Проза

Когда это бывает? Чаще, чем часто... Ну, может быть, реже, чем всегда.

Я собираюсь. К началу успеем, разве что на пару минут опоздаем...
Какой галстук лучше к чёрному костюму? Ясно, что не тот – как
будто забрызганный красными пятнами или выплюнутыми
гранатовыми косточками – с подарком ничего не поделаешь. Лучше этот
– жёлтые разводы на чёрном фоне, он ещё совсем новый... Я
почти готов. Что ещё не забыть?.. Старая адресная книга вечно
не на своём месте. В ней все адреса уже устарели, давно пора
выбросить... Что там на улице? Со второго этажа, несмотря
на сумерки и начинающийся снег, ещё виден лучший друг – клён,
чуть замёрзший и ссутулившийся на поющем, как настроенная
флейта, ветру. Ему, наверно, столько же лет, сколько его
антиподу – забрызганному гранатовыми пятнами галстуку. Как
хорошо, что им ничего друг о друге не известно... Успеем,
несколько минут опоздания не в счёт. Ветер поёт, прячется за
водосточной трубой, играет на ней вечернюю пьесу, которая станет
ночной раньше, чем я снова их увижу и услышу. Соседки
возвращаются домой, проходят под самыми окнами. Родные сёстры,
похожи друг на дружку – внешне их не различишь, одеты совершенно
одинаково, разве что волосы разного цвета. Но,
познакомившись поближе, понимаешь, что у них, кроме кровного родства,
нет ничего общего. Брюнетка – скрытная, себе на уме, недобрая,
угрюмая дама, от неё и в августе холодно, что уж говорить о
феврале. Блондинка – совсем другая – поговорит, расспросит
о жизни, улыбнётся, посоветует что-нибудь ни к чему не
обязывающее. Даже если я не воспользуюсь её советом – всё равно
почувствую себя, как когда-то, намного раньше, и улыбнусь в
ответ. И слушаю флейту, не перестающую петь, несмотря на все
старания чернильного февраля – все эти годы, из которых
состоит ушедшее время. Ушли – и перед уходом не попросили
разрешения остаться, даже не обернулись... Кажется, можно ехать.
Улыбнусь соседке-блондинке, идущей под руку с сестрой и
обнадёживающе заглядывающей в окно. В темноте ей меня не видно –
от свечки на столе проку немного, но мы ведь знаем друг о
друге, знаем о том, что мы есть... Время спускаться, будем как
раз вовремя. Заглянуть в почтовый ящик – может быть, пришло
письмо? Нет, уже поздно, можем опоздать. Загляну на
обратной дороге... Да оно ведь и не приходит никогда...

Что ещё не забыть?.. Я собираюсь. К началу успеем, в крайнем случае,
опоздаем максимум на пару минут. Какой браслет лучше к
фиолетовому платью – как обычно, золотой с красными камушками
или, может быть, тот, другой, с которым, как и со всяким
подарком, ничего не поделаешь?.. Да, как обычно – с красными
камушками, он ещё совсем как новый... Эта адресная книга совсем
старая, зачем только она здесь?.. Что там на улице? Со
второго этажа виден клочок бумаги в верхушке опавшего и уже
заледеневшего клёна, ветер никак не может сорвать его и
расстроенной флейтой подвывает в водосточной трубе. Вот, и вся
картина с соответствующим звуковым сопровождением вместо рамки.
Смотри – не смотри, слушай – не слушай, изменить не удастся.
Попробовать не смотреть в это окно и не слушать эту трубу...
Да, сегодня, как всегда, подойдёт всё тот же, никогда не
подводящий – золотой с красными камушками... Не смотреть в окно
и не слушать трубу. Изменить не удастся. Время, отведённое
на попытку изменить, ушло – годы, его составлявшие, ускакали
на одной ножке и с безопасного расстояния показали мне нос.
Только и осталось после их бегства, что расстроенная
флейта, воющая в водосточной трубе, да нагнувшийся клён с лысиной,
бросающейся в глаза из окна второго этажа, с запутавшейся в
ветках бумажкой... Красные камушки переливаются гранатовыми
зёрнышками подмигивают, как будто хотят то ли похлопать по
плечу, то ли потереться о щёку. Не завывают испорченной
флейтой и не сгибаются под ветром, подобно подвыпившему нищему,
застрявшему в снегу... Клён так нагнулся, что почти задел
веткой никуда не уходивших соседок. Они проходят под окном и,
как всегда, совсем не смотрят одна на другую, хотя родным
сёстрам вроде бы полагается... Одно лицо – только разный цвет
волос. И характеры – в характерах ничего общего, как будто и
не сёстры вовсе. Блондинка по привычке раздражающе
улыбается, непонятно кому и зачем. Брюнетка сдержанна,
немногословна, знает цену и себе, и каждому своему слову и жесту. Никогда
не лезет в душу ненужными расспросами и советами, в отличие
от сестры... Февраль – знакомый, фиолетовый, надёжный,
никогда не подводящий, вот только бы не эта воющая диссонансом,
расстроенная флейта, и не этот ненужный мне сгорбленный
клён... Можно ехать, кажется. Ничего не забыть. Свечка горит на
столе – задуть или пусть остаётся? Поберегу, задую. Зажгу,
как всегда, ночью. А пока сёстры-соседки пусть не заглядывают
сюда, в пустую комнату, особенно эта навязчивая, как будто
навязшая в зубах, блондинка... В почтовый ящик загляну,
когда вернёмся. Может быть, пришло письмо?.. Впрочем, когда оно
в последний раз приходило?..

