Онтологические прогулки

Начало

***

Действующий образец сверки наличного с трансцендентным предложен
Декартом. Это знаменитое радикальное сомнение, позволяющее
установить, по крайней мере, одну достоверность: одновременное
нерасторжимое существование Бога и меня как мыслящего.
Процедура сверки легла в основу европейского рационализма так же,
как и декартова система координат, став метафизическим
измерением, перпендикуляром свыше, направленным к точке нуля.
Мераб Мамардашвили очень точно резюмирует суть нового подхода:
«Метафизическое для Бога есть эмпирическое для человека» _ ¹.

Первая часть доказательства гласит: я существую, даже если все
остальное обман. Ведь и обман предполагает как минимум два
обстоятельства – наличие Обманщика и обманутого, ведь в противном
случае нет «даже обмана». Но далее Декарт утверждает, что
Бог не может желать обмана, поскольку обман «не вещь». С
обманчивыми вещами может иметь дело лишь человек; с «холодом», с
«сумерками», – вообще со всякой расплывчатостью, которой не
соответствует никакая тематизация свыше. Для Бога эти земные
ошибки считывания не существуют или неразличимы, поскольку
они «невещественны», а мысль Бога есть непосредственно нечто
сущее. Но и в человеческом мире они не являются фактами,
обманчивые вещи суть искажения фактов и потому они неистинны:
«В том случае, если нечто сопротивляется моему ясному
пониманию, Бог, как я установил, не мог этого осуществить» _ ²

Сумерки, пробелы и прочее сущее того же рода представляют собой
второй эшелон фактоподобия, все они подражают «настоящим
фактам», а те, в свою очередь, подражают Факту – исходной новации,
привнесенной Иисусом. Можно сказать и так: новизна Нового
Завета состоит в том, что изменяется залог обетования и
Истины: вместо возвращаемого, восстающего из праха тела (обещание
Яхве, озвученное пророками), таким залогом становится Факт:
единичный, эксклюзивный факт вознесения, задающий, однако,
иную тематизацию сущего и ориентацию происходящего. И уже
опираясь на факты, на новую скинию Завета, уверовавший во
Христа приступает и к преобразованию собственной телесности –
руководствуясь богословием прямого действия, которая загружает
соответствующим заказом науку.

Сокровенное чаяние о возвращении к жизни умерших, сформулированное
Николаем Федоровым, представлено в несколько странном
«гибридном» варианте: здесь для исполнения ветхозаветного
пророчества призывается наука. Искренность сокровенного чаяния при
этом сомнения не вызывает, ошибка состоит именно в
контаминации. Ведь опирающаяся на факты наука отнюдь не собирается
отказываться от задачи спасения, но руководствуется она
новозаветной инструкцией самого Иисуса, провозгласившего спасение
через преображение _ ³. Или, как принято сейчас выражаться, через
синтез тела _ ⁴.

Вопреки сложившимся представлениям точная (фактологическая) наука
зарождается под покровительством христианской веры и
изначально является её органичной частью. Всем известны столкновения
свободомыслия с церковной цензурой, однако непредвзятое
исследование истории вопроса (представленное, например, в
недавней книге швейцарского историка философии Алена де Либера _ ⁵)
показывает, что по абсолютному большинству вопросов наука и
христианская религия выступают как союзники, совместно
ведущие борьбу против влияния прежних «эпистем», говоря словами
Фуко, против возобновляемых ответвлений извивающегося посоха
волхвов. Без репрессивных мер церкви (пропалывания сорняков)
росток науки едва ли смог бы пробиться среди диких побегов.
Вот что пишет исследователь Александр Егоров:

«Действительную роль цензуры удобно рассмотреть на конкретном
примере, неизменную актуальность которого трудно оспорить. Как
известно, в 1270 году парижский епископ Этьен Тампье в числе
прочих тезисов осуждает и астрологический («Все происходящее
на земле подчинено необходимости звезд»). На рубеже 13 – 14
веков астрология была буквально повсюду – то есть вопрос о её
сдерживании, а главное, об ограничении её псевдофилософских
претензий стоял очень остро. Можно добавить, что он так же
остро стоит и сейчас, но в те времена философия оказалась
просто беззащитна перед проникающей во все щели суетливой
эзотерической мудростью» _ ⁶.

