Лаборатория слова

(Об ассоциативной связи звука и цвета)

И вот уже одно название настораживает. Разговор ни о чём? или опять
статистика («А» видят красной 90% опрошенных, так давайте
назначим её таковой общенационально)?

Действительно ведь неудобно видеть не то, что видится другому, –
опасно субъективно, «галлюциноидно», да и просто некомфортно,
не сильно-то поработаешь с такими псевдовеличинами. Отсюда,
наверно, и эта тяга к статистике – превратить странное «я
вижу» в твёрдое, нормальное «мы видим». Вот что пишет,
например, Лариса Прокофьева в работе «Лингвоцветовая картина мира
Александра Блока» _ ¹: «Творчески обостренная интуиция поэта
воспринимает общеязыковую тенденцию к цветовой символике звука
на подсознательном уровне и продуцирует ее в творчестве».
Т.е.: большинство видит – Блок улавливает – удачно использует…

Мне эти опросы как-то с самого начала не понравились, – а ими,
конечно, не только Прокофьева занималась, были работы Журавлёва _ ²
(«первобытно-забавные» – там какую-то цветомузыку хотели
получить, стихи на экране ЭВМ, буквы как огоньки и т.д.), был
«проект ВААЛ» и прочие «фоносемантические анализы» (уже
«достаточно хорошие для того, чтобы начали покупать» _ ³). В общем,
по огонькам или по деньгам, но занимались тем, как это
считать (куда опрос определить, в шкалу или в программу), не
озадачиваясь, можно ли это считать в принципе. Принцип, видимо,
слишком прост, не так замечателен как программа: есть вещи
неформализуемые, «нестатистические». Область понимания. А
понимание – это ведь гибкость, его не прихватишь и не
прикрепишь…

Я прекрасно, в цвете, вижу звуки – сколько себя помню. Чётко, в
цвете же, вижу буквы – очень родственно звукам, как
подкорректированные, уточнённые звуки. Но именно это моё чёткое зрение
научило меня нечёткости. Подвижности, изменяемости, плавающим
границам. Кончается плавание, кончается и понимание, любые
«понимательные» шкалы бессмысленны, а в отношении стихов так
и вовсе немыслимы. Посчитать рекламщикам, что их «Агат вам
рад!» большинство агатопокупателей видят красненьким, и на
этом успокоиться, это, пожалуй, всё (что можно считать).
Буквы равны сами себе в этом «агате». Они здесь даже сами себя
меньше – оттого, что их таким вот образом сцепили. Можно
сказать, что они погасли (это, кстати, всегда происходит, когда
слова «прогибают» под что-то, под какой-то «очень свой»
интерес; я думаю, это связано со смыслом, «очень свой» смысл
ведь очень узкий, вот и возможности слов сужаются, – чтобы
значить то, что значишь, сиять необязательно). В стихах
происходит обратное, «агат» зажёгся бы всеми четырьмя огнями, да и в
«просто словах» звуки/буковки яркие, разные, – никогда не
такие же, даже если одни и те же.

Скажем, слово «стук» и слово «трава» дают нам разные «Т». Настолько,
насколько стук – не трава. В «стуке» «Т» проявляет в первую
очередь не цвет, а свою твёрдость, отрывистость, краткость.
Что происходит? Происходит некое согласование, взаимная
подкрутка между смыслом слова и звуками, их свойствами. Без
этой подкрутки мы скажем одно, а поймём, увидим другое.
Представление, образ – не сложится.

Давайте проследим за одной только «Т» вот здесь, например _ ⁴:

у вселенной нет отправного пункта.
это смерть по кельвину, абсолют.
даже триста тысяч к[э]м[э] в секунду
не сведут неначатое к нулю.

человек – исследователь, который
исключает мыслимое вовне,
полотёр зеркального коридора,
мотылёк, зацикленный на огне…<…>

(Константин Кроитор)

В «нет» «Т» – и цветовое пятно, и этакий фиксатор, отвердитель (ср.
«нет» с расслабленно-неопределённым «неа»). Полностью цветом
– буква не захвачена, не полыхает им, как это было бы в том
случае, если бы её собственная, «родная» окраска
поддерживалась смыслом говоримого. Здесь – не поддерживается.
Напротив: «нет» – отрицание, а отрицанием любой цвет затеняется, как
дымом затягивается… Кстати, а какой это цвет? У меня –
зеленоватый, защитный, хаки. Это чистой воды «мне так кажется»,
можно видеть любой, а я вижу этот. «Т» у меня всегда из
зелёного ряда, меняются только оттенки (в «траве» – конечно,
много зеленее). Но я легко представлю, что кто-то видит
красный, синий и какой угодно другой ряд. «Нет» ведь от этого не
пострадает? НЕТ.

В пределах «отправного пункта» оптика почти не работает, идёт чистая
механика. «Т» вот именно отправляет, отталкивает. Не скажу,
что здесь у неё вовсе нет цвета. Просто это очень слабый,
скажем так – не работающий, а отдыхающий цвет. Мне он видится
каким-то салатовым, вам – опять же – любым, что – опять же
– правильно.

