Проза

Начало

Продолжение

4

Но ангины не случилось. Просто она долго шла во сне по белоснежным
облакам, и повсюду из белой пены выплывали вершины синих гор
с ровно-сияющими снегами. Она просто шла по прохладному
небу, и дыхание с каждым шагом становилось все ровней. Потом она
проснулась, как от мягкого толчка. И почти сразу же за
пробуждением раздались первые, еще прозрачные, звуки горна. С
ней это случалось и раньше – просыпаться на секунду-другую
раньше, чем хотел горнист. Быстро поднявшись, она попыталась
понять, отчего у нее такое приподнятое, умиленное настроение и
вспомнила, что сегодня в лагере – день обмена опытом, в
честь чего их даже освободили от физзарядки. Это означало, что
в гости к ним понаедут ребята из других лагерей, чтобы
наглядно изучить, что у них есть хорошего, ну и, конечно,
выказать себя. По этому случаю было велено принарядиться, то есть
одеть не какие-то там юбки-платья, а школьную пионерскую
форму. Мария любила пионерскую форму, несмотря даже на то, что
приходилось менять шорты на юбку. Главное, что юбка была
подпоясана кожаным ремнем с сияющим на бляхе пламенем костра. Но
особенно ей нравилась белая накрахмаленная сорочка с
погончиками. Если бы ко всему добавить пилотку, то Мария
чувствовала бы себя летчицей, на которую собиралась выучиться после
школы. Но пилотка в лагере полагалась только старшему
пионервожатому, барабанщикам и знаменосцу.

Мария выскочила в коридор, чтобы успеть, как всегда, сделать все
свои умывальные дела до всеобщей катавасии. И добродушно
отметила про себя, что белая ее тень уже тут как тут. Завязывая на
ходу волосы в хвост, Света вышагивала за ней, как цапля,
сонная, глядящая куда-то под ноги. Так и казалось: вот
притопает она в умывальную комнату и выловит себе на завтрак
парочку-другую лягушек из прикрытого тряпкой ведерка.

Наскоро справившись с туалетом, Мария из вежливости задержалась
около Светы, пока та тщательно водила щеткой внутри беззвучного
по такому случаю рта. Вообще же, Света была, как видно,
большой чистюлей – ногти на ее длинных пальцах, которые водили
щеткой, как смычком, были аккуратно подстрижены под корень,
так, что некуда было пробраться и пылинке, а пижама выглядела
так, будто была надета на манекен, который соприкасается
разве что с воздухом.

– Сегодня все одеваются в форму, – предупредила Мария, когда они
вернулись в палату.

– Ага, – согласилась Света и как-то так ловко, расторопно вылезла из
своей стерильной пижамы, так незаметно обернулась в
высокую, стройную пионерку с белыми гольфами под стать сорочке,
что, глядя на нее с двадцати шагов, можно бы было, пожалуй, и
ее признать за человека. Свете даже пришлось подождать, пока
Мария возится с вечно съезжающей на бок пряжкой и сползающей
на бедра юбкой.

Теперь можно было идти на линейку.

В коридоре Мария, осадив на ходу мальчишку, который намеревался
дернуть Свету за волосы, попыталась отстать на шаг-другой – она
не любила ходить плечом к плечу или, не приведи Господь, под
руку, предпочитая пропустить спутников вперед. Но, видимо,
Света была из того же теста и предпочла пропустить вперед
Марию.

Вся надежда Марии была на белое море с красными чайками. Белое море
из людей в белых сорочках – вся прибывающая мало-помалу
пионерия – уже бурило, катая по двору шумные волны.

Мария, сумев-таки зайти за спину Светы, незаметно нырнула в один из
боковых потоков, и ее понесло, как на льдине, словно не
своими, не собственными ногами.