Конфигурация факта всегда была самым чужеродным, не перевариваемым
вкраплением для «эзотеризмов» всех мастей, и, напротив, она
абсолютно органична для христианского вероучения. Если
сегодня сравнить выступления в прямом эфире ученого и священника
(и прежде всего «ответы на вопросы»), нетрудно заметить, как
они одинаково морщатся при упоминании гороскопов, как похоже
реагируют на проявления кликушества. Лишь в споре между
собой они акцентируют разногласия.

***

Отрыв существа, именуемого человеком, от гравитации тела, как нельзя
лучше, описывается метафорой космической ракеты. Исходной
стартовой площадкой можно считать площадку антропогенеза. В
этом случае взлёт и отделение первой ступени прочитываются
как выход из-под диктата естественного отбора. Что
представляет собой отброшенное, становится ясным, если мы сравним
«плотность» инстинктов и врожденных рефлексов любого животного с
теми руинами первосигнальной целостности, которые
сохранились в человеческом организме после отбрасывания первой
ступени. Рефлекс движения зрачка, коленный рефлекс, реакция на
потерю опоры – арсенал врожденных ответов человеческого
организма ничтожен по сравнению с арсеналом любого млекопитающего. К
этому следует добавить искажённую палитру болевых реакций
(затрудненность отслеживания изнутри наносимого организму
вреда), отсутствие оптимальной позы отдыха, крайне
неэффективный метаболизм. Все эти неисчислимые потери с легкой руки Анри
Валлона принято называть платой за разумность. Прыжок в
антропогенез стал возможен лишь после избавления от
сдерживающего балласта телесности.

Толчка хватило, чтобы преодолеть барьер очеловечивания, при этом от
брошенным оказалось лишь то, что принято называть «телом
вида» _ ⁷. Индивидуальная телесность, в особенности органические
резонаторы принципа наслаждения, практически не пострадали.
Сохранившаяся привязанность к ним определяла предельную
высоту орбиты, и в дальнейшем для набора новой высоты применялись
самые разнообразные духовные усилия. Усилия эти носили
индивидуальный характер: лежавшие в их основе аскетические
техники при всей изощренности неспособны были решить проблему
суммирования усилий – каждый единичный успех в борьбе с
телесной предопределенностью требовал от нового индивида (от
неофита) повторения всей траектории разбега.

Лишь техника Постава, раскритикованная великим неоязычником
Хайдеггером, позволила справиться с задачей суммирования отдельных
шагов. Собственно космический полет стал самой очевидной
репетицией вознесения, его материализованной метафорой. Идея
преображения и вознесения соединяет веру с наукой, в том числе
и посредством теологии прямого действия. Факты
свидетельствуют об этом.

***

И здесь уместно обратиться к такому направлению современной культуры
как кибер-панк. Начиная по крайней мере с фильма Ридли
Скотта «Бегущий по лезвию», проблема демонтажа органической
составляющей субъекта переводится в видеоряд, в цех примерки и
подгонки. Вопрос о распознавании человеческого существа
выходит на первый план, коль скоро внешний вид перестает быть
решающим аргументом – например, для дифференциации человека и
репликанта, как в фильме.

