Проза

Начало

Продолжение

В назначенное время пришли мы вдвоём с Рыженом.

– А мне не больно, – вертел головой Толька в томительном ожидании
экзекуции. – Я вообще терпеливый.

Конечно, подумал я, с такой-то практикой.

Но Шиляев нас бить не собирался. Более того он как будто извинился:

– Вы за вчерашнее не дуйтесь: просто проверил – насколько ваше
желание стать настоящими мужиками серьёзно. Прописные, так
сказать.

Добавил, намекая на отсутствующих наших товарищей.

– Ну и видно теперь: кто есть кто.

В углу широкого Шиляевского двора была оборудована спортивная
площадка – турник вкопан, на нём мешок с песком висел, помост со
штангой и большим набором гантелей. Самодельную штангу Андрей
поднимал, а мы – разве только вдвоём с Рыженом. Зато
испробовали все гантели и подобрали нам подходящие. По команде
наставника мы подтягивались на турнике, отжимались от помоста,
работали с гантелями, скакали через девчоночью скакалку,
мутузили самодельную «грушу». И так каждый день. И так изо дня
в день. Андрей заставлял меня боксировать с Рыженом. И
Толька косоглазый так разматывал кулаки, что я и защититься не
всегда успевал, а уж сдачи дать…. Зато я легко одолевал его в
борьбе – сказалась отцова выучка. Андрей наставлял нас не
только премудростям поединков, но и хитростям коллективной
драки. Оказывается, и тут имели место свои тонкости, дававшие
преимущества умению, а не числу.

В школе, по приказу шефа, мы о тренировках ни гу-гу. Зато над нами
потешались. Слух о нашем снежном пленении и необычном
избавлении прокатился по классу и выплеснулся в коридор.

– За грошик купленные, – дразнились знакомые.

Или:

– Эй, трёхгрошовый, подь сюды…

Прикусили языки острословы, когда мы втроём – я, Андрей и Рыжен –
отлупили десятиклассника Суслая. Суслай – это кличка такая.
Может, фамилия у него – Суслов, может, звали – Славка. Не суть
важно. Был он здоровым бугаём и гордостью школы – побеждал
всех в районе на физических олимпиадах. В смысле, по физике
– наука такая о природе вещей. А вы, что подумали? Нет, он
здоровым был не потому, что занимался спортом, просто ел
помногу. Драться совсем не умел. Но начал удачно.

Что они не поделили с Шиляевым, осталось мне не известным. Только на
перемене босс предупредил: после уроков дело будет. И вот
мы стоим втроём – плечо к плечу – на школьном дворе, и все
ученики пялятся на нас в окна. Суслай хлопнул дверью, подходит
небрежной походкой – куртка расстегнута, пиджак тоже,
галстук на боку, край рубахи торчит из брюк. Впрочем, он всегда
такой – расхлестанный.

Остановился, жуя чего-то.

– Ну?

А потом вдруг бросил портфель свой огромный в Рыжена и кинулся на
Шиляя. Схватил атамана за грудки и ну трепать. Силёнка у парня
была – под его лапами затрещали Андреевы латы (в смысле –
пиджак, рубашка, куртка). Суслай то рвал их остервенело, то
душил противника, стягивая ворот, то просто тряс, как грушу.
Андрей крушил ему рёбра тренированными кулаками, а вот в
лицо попасть не мог – гордость школы для того расставил локти.

– Агапчик, ноги! – крикнул атаман.

Этот приём мы много раз отрабатывали на тренировках. Я бросился
Суслаю под ноги. Андрей толкнул его, и они оба кувыркнулись
через меня. Тут, наконец, Рыжен выбрался из-под завалившего его
портфеля, подскочил и очень удачно пнул Суслая в косицу. Тот
хрюкнул и затих. Напрочь. Ни звука, ни движения. Мы пинали
его – причём, Рыжен в лицо, Шиляй по рёбрам, я по толстым
ягодицам – а он лежал, как покойник, молча и не шевелясь.

От школьной калитки мы оглянулись. Суслай неуклюже дёргал ногой,
пытаясь повернуться то ли на бок, то ли на живот. Школьные окна
облепили встревоженные лица.

Андрей стянул с ладони варежку и выставил перед собой.

– Один за всех!

– И все за одного! – мы с Рыженом дружно шлёпнули по ней своими.

Вот такие дела.

