Проза

Муза.

Когда Бог думает, я – Бог, рождается человек. Когда человек думает,
я не Бог, рождается Бог. А где же там место смерти между двух
операций и обе со смертельным исходом или хоть бы на письме книги
как менеджеры, грузчики, сыщики, редактора загоняли в трагедию
героя жизни, а сами оставались в драме? Так на зоне на пенсии,
любимый читатель, получаются книга, работа, женщина, вино, государство
и многое другое. Что-то вроде молитвы, что ли.

Как двое подростков на Соловках, Луноподобный Будда и Один Из
Свиты Будущего Пахана собачку Рамаяны обижали, маленькую, величиной
с кошку, мастью в чёрное и белое яблоко. Как многие униженные
и оскорблённые, она тряслась, прижималась к земле всем телом и
не убегала. Богу молится, сказал Тот, что из свиты будущего пахана.
А я шёл с Маленькой Гугнивой Мадонной навстречу. Я двусмысленно
улыбался, что можно было истолковать и как насмешку над собой,
и как насмешку над ними, в чужой монастырь со своим уставом не
ходят. А Маленькая Гугнивая Мадонна кричала, папа, мальчишки опять
Музу обижают, сейчас скажу папе, он вас отлупит. А мальчишки смеялись,
иди на пах, дура. А я двусмысленно улыбался как проститутка на
панели. А Муза Богу молилась. А папа, Работник Балда Полбич с
крыльца мочился и кричал, Люба, домой. А я думал, ну, понравилось
тебе на Соловках жить? И сам себе отвечал наутро на бумаге в тетради.
Дело не в этом. Чмошники на зоне общину строили и у них не получилось.
Зато получилась книга про то, что, когда Бог думает, я – Бог,
рождается человек. Когда человек думает, я не Бог, рождается Бог.

Война и мир.

Вика – супер, Даша – чмо. Умри ты сегодня, я завтра. Семья, блядь,
чучелов. Запись на асфальте мелом. Зоновская заповедь, одна из
главных. Грибница, соседка, индейка, на сына Грибёнка, мужа Гриба,
которые должны смотреть за коляской с месячным грибёнком Никитой
Вторым. Старший Грибёнок прибежал, бьётся к соседке, Гойе Босховне,
у которой Грибница в гостях: ты сказала, будешь на крыльце. –
Семья, блядь, чучелов. Соседка Грибница талантливая, даже соседку
Гойю Босховну умела с жизнью помирить, что она теперь будет ухаживать
за грибёнком Никиткой Вторым, когда ей нужно отлучиться, и за
мужем Базиль Базиличем, который надорвался на двух работах и двух
подработках, летающую тарелку строить в лесу и подводную лодку
в Яузе, если вышлют на Джомолунгму после памяти, флаги стран-участниц
большой восьмёрки чинить, из которой нас исключили, за то, что
мы изменили принципам демократии, если вышлют в Марианскую впадину
ленточных глистов своим мясом кормить для флоры и фауны. Крошечному
Никите Второму, глядящему мимо и сквозь, похожему на бабочку и
ангела, молоко покупать. Супруга по улице Стойсторонылуны, центральной
улице Старых Мудищ с палочкой выгуливать.

А раньше бегала как борзая, что она всё делает, а всем по херу.
Хотелось сказать, смерти вы не боитесь, Гойя Босховна, сколько
нам жить? Может, 10 лет, может, 20, может 30, а может, два дня.
А вы всё западла с включёным фонариком среди бела дня разыскиваете.
Талантливая Грибница не стала ничего говорить. Дождалась, пока
та разгонит всех, дочку Цветка, мужа Базиль Базилича, уё… отсюда,
и останется одна.