Как же, собственно, мы можем опознать человеческое в человеке с
помощью зондирования психики в условиях, когда визуальный осмотр
ничего не даёт? Вроде бы «на эту тему» существует множество
философских наработок: тут и рассуждения Декарта о людях и
автоматах, и принцип трансцендентального единства
апперцепции Канта, и психическая топика (соотношение инстанций) в
психоанализе, и тест Тьюринга и принцип квазиинтенциональности
Дэниела Деннета _ ⁸. Однако, в условиях утери приоритета
видеоряда сразу становится ясно, что решающая дифференциация
осуществлялась именно «на глазок»: решающим аргументом
идентификации являлось именно человеческое тело. Еще греческие киники
изощрялись в осмеивании приписанного Платону определения
человека: «двуногое без перьев» По преданию даже живьём
ощипывали петуха и демонстрировали его Платону, чтобы показать
смехотворность пресловутого определения. Да, двуногое без перьев
запросто может оказаться и не человеком. Но при этом
подразумевается, что уж «двуногое в перьях» (или что-нибудь вроде
этого) уж точно не окажется человеком ни при каких
обстоятельствах. В этом отношении вопрос решается элементарно, с
первого взгляда. В нечеловеческий разряд автоматически попадают
не только двуногое в перьях, но и нечто (чем бы оно ни было),
закованное в металлический корпус, и смутный объект
присутствия, материализующийся в электронный носителях без
воспроизведения отчётливой физической экземплярности. Но в конце ХХ
столетия стало ясно, что хотя телесное и не фигурировало в
решающих философских выводах, рассматривалось как
второстепенное и подчиненное по отношению к душе, оно, тем не менее,
подразумевалось в качестве абсолютно надежного свидетельства.
Пограничные проблемы, которыми занимались сначала экзорцизм,
а затем и психиатрия _ ⁹, вплоть до Фрейда не вызывали
общетеоретического интереса – до тех пор, пока та же проблема не
обозначилась и на противоположном участке границы, где её
подхватил киберпанк (и научная фантастика в духе Лема и Айзека
Азимова обрела статус non-fiction).

Экзорцизм всегда утверждал, что в человеческом теле может
размещаться не только человеческий субъект, наука же, как только
религия делегировала ей свою регулятивную силу, отреагировала на
это, говоря словами Фуко, медикализацией безумия. Но когда
футурология в век электронной революции предъявила
обоснованные свидетельства того, что человеческий субъект в принципе
может размещаться не только в человеческом теле, ситуация
изменилась. На повестку дня встала потребность в новых системах
слежения и распознавания. И, поскольку философия не
подготовила внятных программ для таких систем, опыт экзорцизма и
даже симпатической магии вновь обрели неожиданную
актуальность.

Впервые за многие столетия экзистенциального торжества христианства
утратил безусловную достоверность не единичный факт –
поколебалась сама почва фактичности. Ведь определение субъекта как
экзистенциальная и психологическая основа удостоверения
личности относилась к числу самых важных и наиболее надежных
процедур. Поставленная под сомнение презумпция тела
опрокидывала вторую посылку аристотелевской силлогистики и первую
посылку всей христианской юриспруденции. Вспомним знаменитую
фигуру категорического силлогизма, выделенную еще Аристотелем и
названную схоластиками основой вывода:

Все люди смертны.

Кай – человек.

Следовательно, Кай смертен.

И вот вторая, так называемая меньшая посылка утратила автоматизм
указательного жеста, явственно определилась возможность
зависания на этом казалось бы не требовавшем никакой рефлексии
этапе. Чтобы установить принадлежность к людям первого
попавшегося Кая нужен, согласно предчувствию фильма, специально
обученный и очень проницательный следователь (их и называли
«бегущими по лезвию»), а следователю, в свою очередь, нужно около
тридцати вопросов. Если хоть малую часть этих затруднений
распространить на реальных следователей сегодняшнего дня,
можно себе представить, что произойдет. Ведь все следственные
действия, включая и предъявление обвинения, начинаются с
установления личности, и сбой на этом первом этапе тут же
парализует машину правосудия. Прочие, производные факты, теряют
опору и рассыпаются.

Ситуация, таким образом, оказалась крайне необычной, но всё же не
беспрецедентной. С похожими трудностями человечество постоянно
сталкивалось в дохристианские времена, и как-то с ними
справлялось. Другое дело, что вступив однажды на твердую почву
фактов и возведя на ней свои постройки, люди Эона Отложенного
Будущего успели забыть, с какой осторожностью и
бдительностью следует относиться к детекции субъекта.

Поэтому именно сейчас, в преддверии нового развоплощения (отрыва от
гравитации действующего тела) было бы вполне уместно
вспомнить и позабытую практику распознавания метемпсихозов, и меры,
которые предпринимались для фиксации и удержания
определенности субъекта. Дозволение вложить персты в раны Христовы,
данное Фоме Неверующему, санкционирует и научную
добросовестность и пытливость инквизиции. Это исходное «вложение» само
кладется в основу последующих сличений, подобно тому как
сингулярный факт боговоплощения становится основой последующей
фактичности. В дальнейшем идентификация осуществляется уже на
основе хорошо различимых макропараметров.

