Проза

Начало

Окончание

Раздружили мы с Шиляем из-за его одноклассницы. Впрочем, это был
повод – причина гораздо серьёзнее. И я Вам сейчас о ней
расскажу.

Папашка у Андрюхи работал водителем в какой-то организации – ну,
скажем, в райисполкоме. Потому что ходил на работу в костюме и
при галстуке, а водил легковой автомобиль, на котором
приезжал домой обедать. Больше своей работы любил он якшаться с
мусорами – дружинником каким-то числился народным. Ездил с
ними в рейды, дежурил на дорогах. Когда после охоты или рыбалки
попадались такой заставе, Андрей Андреевич обнимал моего
отца:

– О, сосед! С этим, ребятки, всё в порядке, – говорил он мусорам. –
Я его знаю и ручаюсь – добропорядочный гражданин.

Отец тоже улыбался, пожимая протянутую руку, и говорил – Шакал! –
только миновав милицейский пост.

Шиляевы ни с кем не дружили на улице, но и не ругались.
Интеллигентные люди, скажете Вы. И я так думал. А потом….

Новый учебный год развёл нас с Андрюхой в разные смены. Тренировки
прекратились, но мы с Рыженом по-прежнему тянулись к нашему
наставнику и готовы были выполнить любое задание. Выпал снег,
пришли морозы. И вдруг улица всколыхнулась. Андрей
Андреевич Шиляев с двумя молоденькими милицейскими лейтенантиками
ограбил и пытался убить приезжего нацмена. Смаковались
подробности. В Южноуральске на базаре этот кривоносый посланец
Кавказа подошёл к служебной Шиляевской «Волге»:

– Продаёшь, дорогой? Беру, не торгуясь.

И деньгами помахал.

– Продаю, – сказал Андрей Андреевич. – Но не эту. Другую. Дома стоит.

Поехали. Шиляев за рулём, покупатель рядом, сзади два мильтона.
Кто-то из них и вдарил нацмену по кумполу. Деньги вытащили,
поделили, а их незадачливого владельца выбросили в снег, аккурат
напротив кладбища – не помер, так замёрзнет. А этот
смуглолицый любитель дорогих машин не замёрз и не помер. Оклемался,
добрёл до Южноуральска и в милицию. Начальник построил
своих – никого не признал пострадавший. Вспомнили, что Увелка
такая есть, совсем рядом. Поехали. Там тоже общее построение –
и вот они, голубчики – хватай, крути! Задержали, допросили.
Лейтенантики Шиляева вложили. Того тоже к ответу.

И началась борьба: прокурор хочет посадить преступников, а главный
мильтон районный заступается – мол, так и так, мусор из избы,
честь мундира. Райком партии молчит, приглядывается –
последние слово за ним остаётся. Потянулись дни томительного
ожидания. Лейтенанты под домашним арестом сидят. Шиляев старший
на работу ходит, улыбается, здоровается – как ни в чём не
бывало. У обеих Тань – мамы и дочки – глаза на мокром месте.
Андрей Андреевич младший ходит мрачнее тучи, даже с нами
здоровается сквозь зубы. Однажды приказал:

– Вечером подтягивайтесь к школе – дело есть.

Пришли с Рыженом. Андрюха одноклассницу свою показал:

– Вон ту козу отлупить надо. Вдвоём справитесь?

Рыжен кивает, а я нет. Это с виду я такой девчононенавистник, на
самом деле мне их от души жалко. Может, детство под опёкой
старшей сестры сказывалось. Может, воспитание отца – браниться
он бранился, но никогда трезвый ли, пьяный, не трогал маму и
пальцем. И других женщин тоже. Однажды в застолье соседка
Мария Васильевна Томшина закатила отцу пощёчину. Стакан с
брагой лопнул в его руке. Казалось, убъёт её сейчас, а он ушёл
из-за стола, и до конца гулянки возился с нами, малышами –
хотя дом-то наш был. Почему красавица соседка треснула отцу?
Обременённый теперь жизненным опытом думаю, что любила она
его – собственный-то муженёк невзрачненький такой. А отец
видный был – лицом чист, грудь гвардейская, силёнка в руках
была. Как ей было не влюбиться? Год с небольшим – пока не
отстроились – ютились они в оставленной нашей землянке. Напрасно
Маруся Томшина вздыхала по-моему отцу – строгих моральных
правил был человек. Ну и получил за холодность свою….

Думаю, что в отца я удался – такое же романтичное, рыцарское
отношение к женщинам. А Андрей – морду набейте.

– Не буду, – сказал твёрдо.