Можно ехать. Через левое окно меня окатывает чёрная, чернильная
пустота, она закрывает от меня мои старающиеся не убегать,
скрипящие на морозе клёны. Нашли когда выйти на прогулку... Или
собрались ради меня? Представляю, каково было бы мне без
них... Без флейты, звучащей в водосточной трубе... Как бы
удалось убедить себя не обращать внимания на галстук в красных
пятнах, разлитые повсюду чернила, бесполезную свечу на столе?

В правое окно вливается долгожданный тёмно-фиолетовый бархат,
заслоняет меня от упорно не желающих убегать сгорбленных клёнов.
Гранатовые зёрнышки преданно трутся о запястье. Как было бы
без них? Без свечи, горящей на столе? Без любимого
фиолетового месяца? Как тогда суметь не замечать этих скрюченных
деревьев, торчащих из сугробов лысыми головами, и клочка бумаги,
зацепившегося за ветку?

В левом окне промелькнуло ржаное поле, мальчишка, почти взрослый, в
красной бейсболке. Кажется потерянным и рассеянным – может,
что-то ищёт, или кого-то... А его – никто? Как он ухитряется
не замёрзнуть на таком морозе? Окликнуть поздно, время
прошло, и слишком холодно открывать окно.

В правом окне мелькнула маленькая девочка. Спустилась с бордюра и,
кажется, идёт вприпрыжку, не замечая ни машин, ни меня.
Сказать ей, чтобы поднялась на бордюр? Жаль, окликнуть поздно,
время прошло. Кажется, чуть впереди идут её родители, но они
её не замечают. Может быть, меня заметят? Нужно бы окликнуть
их. Слишком холодно открывать окно.

Левое окно пролетело по уже ночной улице мимо фонарного столба,
тлеющего, как та самая свечка на столе, да ещё и с примесью
навязчивого желтка, мимо здания аптеки, пропахшего рыбьим
жиром... Не зря этот месяц – самый короткий. Зачем ему длиться? Он
пахнет рыбьим жиром и фиолетово-чёрными чернилами. Если
быть точным – чёрно-фиолетовыми. И снег его скрипит, как
неотправленное письмо, которое медленно комкаешь в руке, чтобы ему
было больнее перед тем, как его всё равно выбросишь. Зато
есть флейта, она меня спасёт от скрипа. Снег скрипит, ещё
даже не долетев до земли, ещё даже не зная, что падает он
только для того, чтобы утопить в себе уже опавшие клёны. В левом
окне мелькнул знакомый дом с фонтаном – как давно не
виделись... Обязательно приеду сюда летом, когда фонтан снова
заработает... Наконец-то, это здесь. Не опоздали, ещё минут
десять в запасе.

Правое окно пролетело по застывшей улице мимо белых сугробов,
делающих свет светло-фиолетовым. Гранатовые капельки почти не
видны: моя свеча осталась на столе в пустой комнате, вот только
золотисто-фиолетовый фонарь успел осветить их со столба
светло-фиолетовым светом. Цвет у снега такой, как у, возможно,
где-то ожидаемого, но так и не отправленного письма,
написанного фиолетовыми чернилами... Снег снова идёт. И вместе с ним
идёт что-то ещё, не пойму, что именно... Как будто
декорации меняются – то ли сами собой, то ли кто-то решил их
сменить... Может быть, время?.. Нет – время прошло давным-давно,
каждым годом, из которого оно состоит. Или всё же не совсем
прошло, и только сейчас проходит? Вернулось, чтобы пройти
снова – и чтобы показать мне, что у меня больше не будет
времени... Это здесь – через перекрёсток, за поворотом. Ещё целых
десять минут, не опоздали.

(Продолжение следует)