«Надо бы не забыть зайти в библиотеку и набрать для нее детских
книжек, – подумала Мария, прежде чем окончательно забыть о своей
неожиданной подруге. – Пусть привыкает к нормальному
чтению, заодно и времени на разговоры останется меньше».

Позже, когда все уже построились, она еще раз вспомнила про Свету,
видно, затем, чтобы оценить на почтительность расстояние
между ней и собой, но не нашла знакомых очертаний ни в
«Стражнике», ни в родном «Буревестнике», куда раскидали осиротевших
соколят. «Наверное, Света вернулась в палату и сидит там в
своих особенных думах, – решила Мария. – Пионерская линейка,
как видно, тоже не шибко взрослое занятие. Ей бы сразу в
комсомол!». Но странное дело: только Мария подумала про эти
особенные Светины думы, как над белым морем с красными чайками,
изнутри этого моря, вдали, у линии горизонта словно выросли
снежные горы и от них повеяло такой радостью и таким покоем,
что Мария, перестав сутулиться, чуть было не приложила к
глазам руку козырьком. В глазах ее было светло и празднично.
Так празднично, что она даже не сразу поняла, откуда взялся
на площади рядом со старшим пионервожатым Армен. Вроде бы на
этом месте положено стоять знаменосцу. Неужели в лагере,
наконец, узнали про то, как они с Аликом выстроили на чердаке
потайную пионерскую комнату – собственными руками, при помощи
пилы и лобзика? И теперь произвели одного из умельцев в
знаменосцы?

Но поза у Армена, может быть, от излишней скромности, была отнюдь не
горделивая. Высокий, тощий, он походил на крюк и лишь
изредка поднимал словно налитые земляной жижей глаза, чтобы
прикинуть по лицам ребят: не сон ли все это происходящее?

Мария прислушалась, и ее словно утянуло в глубину сонного болота.
Тонкий, похожий в своей зеленой майке на водоросль, старший
пионервожатый отрывисто говорил, заложив руки за спину и
раскачиваясь взад-вперед всем корпусом:

– … кормил экскрементами. Хорошо, что в эти минуты с нами еще нет
гостей. Это позор всего лагеря. Пионер должен быть осужден за
недостойное поведение. Потому что из-за того, что упомянутый
пионер кормил экскрементами… В общем, щенок остался жив, но
его выхаживают наши юннаты. Нет, вы только подумайте,
размазать по тарелочке свои экскременты, чтобы…

Последние слова старшего пионервожатого утонули в хохоте. Армен, не
поднимая головы, стрельнул взглядом по рядам хохочущих
мальчишек и едва надменно улыбнулся. Смеялись даже некоторые
девочки, хотя большинство девчонок взирало на Армена как на
отпетого негодяя.

Старший пионервожатый, перестав раскачиваться, сделал очень
серьезное лицо, поднял протестующе руку ладонью к белоснежным рядам
и несколько раз подвигал ею, словно прося прекратить
аплодисменты.

Но лагерь шумел слишком откровенно, и Армен, пользуясь случаем,
успел несколько раз подмигнуть приятелям, а кое-кому и показать
из-за спины кулак.

Потом откуда-то выскочила очкастая приземистая директриса, которую в
лагере побаивались, и пустилась чуть ли не взапуски вдоль
притихших рядов, остервенело ругаясь и местами
рукоприкладствуя. Пробежавшись в считанные секунды из конца в конец, она
подскочила к разом осунувшемуся Армену, и, вывалив на него
остатки брани, совсем уж жалкие, осипшие и какие-то
механические, дала здоровенный подзатыльник и велела стать в строй.

Скромно улыбаясь, Армен влился в ряды стражников и тут же наподдал
кое-кому коленом под зад. Все почему-то опять посмеялись, и
линейка перешла к своей торжественной фазе – отчету
председателей отряда и подъему знамени.

Мария не смеялась и не ужасалась. Она просто вся одеревенела,
представляя себе то, что могли подумать о ней приятели по
злополучным играм на чердаке.