Не до философий в то время было нашему наставнику. Взглянул мельком,
толкнул в снег:

– Да пошёл ты!

И я ушёл, и больше не ходил к Андрею, в их дом, не водил – как
говорят на нашей улице – с ним дружбу.

Ту криминальную историю – если интересно – доскажу. Короче,
покончили с собой лейтенантики – от стыда и позора наложили на себя
руки. Один повесился, другой застрелился. Будто сговорились
– в один день. Шиляева тут же под стражу. Потом суд – и
первый тюремщик на нашей небольшой, в двадцать дворов, улочке.

Как-то пригласил меня Рыжен на Рабочую улицу. Распри наши кончились,
и я шёл без опаски, даже с интересом. Ребята там в чьём-то
огороде у сарайной стены окоп в снегу вырыли, строчат из
самодельных автоматов синюшными от мороза губами:

Тр-р-р-р-….

Швыряются самодельными гранатами:

– Бух! Бух!

Падают раненые, их уносят на носилках в сарай. Все попадали. Рыжен
последним. Тащить некому – сам заковылял, постанывая. Пошёл и
я. В сарае лазарет – лежат герои раненые, чаёк попивают.
Две наши одноклассницы – Люба Коваленко и Света Аржевитина –
их перевязывают. Меня тоже уложили.

– Куда? – спрашивает Светка.

Я на лоб показал. Света замотала его бинтом, а Люба чай несёт. Лучше
бы она перевязывала – нравится она мне, что тут поделаешь.
Теперь, после общеклассного замирения, как-то доступнее
стала её красота. Могу смотреть, сколько хочу, а она мне
улыбается – ведь я лучше всех мальчишек в классе учусь. Нет, Вовку
Матвеева забыл. Тот отличник – как попёр с первого класса,
до сего года ни одной четвёрочки в четверти не было. Но так
он в музыкалке занимается, его никто и за пацана-то не
считает. А Любочка действительно мне улыбается и, если б только
намекнула – пошёл бы провожать её после школы и портфель бы
понёс.

– Ну, как? – спрашивают меня парни с Рабочей. Рыжен-то примелькался
здесь – моё, свежего и неглупого человека, мнение интересно.

– Примитив, – говорю. – Мы этим до школы переболели.

Любочка слушает, улыбается, вторую кружку мне несёт. И меня несёт.

– Если хотите настоящим делом заниматься, могу предложить следующее.
У нас на Бугре такие сугробы наметает, а когда дороги
бульдозером чистят, такие горы получаются – выше дома. Мы – нас
числом меньше – крепость построим, а вы попробуйте её взять.
Сабель с копьями наделаем – сражаться будем. Снежками –
вместо гранат.

Моё предложение всем понравилось.

Рыжен решил брать быка за рога – очень ему хотелось в командиры
выбиться. На следующий же вечер собрал у себя дома всех
одноклассников живущих по эту, Бугорскую, сторону школы, и мальчишек
помладше – старшими-то не с руки командовать. Себя объявил
командиром, меня назначил начальником штаба, и я тут же
принялся за дело. С Толькиной старшей сестрой Люсей, вдруг
заинтересовавшейся нашей воинственной вознёй и объявившей себя
начальницей медсанбата, склеили несколько чистых листов, и я
принялся чертить карту окрестности. Лучше меня её никто не
знал – и лес, и болото. Карта получилась – загляденье.
Крестиками обозначил пару мест и буковками подписал «Шт» и «Ск».

– Это что? – ткнул пальцем косоглазый командир.

– Штаб. Склад. Для секретности, – я подмигнул. – Вдруг карта врагу
попадёт – пусть ищут и копаются.

Моё творение всем понравилась.

Заминка вышла с названием нашего отряда. Что только не предлагалось
– и «Смерть фашистам», и «Болотная братва», и ещё чёрте что.
Моё первое предложение – «Гёзы». Так называли себя
восставшие против владычества Мадридского престола жители
Нидерландов. С испанского это переводилось, как «оборванцы». Слово
Рыжену понравилось, а суть его нет.

– Какие же мы оборванцы? – командир полюбовался на себя в зеркало. –
Нет и нет. Думайте дальше.

Тогда я предложил назвать наш отряд «Береговое братство» и объяснил
его суть. Так называли себя пираты с острова Тортуги в
Карибском море. Это подошло всем, и командиру тоже. Во-первых,
живём мы на берегу Займища. Во-вторых, пиратом быть куда как
хорошо: грабишь себе да пируешь – никаких забот. В общем,
воодушевились мы и сговорились собраться в воскресенье с
лопатами начать строить снежную крепость.

