для тех краев, сказала она, оно словно трусит, я всем горлом ощущаю его трусость. Попробуй! Мне следовало тут же убедиться в ее правоте (и она прижала свой бокал к моим губам). Я долго смаковал вино и сказал, что она права, вино как будто хочет прикинуться более недолговечным, чем оно есть.  Марианна пристально посмотрела на меня. Дурак! — только и сказала она».

Мне необыкновенно нравится и близко, что есть женщины-авторы, которые представляют весьма провокационные проблемы с живостью любви к человеческому и любому его проявлению: один из недавних нашумевших романов финской писательницы о женщине, которая приходит к психоаналитику, рассказывает о своих эмоциональных трудностях.

Финские авторы-мужчины воссоздают возможные миры также достаточно умелым, тонким образом, рассказывая, например, о том, как один из героев строит дом с целью вернуть туда потерянную семью (как делает Кари Хотакайнен), или рассказывает о том, как мать одно за одним пишет письма своим детям, объясняя, почему теперь не нужно общаться, заканчивает одно из писем словами «заранее спасибо, что больше меня не побеспокоите» (ее имя) (тема романа Юнас Хассена Кемири «Все, чего я не помню»)

Женщины-авторы склонны и выписать тщательным образом мало значащие по старым канонам детали быта, и воссоздавать вымышленную биографию: изящно и даже вызывающе выстраивает канву и придумывает цепь событий из жизни Марины Цветаевой и ее дочери Ариадны Рийкка Пело. 

В одной из критических статей о скандинавской литературе, я подчерпнула мысль о том, что здесь живут «по контракту». Подобная идея вовсе не означает, как может показаться на первый взгляд, что герои такого романа или жители такого общества, неискренни, или слишком официальные. Наоборот, подобное определение показывает, что житель скандинавской страны старается быть максимально приятным, полезным для общества. Его вежливость, услужливость и умение держать себя в руках обусловлены его стремлением быть не только человечным и миролюбивым, но учит искренне сопереживать другому, взрослея и становясь, наконец, разумным, здоровым, полезным представителем общества, в котором живет.