Проза

Начало

Окончание

Она позвонила только за день до своего запланированного приезда.
Необычно громко смеялась, говорила, что в восторге от
выступлений и оттого, что они наконец-то закончились. Я зачем-то
спросила, предложили ли ей тот самый контракт, и она ответила,
что, к счастью, нет, потому что в такую жару лучше загорать
под пальмой, чем готовиться к следующему выступлению. Голос у
неё был не такой звонкий, как обычно, – не такой, как после
адмиральской кружки грога, но ведь о гроге в такую жару не
может быть и речи... Сказала, чтобы я, – она произнесла это
бархатистым шёпотом, – приготовилась к важным переменам в
её, ну, и в какой-то степени, в моей жизни. Таким шёпотом она
обычно разговаривала со всеми, кроме меня. Она бархатисто
прошептала, что остаётся ещё на две недели, и что мне не о чем
волноваться (а я ведь волнуюсь, да?), но расскажет обо всём
по приезде, – ну, возможно, не обо всём, а только о том, о
чём можно рассказать за кружкой грога. Не больше – она
загадочно и снова бархатисто хихикнула, – но и не меньше... Потом
она сообщила, что загорела, причём везде – совершенно
везде! – так что теперь совсем не отличается от местных красавиц,
– а если и отличается, то, разумеется, в лучшую сторону. И
что теперь все принимают её за свою, просто хоть не
уезжай...

Время шло. Я была одна, они не звонили...

Вот я и снова сказала – «они»...

И я чувствовала, что мой день рождения проходит без подарка, а может
вообще не наступить. Что, в принципе, одно и то же...

Они не приезжали и не звонили...

И снова – не звонили и не приезжали...

Время шло. Говоря точнее, теперь оно постепенно переставало двигаться...

Я ходила по нашим улицам и готовилась к встрече, хрустя снегом, как
атлантические акулы хрустят корабельной обшивкой. Я ходила,
а вокруг становилось всё темнее. Не знаю, может быть, теперь
и на меня кто-то смотрел, я ведь была одна. Возможно,
кто-то смотрел и даже – кто их знает? – что-то говорил мне...

Но даже если бы и посмотрели, – что бы увидели?.. Они, наверно, не
знали, что это не может заменить подарка на день рождения.

Снег сползал с неба замёрзшими капельками недопитого, остывшего
грога. Проезжающие машины шуршали шинами по упавшему, тающему
снегу, как будто раздавливали конфетные обёртки, – но все
конфеты на поверку оказывались пустышками...

Может быть, они мне объяснят?..

Но я всё равно не пойму, а потом, рано или поздно, мне, надеюсь,
станет безразлично. Поскорее бы, пока не стало совсем поздно.
Впрочем, и сейчас уже, – я почти усмехнулась, – совсем не
рано...

Мы с ней были лучшими подругами – единственными подругами, которым
вместе было, я надеялась, – или уже не надеялась?.. – не
хуже, чем порознь. Ещё я думала, что с ним мы были лучшими –
единственными – друзьями... Или уже не думала?..

Ну, вот, я сама сказала: «были»...

Перед её приездом совсем стемнело...

Сначала я, кажется, не стала отряхивать куртку, разуваться и
причёсываться. Посидела в прихожей, чего-то, кажется, по-прежнему
ждала...