Карта осталась у командира. Она просто зачаровала его. Этот придурок
всерьёз думал, что, если найти место обозначенное «Ск», то
отроется целая куча необходимых ему вещей. Он припёр карту в
школу и похвастался Любочке Коваленко. Та дальше, и пошла
цепная реакция. Короче, после уроков меня похитили –
захватили в плен и силком утащили в известный сарай. Бить не били,
но допытывались, что я знаю по сути дела. Молчал, стойко
перенося пытки (щипки и щекотку), мужественно выслушал все
угрозы. Правда, был момент, поколебавший моё упорство. На щеке
обнаружилась царапина – от ручки ранца в момент моего захвата.
Любочка не запаслась аптечкой и просто поцеловала рану. Вот
тут-то дрогнуло моё сердце. И когда Любочка попросила – ну,
расскажи – я не сказал решительно «нет», не мотал, отрицая,
головой. Если б в ту минуту она предложила – а хочешь меня
поцеловать? – и подставила губы, я, наверное, и Родину
продал бы. Но она не догадалась, а я, повременив, справился с
желанием стать предателем. Ну, чего там – ну чмокнула в щёку, я
и не почувствовал ничего. Вот если б в губы…. И я продолжал
упорствовать.

В конце концов, меня отпустили с миром. Сказали, что я настоящий
партизан, и такого врага следует уважать. И они уважают.

Нож в спину нашему «Братству» вонзил сам командир. Не знаю, что за
наваждение на него нашло – ни есть, ни пить, не спать он уже
не мог спокойно – так овладело им желание найти то место,
которое так, смеха ради, обозначил я на карте «Ск». Один он
боялся идти в лес. С нами?... Не знаю, почему он не позвал
послушный ему отряд, а взял и показал карту врагам с Рабочей
улицы. Может, думал, что те его тоже командиром изберут. И
станет он, объединив два отряда, классным лидером. А может даже
школьным. А может…. Не знаю, чем он руководствовался, но
пошёл на сделку с неприятелем.

В воскресенье все собрались, а он не пришёл. В понедельник в школе
всё выяснилось, и наш отряд распался – кто-то перешёл к
Рабочим, кто-то остался сам по себе, неорганизованным. А я затаил
обиду. На следующий выходной, когда эти идиоты,
вооружившись самодельными автоматами, пошли откапывать несуществующий
склад, я подговорил Халву с Грицаем (мои уличные приятели)
пужануть эту ораву. Валерка с Вовкой – здоровяки, их издали
легко за мужиков принять можно. На это я и рассчитывал,
собираясь разогнать два десятка морд.

Следить за ними не стали – мне было известно место, куда они, в
конце концов, притопают, если не конченные идиоты – не заплутают
в лесу или не разберутся в такой прекрасной карте.
Добрались до заброшенного сада и – ну уплетать побитые морозом
дички. Вкуснотища! Увлеклись и чуть не засветились. Вдруг слышим
– голоса. Я крадучись на опушку поляны, из-за сосёнки
выглядываю – они. Идут и карта в руках. Друзья мои без особой
фантазии выскакивают из кустов – чуть меня не стоптали – и
навстречу:

– Ага! Попались! Вот мы вас!

– Убью! Зарежу! – входя в раж, орал Халва.

И Вовка вторил ему матом. В общем здорово получилось. Горе-вояки
сыпанули прочь. Рыжен, конечно, впереди. А вот Любочка со
Светкой отстают – понятное дело: разве девчонки умеют бегать.

В общем, чешем – они от нас, а мы за ними. Впереди канал, когда-то
отрытый для осушения болота, да так и брошенный далеко до
береговой черты. Преследуемые стекли в эту траншею, и пропали с
глаз – с той стороны не показались. Головой верчу – жарят
каналом, где-то выскочат – слева, справа. Подбегаем –
навстречу деревянная граната летит, кувыркается. Точно Вовке в лоб
– везёт же парню на стандартные ситуации. Он упал сначала, а
потом вскочил, буйволом взревел и в канал. Следом Халва.
Когда я поднялся на высокий берег – внизу шло месиво. Приятели
мои крушили всех подряд, не жалея и девчонок. Минут пять
происходило что-то похожее на драку – одноклассники защищались
и даже сдачи пытались сдать. Но вскоре сопротивление было
подавлено, и искатели склада ударились в бега. Мне было жалко
девчонок, а про ребят думал – пусть побегают: лишним не
будет. В сердце, правда, закрадывалось тревога – что-то теперь
будет со мной, ведь только-только замирились.