Придёт и станет рассказывать на языке индейцев племени суахили,
ёбт, ёбт, в переводе на эсперанто, не хотела с родными прожить,
с чужими теперь живи. И ничего, подействовало. Мужа выгуливает
по вечерам, грибёнка Никитку Второго кормит из бутылочки, уходит,
когда к дочке, Цветку, спускаются с небес неизвестные, даже с
соседями через стену стала здороваться, которые не хотели с родными
мамами прожить, теперь пусть с чужими живут.

Это как война и мир. Война захолустье мира, мир столица войны.
Когда много пошлости, халтуры и казёнщины в мире собирается, начинается
война. А потом, после войны, те, кто уцелеет, сидят тихо-тихо
на берегу реки в траве под деревом, смотрят как маленькая девочка
на рыбалку идёт по росе с банкой с червями и с удочкой и плачут
от наслаждения.

Москва.

А я не знал, что лопухи это деревья. Просто два месяца, май, июнь,
шли мусонные дожди. Сезон мусонных дождей миновал. Настала великая
сушь. Солнце убило джунгли на 3 дня полёта, кричит коршун Чиль.
Борщевик стал эвкалипт, лопухи в тени мегаполиса отдыхают от жары,
похожие на слонов, оранжевый сиреневый закат по Ярославке несётся
как самосвал в шестом ряду. Ветер сгоняет жару в пёстрые стада
бабочек с температурой 36,6. Или это Ренессансные мадонны и Постсуцидальные
реанимации, не любящие исподнее. Восточные юноши широко раскрыв
глаза следят. Они решили, что это их мусульманский рай. Та, украинские
сезонники говорят, это у всех одинаковое. Мудрецы из Запорожья.
15 суток в Москве водителем бетономешалки, 15 суток дома в колгоспе
«Перемога» на Каховском водохранилище, рыба, родственники, вино,
грёзы о своём доме и детях.

Кроме всего прочего это ещё и вернувшаяся мама, которая умерла
полтора года назад в чужом родном южном городе Мелитополе. Я ездил
туда целых три раза потом, столько же, сколько когда болела. Чтобы
заявить наследство, чтобы помянуть, чтобы продать квартиру, чтобы
поставить памятник. И теперь я на эти деньги пытаюсь издать свою
книгу, которую 20 лет писал в городе Мегаполисе на улице Стойсторонылуны
в издательстве Рыба. Есть ли что-нибудь крепче памяти у истории
христианской цивилизации?

Навна Мятновна сказала, спектакль «Сторож» в театре «Около» про
то, что все трое квартиросъёмщиков – бомжи. Один должен построить
свой сарайчик и тогда. Другой должен добраться до своих документов
в прошлом, потому что без них никуда в будущем. У третьего широкий
бизнес, потому что он чувствует в себе большие возможности. И
всё блеф. Но разве это абсурдно. Это просто жалко. Я сказал, но
это же просто здорово. Кто сказал президенту, что он президент,
что он знает про пользу общества? Кто сказал бомжу, что он бомж,
что он знает про конец света? Кто сказал Навне Мятновне, что она
Навна Мятновна, её муж Леон, который посылает эсэмэску по мобильнику
с дачи, «моркву посадил, готовлю почву под авокадо»? Пьёт, наверное.

ВСЕ ЖИВУТ.

Все живут. Дерево живёт так. Оно роняет жёлуди и обрастает кольцами.
Жилин Анатолий Борисович живёт так. Он пьёт пиво возле метро и
хмыкает на слова Костылина Ивана Амирановича, что он в субботу
не выйдет, болт им с резьбой. Дворняжки живут так. Они сворачиваются
кольцами, чтобы не было выступов, потому что трава уже ломается
по утрам. Земля в целом живёт так в этой местности. Что у нас
здесь теперь туманный Альбион. Люди рациональные, климат влажный.
А я, а мне как жить? Улицу не переходить в не установленных местах?
Не забывать свои вещи в городском транспорте? Выбирать своё будущее,
А. А. Поделкова, на выборах в местный поссовет?