Едва дождавшись команды «Разойдись!», она протолкнулась к одиноко
стоящему и глядящему по сторонам Армену и выпалила:

– Послушай, это не я!.. Ты думаешь!.. Вы думаете!.. Это не я! Не я!

– Ясное дело, не ты, – вяло ответил Армен, приветливо глядя на нее
грустными, черными глазами. – Это твой приятель настучал.
Сразу после вашего ухода нас и накрыли. Все наши вещички
сложили на покрывало, связало в узел, как зачумленное, и унесли.
Но поделки – это черт с ним. Алика жалко. Знаешь ведь, он
гордый. Сложил в тот же вечер чемодан и дернул в ночь из
лагеря. Но менты его сцапали на вокзале, вернули. Сейчас ждут его
родителей, чтобы передать из рук в руки. Исключили Алика.
Выгнали.

И, махнув неопределенно рукой, Армен отвернулся и побрел прочь.

Вдруг он остановился и, оглянувшись с полуоборота, пристально
посмотрел на Марию горящим глазом. И, улыбнувшись, подмигнул:

– А ты не горюй. Поняла? Я сам во всем виноват. Сам эту кашу
заварил. Не надо было кормить собачку этими экс…трементами.

…Мавродия она нашла в палате. Она так себе и представляла: палата,
запертая дверь, в которую она изо всех сил бьет ногами и
никому из ребят не удается ее утихомирить. Наконец дверь
приоткрывается, и от нее обречено отскакивает бледный Мавродий. Он
кидается в другой конец комнаты, выскакивает на террасу, но
Мария настигает его и валит на пол…

Дверь распахнулась без труда, и за нею Мария увидела побледневшего
Мавродия. Он стоял в глубине комнаты, закутанный то ли в
знамя, то ли в какую-то красную материю и совсем не собирался
бежать. Только шея его вытянулась пуще обычного, и кадык так и
резал глаза, а сами глаза смотрели как невидящие, куда-то
сквозь Марию, то так, словно прошивали ее автоматной
очередью.

– Пришла, да? Пришла? Ну, бей! Бей! Заложил я их, выдал! И еще
заложу! Каждую сволочь продам за зверя! Не жаль мне людей, и все
тут. Люди – на то они и люди, они между собой разберутся. А
ты попробуй, поменяйся местами со зверем.

Красная материя на Мавродии была как пламя, и Мария заворожено
смотрела, как рождаются из него руки-ноги – скрещенные на груди
руки и худющие, все в ссадинах и шрамах, растопыренные,
выгнутые колесом ноги. Да это же вовсе не кусок материи. Бог ты
мой, это обычное девичье платье.

– Ну, чего смотришь? Дамской одежды не видела? Я теперь в платье
ходить буду, раз вы такие бестолочи. Говоришь вам, говоришь…
Эх! Ну, украл я это платье. И еще накраду. Платье – не жизнь.
А вы… Эх!..

Попятившись, Мария нащупала спиной дверь и вывалилась в многоголосый
коридор. Сердце ее словно льдинкой мерцало, так оно было
обескровлено. Мавродий сбрендил – это было ясно, как день.

Не было только ясности с собственной головой. Голова существовала
словно по отдельности, сама по себе. Марии даже пришлось
зажать уши ладонями, чтобы почувствовать: голова в руках. Но
странная эта голова силилась выскользнуть из рук и взмыть
воздушным шариком под потолок. И главное – все это началось еще до
Мавродия. Еще там, на линейке, Мария поняла, что голова ее
осуждает Армена и что вина его ошеломительная, а, значит,
самая что ни есть настоящая, что говорить о ней в тех
протокольно-легкомысленных тонах, которые позволил себе старший
пионервожатый -–это все равно, что размазать по тарелочке что-то
до слез неприличное – правда, неумышленно. Но никто в
лагере не понял этого. Если уж говорить – так говорить! А так –
лишь самые отъявленные дуры осудили Армена всерьез, сами не
зная почему.