«Это смерть по кельвину, абсолют» – гирлянда, конечно. «Т» – «ТЬ» –
«Т» – перемигивание, даже если и цветов не видеть,
достаточно и на эту запись посмотреть. И вот ещё что: «абсолют» –
закрытое слово. Окончательное по смыслу и оканчивающееся этим
захлопывающим, «лютым» так сказать, «-лют»-ом. Им «Т»-линия
перекрывается, и следующие «Т» («триста тысяч», «не сведут
неначатое») оказываются «за дверью», в другом отсеке,
рассыпаются там, как в погремушке. Стук. Т.е. тоже механика,
подсвеченная-подцвеченная совсем чуточку, незначительно, незначимо…
А потом, на «нуле» (в конце четвёртой строчки: «к нулю») –
ВСЕ линии открываются. В это «-лю» мы и выскальзываем на
следующее четверостишие, на следующую, новую картинку, где и
«исследователь», и «полотёр», и «мотылёк», и свои – уже
совершенно другие, по-другому звучащие и выглядящие – «Т»… Вот
сколько всего происходит, и это по одной только буковке…

Кроитор вообще «поэт согласных», у него если две гласные столкнутся,
так это уже и катастрофа, конвульсии («Гаснут удары пульса,
и / В горле клокочет кровь. / Судороги. Конвульсии. / Это
была…»).

«Гласный» текст, для сравнения:

Солнце плыло над снегами,
Подо льдом спала вода,
Лед крошился под ногами
Не идущих никуда.

Кто босой в рубахе белой,
Кто в калошах и пальто.
Солнце плыло, солнце пело
Про красивое ничто...<…>

(Яна Савинова)

А вот здесь подсветка-подцветка – значимая, и ещё какая. Это
просто-таки «О»-текст, и по этой «О» очень визуальный (что
естественно: солнце же)… У меня «О» – жёлтая. У кого-то, может быть,
белая, розовая, оранжевая. Принимается? Разумеется. Важно,
что «О» – всегда открытость (мимически, графически,
физиологически в конце концов: о! – наш вдох и выдох), а открытость
– значит свет, значит солнце… Плюс здесь ещё идёт
«температурная» подстройка, и она влияет, конечно, и на цвет.
Стихотворение холодное, и жёлтый получается очень светлым,
подстывшим. Думаю, подстыл бы и розовый, и т.д.

Жёлтая «О» – только моя, наша «О» – цветная, разная.

Цвет – самая капризная, самая внутренняя характеристика, в этом он
противоположен звуку. Звук экспансивен, он наступает,
действует, движется, он вне (извне – слышу / вовне – произношу),
он, в конце концов, ясен. Есть рычание и есть молчание, свист
никто не назовёт стуком. А вот жёлтый – кто-то соломенным
увидит, а кто-то золотым. Цвет интимен. Цвет и есть его
оценка, а больше ничего и нет, ночью все кошки серы. Звук – тело,
а цвет – душа. Почему нам так хочется сказать, произнести?
Желание воплотить, облечь в тело этот свет/цвет, эту энергию…

Мне нравится Сергей Боев – не тем, что у него эта энергия тёмная,
«лиловозобая», «землистая», а тем, как он адекватно, честно её
выражает. Не смущается и даже радуется – мол, не так уж тут
и темно: «и тлен и трель – в одном ковчеге»… «Тлена»
всё-таки больше – мусорного, прелого, еденного-недоеденного («Как
сможешь ты жить, мною не дообедав, / а только, как цитрусом,
перекусив?»). Что это будет в звуковом отношении? «Ч», «Ш»,
«Ж», «Х», «Ц»…

Не душно ли шаркать, подошвой по душам…
– Под душем твоей неизбывной тоски,
легко осязаем и пьяно наружен,
бронхитрые всхлипы – не сливки души…

Ушшас. Ну а если серьёзно, то всё на месте. Хотели получить что-то
ползуще-шаркающее, всхлипывающее – получили. А вот, скажем, с
«Л», верхней, «элитной» звукобуковкой, – нет, не
получается, не складывается. «Мы открывали, хмельные Колумбы, / новые
земли любви…» – лучше уж похмельные Крузенштерны и ушшас,
чем эти слабосильные «ли-лю»… С другой стороны: откуда вообще
эти «Л»? С чего, спрашивается, Боеву к этому «верхнему
регистру» тянуться? А оттуда и оттого, что вверх-то – хочется.
Без умничаний, просто – как Водяному, которому «летать
охота!». Лососина и та – икру, пузом, но мечтает («мой
дальневосточный привет лососине, / которая пузом мечтает икру»).
Двусмысленно прозвучит, но двусмысленность правильная: это
«хочется» и есть ядро, колесико его текстов. Оно то вверх, то вниз
крутится, и вот в этом и фокус, из этого искры какие-то,
динамика и прочее, и прочее… Когда, например, Владимир Таблер
говорит: «Вот я, живущий, бесом обуян, / смеюсь и вою в спящем
состояньи», – больше всего в «спящее состоянье» верится. Он
пресноват, и это всему мешает. Боев – гурманистый, и это
многое вытягивает, окупает. «Душа» у него чем-то тёмным всегда
получается (максимально эта «мусорная», шумная «Ш»
работает, «утробная» «У»), но это всё-таки душа.