В 40 лет я живу так. Верить жизни я не могу, потому что место
перед строем и место в строю меня одинаково не устраивает. Не
верить никому я не могу, потому что люди сами не знают себя. Поэтому
я живу так. Как жили знакомые покойники. Петя Богдан, учитель
и врач. Людей лечил и книгу писал, как прожить 150 лет. Себя простить,
на мостик стать и спать уйти от интеллигентского противостояния,
тварь ли я дрожащая или право имею. Недавно отмечали его сорокалетие.
Мама, Янева Валентина Афанасьевна с калоприёмником на животе после
вырезанного рака, собирала бутылки в местном парке и говорила
сыну, когда он приезжал, к смерти готова, но всё же, ещё пожила
бы. Антонина Мельник, писатель, поэт, редактор газеты «Соловецкий
вестник» на острове, ничего не бояться и всё понимать, чтобы быть
готовым к тому, к чему быть готовым нельзя. Историк Морозов, корабль,
время прощает, а место прощается. Капитан Останин, корабль, мы
должны потщиться и рисковать, потому что от нас останутся дети
и новое. Майор Агафонов, посмертно реабилитированный, человека
нельзя сломать, если он сам не сломается.

Папа, Янев Григорий Афанасьевич, я кофе пил последние 4 года,
каждое утро, по турке, по две, потому что моя работа была – публичность
образов, литература обликов, а потом перестал, потому что желудок
посадил и где-то неделю не пил. А потом я не мог стоять, лежать,
сидеть, идти. Я думал, я заболел раком всего. А потом я понял,
вот это да, у меня же ломки, что кофе бросил пить. Если бы я пил
или кололся, меня бы уже не было, слишком внятная наследственность.
Янев Григорий Афанасьевич, папа, врач, книгочей, поэт – самоучка,
жменю таблеток съедал, пивом запивал и делался как тряпочка, у
него начиналось счастье. Фарафонова Пелагея Григорьевна, бабушка,
про меня собаки брехали и те перестали, Бог живёт под лопухом,
поэтому космонавты в космосе его не увидели.

Арлекины, Пьеро, Квазимодо, Гретхен, ангелы, Мальвины, Наполеоны, эльфы.

Всё можно было делать, а ты ничего не делал. Отчаяния быть не
должно, потому что. Грузчиком на подхвате, писателем земли русской,
читателем Достоевского, Гоголя, Пушкина, Толстого, Софокла, Шекспира,
Данте, Платона, Геродота, Кафки, Беккета, Джойса, Добычина, Хармса,
Шаламова, Мандельштама. Вспоминать события этой осени и зимы,
актёр Максим Суханов, художник Хамид Савкуев, режиссёр Кама Гинкас,
театр «Около», редактор германского русскоязычного журнала, который
своих юродивых авторов любить должен для обратной связи, Антигона
Московская Старшая и Антигона Московская Младшая, бабушка и внучка,
поющие песню Акеллы на скрипке, потому что ты обосрался маму причастить
и исповедать. Жена Мария, дочка Майка Пупкова, тёща Эвридика жестикулируют
мне истерично, пока я записываю в тетрадку.

