Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Бессонница

Ночью залаяла собака. Прямо над ухом, ее лай перерезал ночную
тишину. Сразу решил, что это – бульдог, хотя бульдогов сейчас,
говорят, мало, все больше пуделя. Но – это был бульдог, точно,
у него голос такой, узнаваемый, тембр голоса, не голос –
рык. И вот он прямо над ухом залаял, хотя не было никакого
бульдога в комнате, конечно, в ней вообще никого не было, кроме
меня. Однако же тишина сразу кончилась, сон кончился, лай
остался звоном в ушах и не давал заснуть час или больше.

Следующей ночью кто-то ходил – поскрипывали старые, с облупившейся
краской, половицы, слева направо, справа налево потом. Кто-то
ходил туда-сюда, не останавливаясь, походка – нервная,
неровная, суетливая. Потом скрип половиц замолкал, чтобы опять
начаться, уже с другого места, в другом ритме, только
нервность этой походки сохранялась. Кто-то нервничал и мерил шагами
комнату из угла в угол, и скрип половиц не давал заснуть,
поселяя волнение. В комнате той ночью поселилось волнение,
потому что скрип половиц не прекращался долго – может быть,
час или два, хотя, конечно, никого в комнате не было – ни
нервного человека, от шагов бессмысленных которого скрипели
старые половицы, ни вчерашнего бульдога, чей рык все еще иногда
возникал в ушах смутным воспоминанием.

Потом, через ночь или две, назойливо звонил телефон. Истошно звонил,
надрывно, – старый телефон, дисковый, его звонок напоминал
дребезжание другого звонка, велосипедного, из детства. В
детстве велосипедный звонок заливался в истерике, требуя
уступить дорогу или просто неся веселье и беспричинную радость – с
горки, с ветерком, когда волосы в беспорядке, а на лице –
застывшая улыбка вперемешку с восторженным испугом.
Телефонный звонок не давал заснуть, дребезжал откуда-то из-под
кровати, хотя какой там телефон – так, пыль одна, да старый
чемодан с обувью. Но – звонил, не давал заснуть, требовал ответа,
а как ответить? И потом, сразу же, кто-то ходить начал, из
угла в угол, из стороны в сторону, тихонько поскрипывая
старыми половицами с облупившейся краской.

А потом, через несколько ночей, когда откуда-то издалека залаял
знакомый бульдог, за стеной заплакал ребенок, разбуженный ночным
собачьим рыком, и никто его не успокаивал. Ребенок
захлебывался криком, и я почему-то сразу понял, что это – мальчик,
маленький мальчик. Хотя за стеной никого не было, как не было
и бульдога, который лаял в ночи. Но ребенок надрывался, и
сразу кто-то взволнованный начал скрипеть половицами, не
давая заснуть ребенку, и снова залаял бульдог, и телефон из-под
кровати назойливо задребезжал, отдаваясь звоном в ушах, а
ребенок все захлебывался плачем, и собака тоже вдруг
захлебнулась лаем. А человек все ходил и ходил, и половицы скрипели,
и никто не хотел успокоить ребенка, погладить собаку,
подойти к телефону и взять за руку человека, чтобы он остановился
или хотя бы замедлил свои шаги – из угла в угол, из стороны
в сторону, под мерный скрип половиц, под назойливо
дребезжащий звонок телефона, под плач ребенка, под надрывный лай
бульдога, посредине ночи, в пустой комнате, не давая заснуть.

Ночной сторож

Во сне все было квадратным. Я вел переписку: вопрос – ответ, вопрос
– ответ. Это был как допрос, только следователь – я. Задавал
квадратные вопросы – когда, где, что, кто, мне отвечали.
Квадратные ответы на квадратные вопросы. После каждого ответа
на меня нападал приступ кашля. Во сне я кашлял строго,
задыхаясь, и першило в горле. Потом, когда я проснулся в темноте,
оказалось, что кашлял я не во сне, квадратный кашель
остался и после пробуждения. Я попил теплой воды, встал и пошел
оглядываться.

Я шел и оглядывался. Ночь наступила как будто посередине. И было
плохо видно, все словно в тумане. И еще этот туман. Я
внимательно обходил окрестности. Впереди меня встречали люди, и я
заговаривал с ними. Вы кто, спрашивал я, например. Мы, отвечали
люди, например, воруем. Воровали. Воры, говорил я. Люди
согласно кивали, и я шел дальше. Людей было мало, немного. Или,
например, вы, спрашивал я. Мы, отвечали, домокрады. Воры,
говорил я. Домокрады, отвечали они. Украли бы наш, что ли,
говорил я. Нет, люди качали головой в такт, мы казенное не
воруем, мороки много. Тогда я тоже кивал головой, поддерживая
немудреный разговор, и шел дальше. К реке.

У реки, где был холм, под землей лежали другие люди. Вы кто,
спрашивал я, например, вы воры. Нет, шевелились под землей люди, мы
великаны. Домокрады, переспрашивал я, стараясь понять.
Великаны, шевелились мне люди. Вы воруете, говорил я, подходя
ближе. Мы великаны, говорили тогда великаны, мы под землей. Я
кивал головой великанам и шел через мост, через реку, на тот
ее берег. Там тоже был туман. Ночь проходила.

Ночь проходила без сна, и вокруг все сохраняло квадратную форму.
Квадратную, прямоугольную, снова квадратную. Было плохо видно,
как в тумане. И еще туман этот. На той стороне реки, на том
ее берегу, туман был особенно сильным. Я тогда обернулся,
чтобы увидеть пожар – все горело огнем. Но огонь было плохо
видно, огонь был слабым, едва выделяясь сквозь туман неяркими
тревожными всполохами. И дыма было тоже мало. Мало дыма без
сильного огня, только тревожные всполохи. Под землей
шевелились люди-великаны, и я снова закашлялся. Кашель был строгим,
но я не задыхался. Только словно бы першило в горле. И
теплой воды не было.