Потом открыла ей дверь. Мы, наверно, пошли на кухню, – да, на
кухню... Она потемнела сильнее любой миллиардерши на выданье, и
волосы, выгорев, напоминали апельсин... Она говорила,
старалась хохотать, но за этот месяц стала, как мне показалось, тише
и беспокойнее... Я не слышала, что она говорит, хотя,
по-моему, она хотела, чтобы я слышала... Вместо этого я ждала,
когда же она начнёт объяснять мне то, о чём молчал телефон и
нашёптывали конфетные обёртки. Но ключевых слов не было, а
слушать всё целиком было сложно... Она говорила и говорила, и
у неё не получалось хохотать так, как прежде. Я вскипятила
воду в нашем чайнике, приготовила грог в двух наших –
адмиральских – кружках... Ничего особенного: лимон, сахар, корица,
немного рома, – но главное – чтобы был кипяток. Без кипятка
грог не будет даже подобием грога... Я держала свою кружку
двумя руками, и рукам совсем не было горячо – наверно, они
замерзли на морозе. Я старалась не запомнить её лицо, –
забыть, каким оно было, – но оно запоминалось, – и всё-таки
запомнилось мне... Она сидела на одном из наших стульев и пила наш
когда-то любимый кипящий матросский напиток. Я держала
обеими руками кружку – с таким же кипятком, но ни пить, ни
слушать не могла... Она говорила, говорила, говорила, потом почти
кричала, потом, мне кажется, плакала, но я не хотела
слышать то, в чём нет ключевых слов... Шины под окнами продолжали
вдавливать в утрамбованный снег тысячи новых и новых
конфет-пустышек. Где-то хрустел белый шоколад, но это было
недостижимо далеко, а здесь – снег падал случайно пролитыми,
остывающими на лету каплями грога... Я посмотрела на неё, и мне –
больше всего на свете – захотелось никогда не видеть это
лицо. Лицо, которое не могло быть моим долгожданным подарком на
день рождения... И ещё мне хотелось, чтобы он тоже не видел
это лицо... Я держала свою кружку двумя руками, и рукам
совсем не было горячо – потому что всё внутри замёрзло, и я
неслышно просила мой грог, чтобы он помог мне... А она говорила
и говорила, и, кажется, плакала... И потом, после того, что
вдруг случилось, она, думаю, тоже, плакала и, возможно,
кричала, – но это уже не могло иметь значения – ни для неё, ни,
тем более, для меня...

... Он пришёл через два дня – нет, не пришёл – его как будто
атлантическая волна выбросила ко мне на берег... Плакать я не
могла. Просто смотрела и смотрела на него, на его лицо – на его
лицо – на его лицо – такое же не загоревшее, как перед
отъездом, и щёки были бледные и обветренные. Он тоже не отводил
глаз и бессильно молчал – как будто неопытный юнга впервые
услышал «Тонем!» вместо долгожданного «Земля!» и вместо того,
чтобы броситься на выручку, растерялся, ожидая помощи от тех,
кто не мог помочь, потому что уже лежал на дне...

Мелочи потеряли значение, поэтому всё оставалось, как прежде.

В главном же – был он. А её уже не было...

Её больше не было – и уже не могло быть никогда.

* * *

Я закончил читать, отложил листы с рассказом и принялся готовить грог.

– Ну, что ты думаешь? – как всегда, неуверенно, спросила она, заходя на кухню.

Я поцеловал её и налил грог в адмиральские кружки:

– Твоя фантазия снова не подвела тебя. Метафоры незабываемые,
особенно – я с тобой согласен, к сожалению, – конфета-пустышка...
Ты пишешь каждый раз даже лучше, чем в предыдущий.

– Как было бы хорошо, – сказала она, почти не улыбаясь, – если бы
эта метафора никогда не придумалась... Не люблю конфеты. Их
лучше не разворачивать, потому что вдруг внутри пусто...

Я придвинул ей кружку.

– Жаль, что твоя главная героиня чересчур не уверена в себе – от
этого, думаю, все несчастья...

Она подумала и проговорила, осторожно отпивая грога:

– Если бы только не уверена... И если бы только в себе... Но, – она
улыбнулась, – я обязательно поговорю с героиней. Вполне
возможно, твоё замечание будет учтено.

Мы рассмеялись, я закурил адмиральскую трубку.

Мы пили грог, хохотали, болтали и, не произнося ключевых слов,
думали о том, сколько должно пройти времени, чтобы акулы оставили
корабль в покое...

Я смотрел на неё и в который уже раз убеждался: её лицо не красивее
других только потому, что других просто нет и не будет.

И старый шрам у неё на щеке – от ожога кипятком – ничего, ни тогда,
ни сейчас, не мог для меня изменить.

Монреаль

Сентябрь 2006 г.