Андрей учил нас не только мордобою. Он прилежно занимался в школе и
желал, чтобы мы избавились от двоек. С некоторых пор наш
день в Шиляевском доме стал начинаться с приготовлением уроков.
Андрей проверял тетрадки, показывал, как надо решать
примеры. Объяснять он умел гораздо доходчивее учительницы. По
крайней мере, мне становилось всё понятным. А вот Рыжену не
очень – непробиваемый тупица. Андрей, побившись с ним немного,
плюнул – а со мной занимался даже с удовольствием. Однажды мы
так увлеклись, что опрокинули чернильцу на его красивый
полированный стол. Ну, это я опрокинул – Андрей разве только
руку мою подтолкнул нечаянно. Всё, думаю, кранты – ох и
попадёт мне сейчас. От страха голову втянул, глаза закрыл – что-то
будет.

– Таня! – позвал Андрей старшую сестру. – Что можно сделать?

Она вошла, красивая, опрятная, совсем-совсем не строгая.

– Как мама огорчится.

Вдвоём с Андреем они помыли стол порошком, но след пятна всё-таки
проглядывался. Таня принесла клеёнку:

– Постелите от будущих конфузий.

Она была очень похожа на свою мать, а Андрей – на отца. Вот такая семья.

К тому времени, как мы заканчивали готовить уроки, Таня приносила
поднос с чашками чая и сушками. Надо ли говорить, что я по уши
был влюблён в неё? Тем более, что и она иногда принимала
участие в совершенствовании нашего с Рыженом образования.
Когда Таня за моей спиной склонялась, заглядывая в тетрадку, её
светлые длинные волосы щекотали мою шею и ухо. Я был в те
мгновения на вершине горы, называемой счастьем.

С подачи сестры и брата Шиляевых успеваемость моя в школе поползла
вверх. По итогам года в ударники даже выбился. Тёзки на осень
остались. А вот Кока, тот совсем вылетел – второгодником
стал. Но это я слишком далеко вперёд забежал.

Сначала была весна, и снег на поляне растаял. По воскресеньям мы
бегали кросс. Втроём. До леса и обратно. Это очень далеко –
наверное, несколько километров. Андрей бежал легко. Рыжен не
отставал. Впрочем, я тоже. Но после такой пробежки ноги мои
болели всю неделю. Только-только заживали к следующему
воскресенью, чтобы с понедельника снова начать свою препротивнейшую
ломоту.

Под ногами шуршала подмёрзшая трава, похрустывал ледок на остатках
луж. В грудь врывался воздух исключительной чистоты и
свежести – бодрил душу, закалял тело. На опушке мы подтягивались на
ветке берёзы, отжимались от пахнувшей весной, стылой ещё
земли, и начинали бег домой. Мнили себя спартанцами. По
крайней мере, я. Рыжену, думаю, такой народ доблестный и незнаком
совсем был. У Андрея не спрашивал.

После проводов Николая Томшина в армию, ватага Лермонтовская
распалась. Редко мы уже собирались толпой, как было прежде. Ходили
вдвоём-втроём в кино и получали там от преступных
группировок других улиц. Старшим ребятам костыляли на танцах. Андрей
решил вернуть краю утраченный авторитет. По его приказу мы с
Рыженом обегали нашу и все прилегающие улицы, оповестили
ребят – первого мая выступаем. И выступили. Целой колонной.
Пристроились в конце первомайской, где учащиеся и трудящиеся
демонстрировали свою солидарность со всем угнетённым миром.
Пели песни, кричали «ура!», махая ветками, флажками,
отобранными у школьников. На площадь, понятно, не вышли, но на улице
прохожие на нас таращились, указывали пальцами, махали
руками, приветствуя. Ну, а мы ликовали – Первомай!

После демонстрации встали в кружок, прикидывая финансовые
возможности. Думали в лес пойти и решали, что прикупить для похода –
вино, закуску, сигареты. Борька Калмыков летит на всех
парусах. Следом Олег Духович, друг и одноклассник. Красноармейская
братва их прищучила – у Борьки фотоаппарат хотели отнять.
Только Калмык старший дух перевёл, повествуя, как вот они –
красноармейцы клятые. Мы стоим стеной – они напротив. Перед
Андрюхой один с костлявым лицом, яйцеголовый, начал кульбиты
выделывать:

– Знаешь, кто я такой?

– Знаю, – говорит Андрей спокойно. – Ты – Колчак.

– Верно. А знаешь….

И дальше полилась неположенная на музыку песня: эх, сколько я
зарезал, сколько перерезал, сколько душ я загубил….