Между тем фольклорные герои, в том числе и герои сказок применяли
множество процедур и использовали, как выражается Макс Вебер
всю «магическую виртуозность» для опознания истинной
принадлежности того или иного тела. Тут вполне уместно будет
сравнить решение нелегкой задачи по поиску обезумевшего (то есть,
очеловечившегося) робота, среди сотен внешне ему подобных,
одетых в такое же тело/корпус в фильме «Я – робот» с задачей
опознания волшебника, или, наоборот, оборотня, решаемой во
многих волшебных сказках.

Вот какой-нибудь Иван-царевич пытается в калейдоскопической смене
ипостасей удержать желанный ему образ любимой. Он прячет
оперение или сжигает змеиную кожу, отрезая пути к отступлению.
Попытка, как правило, оказывается безуспешной и вызывает
цепочку трагических необратимых последствий: ведь бесхитростный
Иван-царевич не «бегущий по лезвию», он осуществляет детекцию
«на глазок», не усвоив нужных магических предосторожностей,
и грубо вмешивается в процесс, подобно прибору, искажающему
картину явлений в квантовой физике. Можно сказать, что
соответствующий тип сказок описывает структуру мерцающего
субъекта, хорошо известную в психиатрии – там тоже попытка
отрезать пути к отступлению и жёстко зафиксировать определенную
картинку, извлечённую из режима мерцания, приводит зачастую к
непоправимым последствиям. О необходимости крайней
осторожности в излечении пациента, точнее говоря, в фиксации
состояния, которое можно считать «излеченностью» предупреждал еще
Фрейд _ ¹⁰.

Или возьмем другой пример из той же разновидности
сказок-головоломок, предлагающих решить задачу распознавания субъекта в
условиях поддельного тела (стандартной упаковки), не имеющего
никаких бросающихся в глаза свидетельств о собственном
содержимом. Скажем, попытку отыскать свою возлюбленную среди
плавающих в озере лебедей. Задача сказочного принца отнюдь не
проста, это балетмейстер может избавить зрителей от трудностей
идентификации, сразу выделяя солистку, дистанцируя её от
кордебалета, от танца маленьких лебедей. Но настоящий принц должен
пройти по лезвию, чтобы опознать царевну-лебедь. Ведь не
исключено, что в самом царственном теле, в коконе самой
убедительной пластики, прячется как раз злая колдунья. Ведь именно
ей очень важно, чтобы её приняли за субъекта, предоставив,
тем самым, возможность похищать веру и любовь.

А может ли психиатр в «танце маленьких лебедей» опознать своего
пациента? Если даже и может, то отнюдь не автоматически, номер
приходится повторять на бис, и не один раз _ ¹¹.

Зримые проявления полноты человеческого выражены далеко не так
отчетливо как харизма. Но ведь даже харизма вполне очевидна уже
после того, как опознана. После смерти далай-ламы высшее
духовенство Тибета приступает к поиску его преемника,
перерожденца, нового смертного воплощения (бодхисаттвы) великого
Будды. В поисках реальности приходится перебирать немало обманок,
и проходят месяцы, порой даже годы, прежде чем выбор
увенчается успехом. Задача идентификации повсюду относится к
высшему пилотажу магической практики.

На этом фоне мы можем, наконец, по-настоящему оценить прорыв,
совершенный однажды христианством. Иисус вручил Фоме неверующему и
всему его племени компас веры – портативное духовное
устройство, включающее в себя воистину чудесные приспособления.
Во-первых, транспортир-определитель, позволяющий при всех
обстоятельствах увидеть, откуда Всевидящий смотрит на тебя.
Во-вторых, пеленгатор позывных трансцендентного, работающий
почти при любых помехах – это устройство подробно описал
Хайдеггер в «Бытии и времени». Там смертное существо улавливает Зов
Бытия и обретает подлинность, преодолевая заброшенность и,
как сказал бы Гегель, собираясь из абсолютной разорванности,
из эмпирической, онтической разобранности собираясь в
единство деятеля. Режим настройки на Зов Бытия получил у
Хайдеггера название Dasein.