Кстати сказать, даже и «Ш», «низшая» и, в сравнении хотя бы с той же
«Л», довольно однообразная, может работать тонко, не шумно.
Вернёмся к стихотворению Яны Савиновой:

…Кто-то нёс в руках котомку,
Кто-то камень за душой.
Лёд был ломкий, лёд был тонкий,
Глубина была большой…

Что, казалось бы, здесь, в этом солярно-льдистом тексте, делает «Ш»?
Много чего. Она уравновешивает, гармонизирует картинку, –
она нужна, чтобы изображение не «загладилось» (так на
качественных фото виден пушок над губой, поры, чтобы лицо не
смотрелось манекенно). «Глубина», которая «была большой», этим «Б»
затёрлась бы, забубнилась, не перетягивай «Ш» внимание,
слух, зрение – на себя. Плюс, посмотрите, какая действительно
большая глубина получается – крутанувшись на этой «Ш», как на
подшипнике, просто в бездну падаем… Сказать после этого,
что буковка мусорная и шумная, было бы по меньшей мере
несправедливо. Здесь – она аккуратная и работящая. Она совсем не
«боевская». Для «боевских» и «савиновских» буковок нет, не
может быть никаких общих шкал. Даже в этих их
механопроявлениях. А на оптику я просто боюсь уходить, боюсь не смочь
объяснить, что же там происходит. «Ш» – она такая, зашоренная. Я
вижу её какой-то рябью по экрану. Чёрно-белая рябь отсутствия
телесигнала. У Боева – больше чёрного, у Савиновой – белого…
Я допускаю любое виденье, все дороги ведут в Рим. Чтение
только поэтому и возможно. Чтение – «двойное виденье»,
сотрудничество авторских и собственных глаз. Посмотрите, чем
кончается попытка увидеть исключительно авторскими, чужими (Юрий
Нагибин, «О Хлебникове» _ ⁵): «Для Хлебникова же окрашены были
согласные, ускользающая женственность гласных мешала ему
поймать их цвет. Вот (частично) цветоряд Хлебникова: Б –
красный, рдяный, П – чёрный с красным оттенком, Г – жёлтый, Л –
жёлтый, слоновая кость. Теперь прочтите: «Бобэоби пелись губы»
и подставьте хлебниковские цвета на место согласных. Вы
увидите говорящие накрашенные губы женщины: злость помады,
белизну с чуть приметной прижелтью – «слоновая кость», что
присуще здоровым, крепким зубам, наконец темноту приоткрывающегося
зева. И никакой зауми». Действительно. Никакой. Но и
никаких накрашенных девиц в этом «бобэоби» нет, – это собственное
зрение Нагибина сыграло злую шутку, как бы не желая мириться
с его попыткой смотреть чужими глазами, с этим
«подыгрыванием» чужому зрению… Помните, что такое «подыгрывать»? Не
по-настоящему играть, как бы дружить (здесь: как бы видеть). Так
вот: все пути ведут в Рим, кроме статистики и
«подыгрывания».

Какого цвета слово «стих»? «стих» как стихи – и «стих» как затих,
перестал, успокоился? В первом случае всем заправляет «И» –
как ударная, как единственная гласная, наконец как просто
красавица. Глубокая, чистая буковка синего цвета – так и хочется
сказать: сапфирового свечения. «Стих» – что-то светящееся,
драгоценное… А вот если это «стих» в значении «успокоился»,
«И» затухает. Покрывается смогом сероватой «С»,
заштриховывается последующей «Х». Да и «Т» её как бы затирает,
подтапливает – не высовывайся, не ты тут главная…

Т.е. омонимическое «стих стих» («стихи перестали звучать, стихи
затихли») я вижу как гаснущий огонёк. Это красиво. И правильно.
Но это – только вариант.

_________________________________________________________________________

Примечания

1. В кн.: Русская и сопоставительная филология: состояние
и перспективы: Международная научная конференция,
посвященная 200-летию Казанского университета: Труды и материалы. –
Казань, изд-во Казан. ун-та, 2004. – C.237-238. В Интернете:
http://www.ksu.ru/f10/publications/konf/articles_1_1.php?id=8&num=33000000

2. В кн.: «Звук и смысл». – М., Просвещение, 1981. В
Интернете: http://aquarun.ru/psih/tvor/tvor10p2.html

3. http://www.vaal.ru/proekt/history.php

4. Все стихотворные примеры – из журнала «Поэзия, 21 век».

5. В кн.: Время жить. – М., Современник, 1987. – С. 333 –
347. В Интернете: http://www.ka2.ru/nauka/nagibin.html