– Что мне до твоей арифметики, – говорит Андрей презрительно. –
Придёт время – и тебя прикончат.

– Может, попробуешь? – встрепенулся Колчак.

– Сам сдохнешь.

Красноармейский атаман затруднился с ответом. Все муки – бить или
отступить, а если отступить, то как, не потеряв престижа –
отразились на его кащеевом лице. Подсунулся подручный –
шу-шу-шу на ухо. Колчак тревожно зыркнул по сторонам, махнул рукой
своим, и, огибая наш строй, красноармейцы бегом покинули не
состоявшееся поле битвы. Причину такого их поведения узнали
поздно вечером, когда уставшие и навеселе вернулись из лесу.
Бориска-то наш, Калмыков, не поверил, что устоим против
красноармейских, и драпанул под шумок. Заметил это кто-то из
врагов, и бросились колчаковцы в погоню. Догнали, накостыляли,
фотик отняли – а мы-то и не ведали, а то разве б позволили.

Ещё был случай – но это уже летом, на каникулах. Собрались толпой на
Миномётку рыбку половить. Миномётка – это яма такая, водой
затопленная, раньше шахтой была – глину добывали. Вообще-то
это вотчина красноармейских ребят – но наша где не
пропадала? По дороге Пушкарь пристал – парень-то уже взрослый и из
Больничной ватаги. Из Больничной-то Больничной – а, как не
крути – Бугорский, стало быть, Красноармейским враг, а нам
друг. Пошёл – ну, иди – кому мешает? Только на Миномётке местный
бандюган Шаман – ух, и здоровенный же лоб! – признал в
Пушкаре своего давнего обидчика и ну его лупить. Избил и в шахту
сбросил. Пушкарь переплыл на противоположный берег – тут
как тут Пеня Ухабов: пинается, не даёт ослабевшему,
истекающему кровью парню выбраться на сушу. И началась драматическая
гонка: Пушкарь плывёт к другому месту, а Пеня берегом бежит и
снова спихивает его в воду. Шаман, будто Наполеон на
Поклонной горе, стоит, скрестив руки на груди, глядит с суровой
печалью. Вид его трезвил некоторые буйные наши головы. Да и
Андрей Шиляев предупредил – не рыпайтесь. Пене накостылять –
плёвое дело. Но как против Шамана – он взрослый, здоровый, в
тюрьме отсидел. Соберёт дружков и подвесит нас всех за одно
место.

Короче, не до рыбалки нам – смотрим, зубьями поскрипываем и не
лезем. А Пеня увлёкся – хотел юшки красной добавить – залез в
воду и оскользнулся. Да и Пушкарь его за волосы как дёрнет….
Упал Ухаб в воду и ну орать. Вот тут-то узнали мы его
сокровенную тайну – не умеет Пеня плавать. Такой здоровый – в армию
скоро – а плавать не умеет. Любой карапуз с нашей улицы,
только ходить научится, а уж бултыхается на Песке (на болоте
нашем пляж такой для детворы природа сотворила). Глядишь – уже
плавает. А этот урод-переросток тонет. Ну и фиг с ним. Пеня
бултыхается на месте, орёт, воду хлебает, а мы потешаемся –
потонет или нет. Камни бросаем – хватайся, Пеня! В какой-то
момент истошные вопли ухабовские вдруг перешли в утробный
рык погибающего зверя. Мы примолкли, но никто и не
пошевелился. Красиво, рыбкой, с крутого берега – как был в одежде –
прыгнул в воду Шаман. Треснул Пеню кулаком по голове, чтобы не
царапался, а потом оглушённого вытащил на сушу. Ухаб встал
на четвереньки и ну рыгать. Вода у него обильно лилась через
нос и рот, а мне показалось, что и из ушей.

Под шумок Пушкарь выбрался на берег, и теперь его голая спина
маячила далеко, где-то возле больничного забора – здорово чесал.

Возвращались домой притихшие, подавленные увиденным – удочки так и
не размотали. Андрей поучал:

– Повезло вам, ребята, что не в городе родились. Там правила
жестокие – бьют толпой, бьют до смерти. Упал – запинают. Готовьтесь
к суровости жизни с малых лет.

Жутко становилось от его слов.

Мои школьные успехи радовали отца:

– В институт поедешь учиться – поплавок для жизни зарабатывать.

А мне совсем не хотелось уезжать из нашей Увелки: и тут страстей
кровавых хватает.

Есть о чём задуматься. Может, начать двойки получать?

(Окончание следует)