Проза

Начало

Продолжение

6

Этот чудесный-чудесный мотоциклист… Почти невидимый на своем
стальном коне, весь растворенный в полутьме и очаровательном
рокоте… Он кружится на круглом пятачке арены, – Мария же, вместе с
другими зрителями, затаив дыхание, смотрит сверху, как в
яму. У ямы отвесные стены и по краям ее толпятся готовые
ахнуть зрители. «А-а-а-х!» – слышится Марии. Она опять упустила
момент, когда мотоцикл, должно быть, резко накренившись,
проворно взмыл на стену. Немыслимо-пьянящий, бесподобный воздух
накаляется как от печи и в нем все ближе мелькает неоновый
значок на черной куртке мотоциклиста. «Ну, мама, пойдем в
цирк еще, пойдем прямо завтра!» – кричит она, не помня себя от
восторга, когда артисту удается улизнуть от неиствующей
публики и, вывалившись возбужденной толпой на улицу, публика
гудит и будоражит случайных прохожих… Потом, может быть, для
того, чтобы отвадить Марию от цирка, мать рассказывает
ужасную, с ее точки зрения, историю. Оказывается, мотоциклист
больше не выступает в цирке, потому что он упал с каната. Да-да,
гордому, неистовому мотоциклисту было мало его стен, и он
вознамерился проехать по канату. Но, просчитавшись, упал. И
вот – повредил позвоночник.

Мария слушает, и эта история вовсе не кажется ей ужасной. Это
прекрасная история. Нет для нее ничего выше подвига мотоциклиста.
И нет ей радости с его исчезновением. Пригорюнившись, сидит
она целыми днями в комнате, схватившись за ручки железной
кровати и представляет, что ручки – руки… И как-то в один из
тех дней отец, приоткрыв дверь, впускает в комнату настоящего
орла, а после вступает в нее сам и загадочно улыбается.
Отец и орел – это помнится как одно. Это тянется солнечной
дорожкой и слепит глаза. Раскинув крылья, орел летает под
потолком, и нет предела ее немому восторгу.

Но вот появляется мать и велит орла удалить, потому что дом – не
курятник, в доме – ковры. И орел удален.

Выбежав во двор, Мария находит еще дымящиеся головешки костра. А
слабó – взойти на этот ковер – ковер из углей и пепла?

Как была, в кедах, Мария прыгает в середину костра, а после, сцепив
зубы, гордо ходит с волдырями на пятках. Она – тоже
мотоциклист, ведь она сумела причинить себе вред.

А потом случается поистине ужасная история. Однажды, вырезав из
цветной бумаги погоны и разрисовав их звездочками, Мария
наклеивает их себе на сорочку и, вырядившись в эту самодельную
гимнастерку с нарисованными нашивками орденов, пририсовав себе
усы и бороду, долго бродит по дому, улыбаясь, как в сказке…
Скоро придет с работы отец, и она отдаст ему честь, он же,
счастливо рассмеявшись, посадит ее себе на плечи. И вот вошел
отец и, увидев ее наряд, тотчас нахмурился и зло, грубо
велел привести себя в праздничный вид. Мария повиновалась, но с
тех пор отец перестал быть орлом. Мало того – он перестал
быть отцом. С его возвращением Мария удалялась в другую
комнату и играла одна, больше не допуская этого грубого человека
до своих игр. Она так и решила с тех пор: мужчины в своем
большинстве – грубые твари. И когда мать с отцом ссорились,
всегда вставала на сторону матери. Ей было невдомек, что ссоры
всегда затевала мать. Мужчина не смеет грубить женщине, не
смеет грубить ребенку. Его предназначение – защищать… Ох, как
чувствовала это Мария всем тем, что было в ней
мужественного, – тем, что так некстати было поругано отцом!

«Да или нет?! Да или нет?! Да или нет?!» – свирепо кричит какой-то
квадратный мужчина с метлой, загородив ей дорогу из подъезда.
Мария, приостановившись, удивленно моргает. А мужчина с
метлой – тот самый дворник-баптист из рассказа Светы – потрясая
перед ее лицом громадной фигой, басисто повторяет нараспев:
«Господь, отпуская человека в наш мир из своего аэроплана,
спрашивает, прежде чем пнуть коленом под зад: «Да или нет,
мой друг? Принимаешь ли ты мир таким, каков он есть или
будешь весь век морщиться? Так да или нет?» «Нет!» – отчаянно и в
то же время твердо кричит Мария, вцепившись баптисту в
метлу, Она отталкивает его, удивленного…

Все. Сон кончился. Кроме баптиста, в нем все было правдой.

Приподнявшись на подушке, Мария торопливо выпустила руку безмятежно
спящей на спине Светы. Потом, присмотревшись к ее отрешенной
позе, не выдержала и снова положила ладонь на сгиб ее локтя
– уже легонько, не сжимая пальцев. И тотчас вслед за этим
затрубил горнист.

Света сразу открыла глаза, повернула к ней голову с разбросанными на
подушке волосами цвета солнца и взглянула на нее теплым,
немного испытывающим взглядом.