«Вчера Мария готовилась в лицее к приходу проверяльщицы для разряда.
Вырезала фотографии поэтов, убиралась на полках, вычерчивала график
генезиса успеваемости фатальной детей генералов и банкиров. Вошла
уборщица, спросила, это Ахмадулина, раз с сигаретой? Нет, это
Цветаева. У неё, вроде, лицо круглое. Разное везде. А вы не знаете
поэтессу Ларису Васильеву? Нет, не знаю. Дочка почитать просит.
Стала рассказывать, поток сознанья. Дочка лежит в больнице, рак
крови, 30 лет, двое детей, 8 и 10, протянет ещё 2 года, сказали
врачи, муж на 40 лет её старше, нетяг. Мужа избили в арке наркоманы,
делали трепанацию черепа, он всё видит, называется «кошачье зренье».
По ночам читает историческую литературу без света, врач сказала
через полгода пройдёт. Обложит себя газетами и поджигает, отбивается
от медведей и рысей. Меня недавно душил, я сказала, обидно так
умирать и оттолкнула его ногой. Может, заметили, меня 3 дня не
было. Сыну жена не хочет рожать ребёнка, говорит, ты мало зарабатываешь,
она же не знает, что он каждый месяц отдаёт 10000 на детей сестры.
Муж на пенсии, работать не хочет, говорит, мне западло с высшим
образованием работать швейцаром. А мне с двумя высшими образованиями
в трёх местах уборщицей каково. Муж станет возле окна и целыми
днями матерится, ни слова по-русски, хоть раньше до болезни, ни
буквы за всю жизнь. Я говорю, дочка, приворожил он тебя, что ли.
Ходили с сыном к знахарке, хоть бы чуть-чуть помогло. Он, говорит
благородный, а какой он благородный, если она у него четвёртая
и в квартире не прописал. Закончила психфак МГУ, в Финляндии делают
операции по переливанию крови с заменой больных лейкоцитов. Врачи
говорят, надо бороться, а она не хочет бороться, стала белая как
простыня, это всё из-за него, умом понимаю, что неправда, а сердцем
не могу. Говорю, в постели он так хорош, что ли? Она говорит,
что ты, мама, мне этого давно уже не надо. Ведь у меня их трое
фактически, на мне, внучка уже сейчас говорит, забери меня от
них, рисует необыкновенно. Внука взяли в школу при Гнесинской
консерватории, говорят, абсолютный слух, не знаю, в кого. Так
хорошо жили, за что нам это».

Мария говорит, как в книге и в телесериале, я думала теперь так
не бывает, а сама думает, может, обманывает, сумасшедшая? Говорит,
тебе надо залезть в сарай, у нас там несколько коробок с исторической
литературой плесневеют, Ян, Дрюон, Дюма-младший. Надо найти эту
Ларису Васильеву, говорит. И всё сразу становится на свои места.
Было родительское собрание в этот же день, приходили мамы разгильдяев,
а она им – отличные дети, пусть стараются, на четвёрку. Всё хорошо,
все хорошие, ничаво, малай, как Платон Каратаев в юбке. А недавно
была истерика, что муж не любит. Я говорил, с жиру, всё счастье.
Тебе Вера Верная на острове Соловки ночью в лесу на рыбалке рассказала
с подосиновиками в руках, предательства не бывает. Да, да, всё
правда.

Последнее, что хотел сказать, Максим Суханов, режиссёр кама Гинкас,
германский редактор русскоязычного журнала, театр «Около», художник
Хамид Савкуев, Арлекины, Пьеро, Квазимодо, Гретхен, ангелы, Мальвины,
Наполеоны, эльфы из глины художницы Погорелых на вернисаже, Достоевский,
Толстой, Пушкин, Гоголь, Данте, Софокл, Шекспир, Платон, Геродот,
Кафка, Джойс, Беккет, Добычин, Хармс, Шаламов, Мандельштам. Пока
жена Мария рассказывала про то, что всё счастье, кошка Даша сидела
напротив кухонных часов вплотную и следила не отрываясь за красной
секундной стрелкой.

Пингвин.

Максим Максимыч, преподаватель лицея, должен друзьям полторы тысячи
долларов США за съём двухкомнатной квартиры, 300 евро в месяц,
на одной лестничной клетке с трёхкомнатной квартирой родителей,
чтобы не отчаяться запивает всё сильнее, чтобы не думать играет
с физруками в преф. Его жена Бэла в минуту раздраженья говорит,
кажется, я поторопилась. Их сын, Серёжа Фарафонов, прочёл всю
мировую литературу, теперь читает по второму разу.

