Проза

Кухня

Одна моя знакомая из Сан-Франциско, когда мы однажды расположились на ее кухне с бумагами, сказала, что будь у нее не девять, а сто сорок четыре комнаты, она постепенно перенесла бы на кухню и notebook, и книги, а в итоге забыла бы, что находится в остальных. “Да и так все нужное: здесь”, - закончила она.

Не будем говорить о “кухнях” в пустынях и лесах, в горах и на побережьях, хотя костер, обступающая ночь также заслуживают того, чтобы не забывать об углях. Но огонь, подобно живому камню оправленный в пределы металла, чисел и есть по существу сердце кухни, ее альфа и омега, тогда как сама кухня является тончайшей точкой, в которой сходятся силовые линии дома. Разве только место сна, сновидений может сравниться притягательностью и тайной пресуществления жизни.

А иногда кажется, что с возрастом мы просто переходим из одной кухни в другую, - кухня детства, запах сухой ромашки, чабера, тимьяна, любистка, развешенных у потолка, керосиновая лампа, тени на потолке. У плиты оттаивают поленья. Латунная утварь над плитой и венки чеснока, перца.

До сих пор сохранилась с тех времен бронзовая ступа и пест с травленной надписью “L.A. 1833”, и хлебный нож zolingen, - из века, надо полагать, более нам близкого. А потом скудные кухни юности, распахнутые окна, где можно было курить и читать глубоко за полночь, и куда можно было неслышно пустить друзей, когда в доме все уже спали.

Да и вообще на кухнях, известное дело, происходит немыслимое множество вещей, казалось бы, не имеющих к этому месту никакого отношения. Там гадали на картах, купались в оцинкованных тазах, там шепотом решались самые насущные проблемы, стирали, тайком и поспешно занимались любовью, там легко роняли нить беседы и молча глядели как за окном валит снег или слушая, как о холодное стекло царапают осенние ветви ольхи. Иногда на кухню наведывались феи, чтобы побеседовать с мудрой мышью. Стряпня занимала много больше времени, чем сегодня. Мытье посуды также превращалось в довольно капитальное предприятие. Когда приходили гости, кухня становилась чем-то вроде выездного клуба. Здесь можно было на скорую руку хлопнуть рюмку, дернуть чего-то из тарелки, а то и договорить недосказанное по некоторым причинам за столом.

Потом менялись стены и улицы, деревья. Появился телефон, и только под ним, в распухших лиловых тетрадях удавалось порой отыскать исчезнувший с горизонта номер телефона или секретный рецепт наполеона. А порой кухня видится сторожевой башней над рябью нескончаемых изменений, - незыблемая, она вздымается некой фигурой памяти, позволяя правильно понять беглые траектории дней и ощутить подчас как сквозь тебя проходит прозрачная линия, разделяющая дом и вселенную.

Но главное на кухне - шкафы, серванты, выдвижные ящики тумб, коробки, шкатулки. Со временем они накапливают истинно сокровища Синдбада. Они приучают к сосуществованию с тайной, а общение с условными замками укрепляет желание ее познать. Ореховая скорлупа, мотки шелкового мулине, сломанные штопоры, позеленевшие ложки, монеты рассыпавшихся в прах царств - они всплывают из бездн забвения, чтобы смешаться с вещами, нашедшими здесь свое пристанище буквально вчера, - связкой шестигранных ключей, горстью пустых охотничьих гильз, мотка телефонного кабеля, CD, не предназначенного ни для чего, кроме как для радужного созерцания, фотографий, пустых ручек, модема на 2.400, а наверху, на полках - отливают светом чистейшей формы склянки для специй - базилик, розмарин, орегано, кориандр, гарам масал, корица, кайенский перец… Рядом бесполезные но оттого и вовсе прекрасные бутылки от граппы. А эти замечательные плоские тарелки? Кто бы мог предположить, что они так увеличатся в диаметре. Мы изменили свет, но тени не стали более пугливы…

На серванте несколько бутылок вина. Не будем давать имена. Одна раскупорена. И когда в пальцах я обнаруживаю бокал, а за крышами соседнего дома солнце в ноябрьской мгле, я понимаю, что даже самые выспренные слова обретают на кухне верную меру:

“Сегодня расстояния проще, места больше, хотя множество мелей испещряют время, - но всякий раз, когда входишь сюда, все кухни мира, в которых доводилось жить, соединяются в одно-единственное благосклонное пространство безопасности и надежды, памяти и будущего.”