Но всё обошлось – жив, как видите.

Можно ставить точку в повествовании. Но хочется рассказать ещё один
эпизод. Он произошёл следующим летом.

После суда над отцом Андрей Шиляев стал раздражительным, нелюдимым.
Последнему зима способствует. А вот лето нет: хочешь, не
хочешь, а надо идти на улицу – без купанья, без футбола разве
проживёшь. И Андрей вернулся в общество. Постепенно смазалась
его отчуждённость. А однажды заявил мне:

– Катись отсюда, а то в ухо дам.

Я хорошо его знал – слов на ветер не бросает. Готов был подняться и
уйти, но пришла неожиданная поддержка. Ближайший сосед и
друг детства Мишка Мамаев встрял:

– Только попробуй.

С Андреем они были ровесники. Шиляев ростом повыше, но у Мишки очень
сильные руки и вятская упёртость. Только вчера он дрался с
Колькой Брезгиным. Этот мордвин был старше Мишки и здоровше.
За что наскочил на Мамайчика – не знаю. Поначалу Мишке
здорово досталось – кровь бежала изо рта и носа. Но он терпел, и
бил, бил, бил…. В конце концов, Брезгин ударился в бега.
Убежал и вернулся со старшим братом – Генкой. Этот вообще
взросляк – уже в армии отслужил. У Мишки было время убежать. Но
он взял в руки дубину и заявил мордвинам:

– Убью, если не обоих, то одного точно.

И братья отступили.

Может, в упоении этой победой Мишка давал мне теперь поддержку,
встал на пути мрачного, жаждущего крови Шиляя и смело глянул ему
в глаза:

– Только попробуй.

Андрей взвесил все «за» и «против», плюнул в мою сторону и отступил.
Так закончилась моя старая дружба и началась новая. Не
совсем точно сказал сейчас: с Шиляем ещё зимой разбежались, а с
Мишкой мы давно (сколько себя помню) знакомы и дружны.
Только после этого случая отношения наши стали ещё теснее. Мишка
– отпрыск многодетной малообеспеченной семьи – зимой жил и
учился в южноуральском интернате. Приезжал домой по выходным.
Ждал я эти дни с нетерпением. Летом, понятно, были
неразлучны.

Мальчишкам нужны наставники. Не отцы – этого нельзя, того не смей! –
а старшие ребята, в отношениях с которыми узаконены
правила: пошли со мной, делай как я, попробуй лучше моего. Так и
получилось: окончив начальную школу, входили мы в подростковую
жизнь, имея свой собственный пример для подражания.

Кока Жвакин, как Вы помните, остался на второй год и откололся от
нас. Да ему, кроме братьев, никто и не нужен был.

Толян Рыбак, задружив с Пеней, пристрастился к куреву и воровству.
Крал деньги дома, в магазине. Шоколадки с витрины. Собирал
«бычки» на остановках. Лупил его отец за это. Однажды и мне
досталось. Центром их жилища была большая русская печь, а
вокруг неё три комнаты и кухня, сообщающиеся дверями. Борис
Борисович и в минуты воспитания чад не изменял своим привычкам.

– Так, – объявлял он. – Сейчас я тебя выпорю.

Вставал и начал освобождать ремень из брюк. Толька занимал исходную
позицию (Бориска-то послушным рос). И начиналась потеха.
Рыбак бегал по комнатам вокруг печи с криками:

– Папочка, не надо! Больше не буду!

Бориска ликовал на печи – чтоб под ноги или горячую руку не попасть.
Женщины – мать и бабка – забивались в угол и переживали за
сына, боясь гнева главы семьи. Отец и сын наматывали круг за
кругом. Правила игры были справедливыми – иногда,
умаявшись, Борис Борисыч, отступал, другой раз Тольке не везло.
Однажды мне не посчастливилось заявиться к другу в такую минуту.
Увидав открытую дверь, Рыбак решил сжульничать – ринулся на
свободу. Меня сшиб на пороге. А потом и ремня ещё досталось.
Пока Борис Борисыч разобрался….

Рыжен тянулся за Шиляем. Только Андрей после несчастья с отцом
становился день ото дня всё хуже – пристрастился к куреву,
спиртному, запустил школьные дела. Погружался, словом, в пучину
грехов и Рыжена за собой тянул.

Не буду обременять Вас рассказом, – может в следующий раз? – что дал
мне Мишка Мамаев, какие привычки привил. Только был он, был
и остаётся, человеком правильным. Шибко мне с ним повезло.