Мавродий сбрендил. И в то же время Мавродий не сбрендил. Все не так
в этом чертовом лагере, все словно понарошку, все не
всерьез.

За завтраком Мария смутно почувствовала, что в столовой не хватает
то ли стульев, то ли тарелок, то ли каких-то людей. Но так и
не разобралась со своим ощущением, так как обычно тихие ее
соседи по столу нетерпеливо ерзали и болтали о необычном
существе из пионерлагеря «Спутник», которое привезли к ним
сегодня для обмена опытом и поместили в первую палату. Существо
будто бы умело останавливать сердце, закапываться на полчаса
в землю и глотать горящие факелы. Это были очень интересные
сведения и, сгрудив в кучу тарелки с недоеденной едой, все
четверо пустились наперегонки в первую палату.

В первой палате уже толпилась масса народу и среди всех Олег
Валерьянович с супругой Нелли Николаевной. Нелли Николаевна
руководила «Стражником» и, будучи красивой, приветливой и элегантно
одетой дамой, вечно ходила в окружении восторженных
девчонок. Олег же Валерьянович был шефом «Буревестника» –
подтянутый, широкоплечий брюнет, он занимался, в основном, мальчиками
– обучал их в свободные часы основам самбо. Мало-помалу
поклонницы Нелли Николаевны сплотили настолько дружную команду,
что поселились все вместе, в палате номер один, там, где
жила сама Нелли Николаевна. Туда же помногу раз на дню хаживал
Олег Валерьянович со своими самбистами. Так образовалась
неразлучная компания, среди которой завелись даже свои
«женихи» и «невесты».

Марии давно хотелось наведаться в первую палату, чтобы посмотреть,
как тренируются ребята, как деловито перебрасываются они
спортивными терминами с Олегом Валерьяновичем, который нравился
ей уже тем, что не совал свой нос в ребячьи дела, как
держатся после тренировки за ручки «невест»… Но этот последний
пункт – держание «женихов» и «невест» за ручки и их лишенные
смысла ужимки – был так тяжел, что начисто обламывал
остальные.

И вот теперь все были заняты существом, которое очаровательно стояло
на голове, а Олег Валерьянович, присев с секундомером на
пол, тихо и озабоченно задавал какие-то вопросы. По-видимому,
существо специализировалось как раз на заглатывании
вопросов. Отстояв свое время, оно встало на ноги, и все увидели, что
это обыкновенная краснощекая девочка, которой тут же
преподнесли мороженое.

Начался галдеж, и Олег Валерьянович был вынужден подходить к
некоторым из ребят по отдельности и задавать свои огненные вопросы,
услышав которые кое-кто вздрагивал и начинал усиленно
отмахиваться.

Подошел Олег Валерьянович и к Марии.

– Это ты у нас призовое место по шашкам? Мы тебя отправим на турнир к соседям.

– Ой, не надо! – чуть было не вырвалось у Марии, но Олег
Валерьянович уже удалился, чтобы раздаривать свои обещания кому ни
попадя.

Однако здесь было любопытно, приезжая девочка много рассказывала про
цирк, где она выступала вместе с отцом-акробатом,
показывала смешные трюки, а однажды, пристально вглядевшись в Марию,
сделала вид, что в руках у нее материализовалась палочка. С
этой невидимой палочки она с беспечным видом счистила
воображаемым ножичком кору и, небрежно отбросив оба предмета,
весело подмигнула ей. И получилось так, что Мария просидела в
первой палате до самого вечера – благо, что и мертвый час
пролетел среди дня как живой.

И только за ужином она вдруг поняла, что в столовой не хватает
Светы. Светы не было ни за завтраком, ни за обедом – ее не было
нигде, ни разу за долгий день. Теперь Мария четко отследила
это в памяти.

(Продолжение следует)