– Надо раздвинуть кровати, – сказала Мария, не отнимая руки.

– Надо, – коротко согласилась Света, неприметно смутившись.

И они поскорее встали и расставили по местам кровати.

Горнист продавливал прерывистые звуки, которые, оторвавшись,
поднимались вверх, как радужные мыльные пузыри. Другие, отскочив,
грузно стукались об пол, как металлические шарики. Гомон,
смех детворы, перемешавшись с этими шарами двух видов, тоже
казались круглыми, шныряющими, вездесущими. И хотелось в этот
поток.

Но поток двигался на физзарядку, а позже – на линейку. А этого
сейчас хотелось меньше всего.

– Ты знаешь, – сказала Мария, заворожено разглядывая Свету в ее
новом голубом платье. И было на что глядеть: ниспадающие на
плечи волосы, которые Света не стала убирать в хвост, казались
солнечным водопадом. – Ты, наверное, знаешь, что мне не
удалось выспаться этой ночью. И все из-за твоих богатырей. Ты не
поверишь, но если я прямо сегодня, вот сейчас вот, не пойму,
где живут богатыри, то, может быть, никогда больше не
сомкну глаз. Я кушать не буду. Я мыться не смогу. Вот.

– Так давай не пойдем на линейку и обдумаем это, – серьезно сказала Света.

– А ведь это идея! – радостно подхватила Мария. – Вашу руку, княгиня!

Света, слегка потупившись, протянула ладонь и Мария, бережно взяв ее
за пальцы, потянула за собой.

Вскоре они уже взбирались по земляным ступенькам в крутой тропе на
вершину горы с трамплином в искусственной лыжне. Мария не раз
разглядывала, стоя на террасе, как съезжают с вершины
стремительные, похожие на птиц лыжники, как срываются они в полет
с горбика из пластмассового снега. Не раз присматривалась
она к лазу в ограде, откуда вилась, постепенно набирая
крутизну, тропа к заветной горе.

Теперь с ней была спутница, которую она галантно пропустила вперед.
И эта спутница вовсе не карабкалась по взгорью, а шла,
слегка раздвинув руки, словно по канату. Временами она теряла
равновесие и делала туловищем изящные, плавные движения, словно
балансируя на льду. Ветер теребил ее распущенные волосы,
как белое пламя свечи.

Иногда спутница наклонялась и бережно подбирала на ладонь улиток.
Она рассматривала их с задумчивой, трогательно-мечтательной
улыбкой, а потом опускала в сторону от тропы. Следя за ее
взглядом, как бы растворяясь в нем, Мария тоже готова была
размечтаться во все стороны от любви ко всему живому. Ей
казалось: это она на ладони у Светы. А все они вместе – в узловатых,
дрожащих от бережности руках у кого-то еще.

Ближе к вершине Мария, поравнявшись со Светой, приобняла ее за
талию. В руках у Марии была похожая на саблю палка, тропу же с
обеих сторон сопровождал колючий кустарник.

Она лихо предложила:

– А давай, представим, что это не кусты, а половцы или, там,
печенеги. Давай, их всех перерубим.

И, грозно взмахнув палкой, она переломала разом несколько веток,
ударив по ближнему кустику.

Но Света, болезненно нахмурившись, недоуменно отвела взгляд вбок и
Мария, стушевавшись, вымолвила:

– Ладно, будем считать, что половцы тоже люди. Пускай себе кочевничают.

Она увидела, как, дрогнув, расслабилось и просияло лицо Светы. И от
этого в сердце ее что-то тонко кольнуло и его обдало сладкой
волной.

Вершина приняла их. Встав на нее, Света внезапно ссутулилась и с
опаской посмотрела на почти отвесную пластмассовую лыжню с
горбиком трамплина внизу, за которым, казалось, нет продолжения.
Казалось, за трамплином – бездна, и непонятно, как
существует приютившийся вдали, словно на краю смертельной воронки,
крошечный, со спичечный коробок, лагерь.

Мария привалилась к плечу Светы и всей кожей почувствовала, как та
размякла и приосанилась. Более всего Марию волновало то, что
гора, как говорили воспитатели, представляла собой потухший
вулкан. А это значило, что огненная лава внутри была
практически вечная и все время пребывала в движении, весь же
видимый мир был при ней не более чем налетом плесени на
бутерброде. И существовал на Земле по геологическим меркам не долее
секунды. Еще секунда – другая и – исторгнутое из недр пламя
сметет все вокруг.

Чувствуя внутри дрожь и непонятное, буйное опьянение – они возникли
отчасти от сознания сопричастности к неукротимой силе под
ногами, – Мария выговорила срывающимся голосом:

– Ты знаешь, а я, кажется, все поняла про богатырей. Эти люди внизу
– они еще ничего не понимают. Они думают, что богатыри были
в былинах и жили в Древней Руси, а про все плохое в них они
и помнить не хотят. А я вот думаю, что самые первые богатыри
– это мы с тобой. Потому что мы сумели увидеть у тех
древних богатырей их плохое. И теперь все их хорошее с нами. Вот
только эти люди, которые ничего не понимают, все равно ничего
не поймут. И мы им пока ничего про себя не скажем.