Катерина Ивановна, преподаватель лицея, репетитор у подростков,
зарабатывает 8 тыс. рублей, кормит три семьи, дочки – близняшки,
мать, сестра в институте, отец закодировался. В дочками в детстве
играла в «Мастера и Маргариту» по ролям, знает все стихи одногрупника
наизусть, влюблена в одного актёра одного театра, всё время ждёт
чуда. Девочки выросли, когда она им, «где вы были вместо школы?»,
глядят отчуждённо в глаза, как умеют только подростки, потому
что ещё не подставляли и не подставлялись и говорят, «какая разница».

Фонарик, учительница в школе, зарабатывает 6 тыс. со всеми надбавками,
на эти деньги живут с дочкой и тёщей, муж два года назад умер,
инфаркт миокарда, тёща не помогает, все деньги высылает сыну в
Чернигов, дочка стесняется с мамой вместе идти по улице в школу,
говорит, сначала ты, потом я.

Мария, преподавательница в лицее, зарабатывает 8 тыс. в месяц,
даёт мужу Никите 1,5 тыс., чтобы купил подарки на 8 марта, ей,
дочке и тёще, муж пишет, как наркоман, 20 лет и один раз заплатили
за длинное стихотворенье про бессмертье в 2000 году 600 рублей.
Муж покупает кожаную сумочку с городским пейзажем маслом за 600,
авторскую вазу из керамики за 500 и арлекина из глины за 500.

Знакомые отдадут пингвина в хорошие руки. Жена сказала, или пингвин,
или я. Питается крабовыми палочками, купается в ванной, надо выгуливать.
Представляю себе себя с пингвином в Старых Мытищах. Гвоздь программы.
Границы мира расширились. Мягкую мебель привозят из Владимира
на заказ. В овощном магазине продаётся плод фейхуа. На лето в
Германию, Голландию, Австрию к родственникам из Самары в гости.
С пингвином мимо помойки на прогулке. Пингвин роняет небрежно
на бомжей, роющихся в ящиках для отходов в поисках цветных металлов,
пустых бутылок и съестного, «позасирали тут».

Хозяин.

Потом будет ещё, а потом будет ещё, и в конце концов тоже что-то
будет, поэтому хочется просто смотреть и слушать, получать удовольствие,
как говорит богема, что ты на пенсии по инвалидности у всего этого
за пазухой созерцанье. Наверное, это и есть старость. Правда,
её ещё заслужить надо. Красивые девочки и умные мальчики рисуют
картины на пленере и пьют пиво в баре. И всё это на берегу Северного
Ледовитого океана на острове Большой Советский в посёлке Рыба.
Девочки рисуют разрушенные и восстановленные избы, часовни и кремль,
это их классы, но интересней им другое. Одним интересней море
и небо, острова и линия горизонта. И как одно переходит в другое
за линией горизонта, и органичный переход красок от чёрного до
белого и обратно. Другим интересней, что внутри и снаружи интересней
только если человек есть, особенно местный, который как рыба плывёт
в воде зелёной по посёлку и разговаривает сам с собою.

А если со спины видишь и если интеллигент или турист наблюдает,
то сразу видно, что он идёт с земли на небо. Поэтому они рисуют
интеллигенции и дна лица, часто это одно и то же. Администрацию
они не рисуют. Мальчики наливаются пивом в баре на берегу моря
и думают про то, что, конечно, за то что я срался в прошлом году
с полковником Стукачёвым, кто больше родину-мать любит, голову
открутить мало. А в этом году он умер, короче, на хер я нужен.
Я думаю про то, что девочкам надо рисовать головы и фигуры пьяных
мальчиков в баре с милионнолетним морем за спиною, тысячелетним
посёлком Рыба, уходящим в небо, и мукой деторожденья в глазах,
наполненных недетскою тоскою, когда лет в 40 на пенсии по инвалидности
в старости с эпилептического бочку мы понимаем, что все бездетны,
много раз рожалые и бесплодные. Над островом летит хозяин, на
которого многие обижаются, что он попускает фарисейство, фашизм
и многое другое и плачет, как же это, блин, красиво.