Наконец, датчик субъекта, уникальная «вещь», которой не располагали
ни сказочный Иван-царевич, ни Аристотель, вынужденный ждать,
пока облеченный в тело индивид заговорит или даже совершит
политическое действие, ни тибетские искатели-старатели. Не
было такого чудесного подспорья и у Диогена, пытавшегося
соорудить самодельный фонарь, то и дело высвечивавший химеры и
тени химер. Сей духовный прибор Иисус вручил всем свидетелям
его пришествия, позаботившись о том. чтобы свидетельство не
потускнело и факт пришествия не стерся из памяти.

Датчик субъекта не требовал знания всей подноготной, ибо «всякий,
уверовавший в меня, спасется». Разумеется, индикатор
присутствия субъекта не исчерпывал задачи идентификации. Знание, что
встречный отвечает на вопрос «кто?», не позволяло
определившему подобного себе сразу ответить на вопрос «кто именно?»
Но, отправляясь от фактичности данного тела стало возможным
приобрести любое уточняющее знание, используя, в том числе, и
метод переноса и быстрое умозаключение по аналогии,
оправданное лишь в случае безотказного действия датчика. Китайские
средневековые трактаты, посвященные распознаванию природы
лисы _ ¹² поражают своей изощренностью, особенно удивительной на
фоне, например, «Молота ведьм» Инсисториса. Разница состоит,
прежде всего, в сравнительной ценности презумпции тела:
европейские охотники за ведьмами ищут однозначную печать дьявола,
тогда как китайские «blade runners» не придают решающего
значения записям на теле – ведь природа лисы может проявляться
и без какой-либо телесной спецификации. Знатоки вопроса в
Поднебесной исходят из того, что существует «мягкое
оборотничество», допускающее целый ряд промежуточных ступеней.
Подобная установка, помимо всего прочего, резко ограничивает
пространство суждений по аналогии. Достаточно строгие ограничения
такого рода знакомы почти всем архаическим социумам – люди
Ворона устроены иначе, чем люди, принадлежащие к тотему
Койота и телесное сходство не должно вводить в заблуждение (как
не должно вводить в заблуждение, к примеру, сходство человека
и манекена). Если кто-либо из «койотов» плачет, субстанция
его слёз может оказаться совсем иной, чем слёзы горя,
постигшего «воронов». Предостережения такого рода в изобилии
встречаются и в трактатах о лисах-оборотнях _ ¹³.

Для европейцев-христиан оборотничество строго альтернативно. Самая
успешная маскировка в человеческом теле не может остаться
незамеченной, непременно найдется какая-нибудь улика. Поэтому
авторы «Молота ведьм», в отличие от их китайских
коллег-дознавателей больше озабочены раскаянием ведьмы и её, так
сказать, обезвреживанием, а не изобличением.

Простота и компактность христианского субъекта особенно выделяются
на фоне весьма сложных и запутанных расчетов Аристотеля.
Скажем, раб имеет тело, отличающееся от тела свободного
человека, но отличия эти не бросаются в глаза и проявляются
по-разному в статике и в динамике. А между тем, речь идёт о разных
категориях существ, и раб в некоторых отношениях ближе к быку
или волу, нежели к свободному гражданину полиса. Особый
случай представляет собой и варвар, не владеющий эллинской
речью: среди варваров субъектностью в полной мере наделён лишь
царь. Да и фавн «в некоторых отношениях ни в чем не подобен
человеку, а в других отношениях весьма схож» _ ¹⁴.

Портативный прибор Иисуса избавляет от подобных затруднений,
идентификация производится практически мгновенно по упрощенной
схеме. И многие принципы европейской демократии, в том числе и
священный принцип равенства, несмотря на свою внешнюю
атеистичность (впрочем, не обязательную, если вспомнить преамбулу
конституции США) напрямую выводятся из простоты определения
субъекта.