– Подожди, я все-таки не поняла: так были они или нет, те древние
богатыри? – спросила Света, внимательно выслушав ее.

– Были, – твердо сказала Мария. И добавила с улыбкой: – И в то же время не были.

Света не стала возражать, но на сосредоточенном ее лице опять
обозначился пугающе-далекий, отрешенный от мира взгляд.

– Понимаешь, эту задачку может разрешить только смех, – внезапно
нашлась Мария. – Ты не поверишь, но смех – это бог.

– Да?.. – неуверенно спросила Света, снова вернувшись к
действительности. Знаком ее возвращения была для Марии ее застенчивая,
немного виноватая, по-детски теплая улыбка.

– Ну, конечно же!

Сгребая Свету в охапку, она принялась щекотать ее, подталкивать
легкими движениями к спуску. И вскоре они, хохоча, вновь
оказались на тропе.

К завтраку они подоспели вовремя.

Мария уже сидела за столом, когда за спиной бесшумно появилась Нелли
Николаевна и гроза лагеря – директриса. Наклонившись к ее
плечу, Нелли Николаевна спросила скорбным голосом, почему их
не было на линейке.

– Мы ходили в лес за хворостом, – сказала, не моргнув глазом, Мария.
– Нелли Николаевна, а правда, что сегодня будет костер?

– Вы не имели права отлучаться, – сухо сказала Нелли Николаевна. –
Людмила Александровна чуть было не послала на ваши поиски
отряд.

Мария так и чувствовала затылком ледяной взгляд Людмилы
Александровны. Выждав паузу, педагоги прошествовали к столику в десяти
метрах, где завтракала Света.

Света сидела боком к Марии, и по тому, как серьезно и обстоятельно
та ответила на вопрос Нелли Николаевны, Мария догадалась, что
ответ Светы правдив до мельчайших деталей. За спиной Светы
тоже зловеще постояла директриса со своим неподражаемым,
красноречивым молчанием.

Взмахнув рукой, Мария прищелкнула в воздухе пальцами. Уловив краем
глаза ее жест, Света повернула к ней раскрасневшееся,
виноватое лицо.

Копируя девочку-циркачку, Мария сделала вид, что в руке у нее
материализовалась палочка. Изящно взяв со стола воображаемый
ножик, она с небрежным видом очистила палочку от коры и, дунув на
нее, с пренебрежением отбросила. Потом, раздвинув и подняв
обе руки, словно оттолкнула от себя катящийся шар.

«Все – пустяки!» – гласил ее жест.

И Света, поняв, приподняла бровь и стрельнула в нее лукавым взглядом.

Потом они опять бежали, взявшись за руки. Бежали, напарываясь на
другие руки, и невольно разрывали их некрепкое, стыдливое
соприкосновение.

– Думаю, нам с тобой придется разыскать одного доброго молодца! –
крикнула Мария на бегу. – И я сильно подозреваю, что он сейчас
в собственном тереме.

Мягкая, податливая ладонь Светы едва уловимо дрогнула в ее руке, и
это было больше, чем ощутить всей кожей рукоять меча. Мария
была готова на невиданную борьбу – любую, с любым
неприятелем.

Привычным ударом ноги она распахнула дверь в знакомую палату и
увидела сидящего с ногами на кровати Мавродия, который слепо и
угрюмо смотрел в какую-то точку перед собой.

– А где ваше платье, князь? – спросила Мария, подойдя вплотную

– Да иди ты… – сказал Мавродий безо всякого выражения, тяготясь
одежками мира, которые никогда не мог сбросить при помощи
воображаемой волшебной палочки.

– Именем великого князя Рюрика мы вынуждены задержать вас и
сопроводить к вашему благодетелю и брату.

– Какому еще брату?

– Увидишь.

Схватив Мавродия за руки, они повели его, вяло-любопытствующего, во
двор и там, разыскав Армена, поставили перед ним как
неожиданную, до странности неприличную находку.

Армен, который колол до того орехи на асфальте, даже присвистнул.
Полоснув лицо Мавродия гневно-презрительным взглядом, он
повернулся спиной и с такой силой саданул камнем по ореху, что
тот, отскочив, кажется, покинул их измерение.

– Ты ничего не понял, – сказала Мария вкрадчивым голосом. – Ты
думаешь, ты – герой?

– Не герой, а… – медленно начал Армен.

– Этот человек не умеет смеяться.

– Неправда, я умею смеяться, – обидчиво возразил Мавродий.

– Ты думаешь, ты – герой? – быстро спросила его Мария.

Толкнув Мавродия прямо на поднявшегося, выпрямившегося Армена, Мария
крепко сжала ладонь Светы и они, отвернувшись, побежали.

Они не знали, что совершается за их спинами. Но Мария почему-то
верила, что семя ее упало на верную почву.

– Вот мы и положили конец раздору племен, – сказала она, усмехаясь.

(Окончание следует)