Бог, Бог, Бог и бла, бла, бла.

Вчера я ехал на пригородной электричке имени Вени Ерофеева «Москва-Петушки»
за своей собакой Блажей, которая жила полтора месяца у Катерины
Ивановны, пока мы на Соловках и на Селигере. Передо мной сидели
три юных прекрасных пятнадцатилетних нимфы-наяды, а сбоку три
леших, которые разговаривали так: он, бла, тру, бла, тра, бла.
Я сразу вспомнил свой рассказ, в котором я пишу про то, что весь
язык переводится так: Бог, Бог, Бог. Только у них получилось –
бла, бла, бла. В общем, было неудобно перед нимфами, потому что.
Потому что для пожилого мужчины женская чистота символ божественности
жизни. Но это армейское чмошное чувство: что, ты можешь как Христос
всё время? Не можешь, так заткни язык в жопу. Мне кажется, население
про это знало. По крайней мере на платформе «Чухлинка» по глазам
было видно у пассажиров всяких, пожилых и юных, что работяги с
речью урок, их никто не остановит, хоть всех их бла, бла, бла,
вместо Бог, Бог, Бог задевает. Потому что закон зоны пусть лучше
побеждает, чем закон государства. «Ах, если бы ты был холоден,
не говорю горяч, хотя бы холоден, но ты тёпел, изблюю тебя из
уст своих», ангелу Лаодикийской церкви ангел Господень.

И никто не хотел в изблёванном языке находиться, в котором вместо
Бог, Бог, Бог – бла, бла, бла всё время. И все находились, потому
что никто, кроме Христа не мог как Христос всё время. В армии
по этому поводу у меня съехала крыша. Потом я пытался строить:
дружба, любовь, вера, стихи, эссе, проза, семья, страна, мама.
В общем, единственный выход, который никогда не выход, как в армии
сбегал из учебки тырить газеты из почтовых ящиков у гражданских
и читать ночью в туалете в каждой строчке газеты «Правда», в которой
всегда неправда, что жизнь прекрасна.

И вышел в тамбур, там разговаривал с дядечкой и собакой Блажей
про то, что у дядечки маленький сынишка, который очень хочет собаку.
Но дело в том, что он 3 недели в месяц по командировкам, а сынишка
один. Какую породу я порекомендую как опытный кинолог? Я сказал,
из крупных эрдели, колли и боксёры могут быть няньки. Но боксёр
может порвать, если ему покажется, что маленького хозяина кто-то
обидел. Лучше посоветоваться на птичьем рынке, правда, на птичьем
рынке делают так, говорят, «вам с родословной или без родословной,
с родословной – 500, без родословной – 300», про одну и ту же
собаку. И так: ты говоришь, чиж-щегол сиделый? Продавец отвечает,
сиделый. Ты говоришь, на выпуск? Он отвечает, на выпуск. Про одну
и ту же птицу, хотя это ещё более разные вещи, чем слова да и
нет в языке, сиделая птица на свободе гибнет.

И ты понимаешь, от Христа и в тамбуре не убраться. И отвечаешь,
а лучше всего подобрать дворнягу и воспитать джентельменом. Она
от благодарности станет человеком и у вашего сына всегда будет
товарищ в играх во время ваших долгих отлучек.

Автобиография.

20 лет я этим занимаюсь, стихи, элегии, оды, эссе, статьи, трактаты,
рассказы, повести, романы. Первые 10 лет я не пытался даже что-то
напечатать, потому что считал, что ещё «не стал большим», как
говорил индеец Швабра у Кена Кизи в «Кукушке». Но дело не только
в этом. Главное в традиции страны. Три поколения она жила литературой,
которой не было на свете. Литература была род церкви. Можно даже
сказать, что она победила церковь, потому что церковь была корыстна,
она сотрудничала с властью. Нельзя сказать, что эта аскетическая
традиция мне не подходит. Нельзя сказать, что она меня не убила.
Наверное, я к ней был подготовлен от папы и мамы. Мама, завет
33 русских поколений, 30 лет смотреть в одну точку, стоило или
не стоило рождаться. Папа, который с византийским царём Александром
Македонским перепутал несчастье и счастье. Москва, в которой я
надёжно на 20 лет от себя самого укрылся, услышав аканье которой,
понимаешь, почему русские дошли до Канады.