Люди равны, поскольку они обладают одинаковым телом, телом субъекта
– и это подразумевается во всех конституционных преамбулах,
хотя и не провозглашается открытым текстом. Лишь с
пришествием Иисуса тело стало общим знаменателем во Христе. Кому-то
отпущено больше, кому-то меньше, но все приведены к общему
знаменателю. Ведь подобным же образом существует и общий
знаменатель факта, под который можно подвести и воскрешение
Лазаря, и предательство Иуды, и влияние Луны на земные приливы.
Вот почему утверждение Аристотеля «Одни люди по природе своей
свободны, другие же рабы – и быть им рабами полезно и
справедливо» теперь отменяется. Взамен христианство столь же
безоговорочно констатирует:

«Все люди по природе (даже по телесной природе) равны, а душа по
природе своей христианка» (Тертуллиан – Августин). Это
христианская аксиома, положение эмпирическое для Бога, но
метафизическое для человека и вытекающие из нее следствия расходятся
по противоположным полюсам. С одной стороны безграничная, не
требующая дополнительных чудес и знамений вера (ведь
величайшее чудо уже явлено как факт). С другой, «атеистическая»
наука, устанавливающая факты где попало, преимущественно
повернувшись спиной к Первоисточнику. И если вера (христианская)
«слепа», то тут не только критический упрек в смысле
ограниченности, но и своеобразный знак восхищения: эта вера не
нуждается в дополнительной подсветке трансцендентного. Ровно в
том же смысле «слепа» и наука, ведь и она не нуждается в
объяснениях по поводу того, зачем ей нужен очередной факт. Режим
подсветки lumen naturalis требуется лишь в критических
случаях, о чем то и дело напоминает Декарт.

Сходные противоречия, которые правильнее было бы назвать глубиной
разброса, существуют и в другом отношении. Приведение к общему
знаменателю во Христе исторически осуществляется
посредством жестких, и даже жестоких процедур. Их подробно рассмотрел
Мишель Фуко: репрессивная политика тела, медикализация
безумия и т. д. Однако и принципы либерализма и гуманизма
основываются на том же фундаменте, допускающим равенство первых
встречных.

Наконец, быстрое, при необходимости, сличение с эталоном,
восстанавливающее полноту человеческого в человеке при самой глубокой
заброшенности – и, с другой стороны, протестантская этика,
превратившая процедуру сличения в ежедневную, едва ли не
ежечасную инъекцию трансцендентного…

Все отмеченные противоречия остаются, тем не менее, внутри
христианства и все вместе могут быть противопоставлены «ветхим»
инфрастуктурам, обеспечивающим минимум разумности разумного
индивида.

(Окончание следует)

________________________________________________________

Примечания

1. Мамардашвили М. Картезианские размышления. М. 1990, с. 114

2. Декарт. Размышления о первой философии. СПб., 1995, с.
129. Более подробный анализ представлен в статье: Секацкий
А. К, Декарт в системе координат европейской метафизики.
//Метафизические исследования, вып. 14, СПб. 2000.

3. Секацкий А. О смертности смертных. «Нева», 2004, №10.

4. Packard V. Remaking new Body. Boston 1997.

5. Либера А. Средневековое мышление. М. 2004.

6. Егоров А. Экономика здравого смысла. Цит. по рукописи.

7. Определение «контуров» тела вида подробно
рассматривается в трудах биолога С. С. Шварца.

8. Сводка сомнений относительно подлинности
(неподдельности) человеческих проявлений представлена в работе: Деннет Д.
Виды психики. На пути к пониманию сознания. М. 2004.

9. Секацкий А. Упаковка аффектов.//»Философия желания»
СПб, 2005, сс. 70 – 88.

10. В своих лекциях Фрейд указывал, что «расставание с
невротическими обсессиями должно быть тщательно подготовлено»
(Фрейд З. Лекции по введению в психоанализ. М. 1991, с.
189). См. также Brown J. Self and Process. N. Y. 1991.

11. «Сколько ни наноси типичных симптомов на карту
рабочей диагностики, окончательно сориентироваться на местности
врачу помогает только чутье, то, что невозможно описать
эксплицитно» – O’Cheery Frank. Wonder of a mental Health. L. 1990,
p.306.

12. Подборку текстов можно найти в «The source book on
Chinese Medieval Demonology», Princeton, 1967.

13. Виктор Пелевин в «Священной книге оборотня» хорошо
описывает некоторые тонкости техники наваждения.

14. Аристотель. О частях животных. Соч. Т.3, с. 313.