Что дальше? На деньги покойницы мамы я издал книгу и все сказали,
что я автор, книга продалася. Толстые журналы делают вид, что
они неживые, им так прожить способней, а везде по миру открываются
русскоязычные журналы. В деревню Млыны на границе трёх областей,
Тверской, Псковской и Смоленской, глухой медвежий угол, где живут
медведи, гиппопотамы, слоны, рыси, ангелы, драконы, носороги,
коровы и маленькое животное, счастье, местный пастух, алкоголик,
бомж, романист. И семья Меннезингеров на лето из Австралии приезжает,
хоть каждый раз после перелёта у Меннезингера микроинсульт, потому
что концы какие. Соловки, остров, где наши дедушки наших дедушек
скучали расстреливать, привязывали бирку к ноге, умрёт и так,
и он начинал светиться, а наши дети говорят, нас прёт от Соловков.
Шведские, французские, испанские, датские, американские, итальянские,
немецкие, японские канадские туристы снимают на мультимедиааппаратуру
помойку и лица местных бомжей, потому что это не стиль фэнтези,
а богословская правда жизни, если ты хочешь всё приобрести, умей
всё потерять. Что дальше?

По Ярославке соль земли русской, гастарбайтер из ближнего зарубежья
Платон Каратаев в «Камазе», Родион Романович Раскольников, урка,
менеджер по доставкам, в «Газели», Павел Иванович Чичиков, мёртвая
душа, новый русский, директор фармацевтической фирмы «Щит отечества»
в «Джипе», несутся. Им навстречу за рулём рефрижератора «Вольво»,
до верху набитого водкой «Путинкой» сиреневый оранжевый закат
рыло в рыло. В кабаке ланцелот и дракон который век квасят, дракон
стучит лапой по стойке, залитой пивом и чем-то клейким, «да как
она смела, ведь я её и так и так имел». Ланцелот, поигрывая трицепсами
на затылке, «тусовка видит тусовку, а нетусовку она не видит,
то же самое с нетусовкой». Принцесса видит любимый народ. И тут
у ланцелота у самого с пива начинается истерика. А народ, а что
народ, народ таких принцесс сто миллионов семь нарожать может,
лишь бы уровень жизни был достойный. «Во всяком случае на год
они от тебя откупились, Бонифаций». Земля уже поседела, а они
всё квасят. Дракон всё так же вылезает из одежды, что он её ненавидит,
а она его даже не видит, хоть от неё даже скелета не осталось.
Ланцелот плачет, «Бонифаций, понимаешь ты хоть что-то в этом дерьме,
почему каждый раз вешается Иуда, а потом воскресает Спаситель»?
Дракон сразу остывает, «ну ты даёшь, Ваня, мы это на ОБЖ проходили».
Иуда понял, что он ему брат, а он ему не брат. «Брат, брат», кричит
ланцелот дракону и лезет целоваться. Тот брезгливо отодвигается,
достаёт дезодорант-гель «Санокс», и говорит, «ну что, ещё по паре
и на войну»? На горе стоит принцесса с поднявшимся животом, до
которой ни тот ни другой не докоснулись, на небе одна звезда,
самолёт из Шереметьева в Канберру.

2004-2006.

Текстильные куклы Марины Яневой. Архистратиг
Фёдор Михалыч. Смерть Марины Михайловны Цирлиной. Новая Офелия.
Оскар и Мыня. Фарафоноф. Бздо. Последний снимок. Only you. Слабоумный
мальчик Витя Пляскин.