Проза

Тая приехала в Пермь из Тыгды. Когда её спрашивали – «А где это –
Тыгда?», она только махала рукой. Далеко! Почти пять дней на
поезде. Ещё частенько спрашивали: «А Тая – это… как?». Тая –
это Таисия. Но она была таким миленьким зайчиком, что Кирилл
– без пяти минут филолог – как-то сходу переназвал её в
Заю. Откуда же он знал, что миленький зайчик – самое что
нинаесть бревно! Об этом даже мама не догадывалась. А уж мама всех
и каждого насвозь видела. Но здесь была уверена, что
Таю-Заю хлебом не корми… да нимфоманка, просто зверь какой-то!
«Это ж надо, притащиться с какой-то там… Тындры, жить в общаге,
пахать как кореец за растрату – и для чего? Явная маньячка!
Чудеса! Фокусы!»

Зая и впрямь занималась какими-то чудесами и фокусами. Пару раз в
неделю она приезжала к Кириллу – после работы, получалось, что
через весь город. Получалось, что ближе к девяти, только
переночевать. А утром – разумеется, опять через весь город –
на работу… И для этого она и приехала из своей «Тындры»! Сама
приехала – никто её не звал. Кирилл открыл – а там Зая.
Улыбается. Вот радости-то… Кирилл, надо сказать, тогда
подрастерялся – выгнать её вот так, запросто, он не мог, а
пригласить… Куда, зачем? Бред… Улыбается!

– Бррр… Я сплю? – Октябрь. Седьмой час, а ещё не рассвело. Кирилл
тоже улыбнулся. – Я сплю, – сказал он. И закрыл дверь.

Три дня её не было. Вечером в пятницу – здесь.

– Зайка-а… Так ты чего, не сон? Ты чего… здесь? – Кирилл полулежал
под столом. Он любил что-нибудь этакое. С мамой он
разговаривал, глядя в окно, – или в стену, или в пол, – а на визитах
«друга детства и вообще соратника» Саныча залезал под одеяло,
с головой, – «чтобы он глаз моих не видел, – он же всё про
меня знает! Зайка, – всё!»…

– Я здесь. Я теперь живу здесь. – Улыбается.

– Где здесь?

– В Перми. Живу и работаю. Меня сразу взяли, санитаркой и...

– А ты… к кому приехала?

– К тебе.

– Вау!.. А как…

– Ты же адрес оставил. Помнишь?

Кирилл помнил. Но плохо. Да и нечего было запоминать! Август.
Фестиваль. Ночь, костры, водка. Он пил, пел. Всем нравилось. А вот
ему – никто не нравился. Потом, помнится, он вот это Зае и
объяснял – что никто не нравится. И ещё там что-то… Про то,
как он всё любит, но совсем по-другому, не так, чтобы
говорить, что берёзки белые, а тучки синие, – просто всё заливает
огнём, всё красное, и просто сил никаких нет, и так далее,
далее, всего не вспомнишь. Но то, что он её и пальцем не
тронул, – это он помнил точно. Зая была с папой. Папа был
серьёзный. Такой… матёрый бардище из Тыгды. Уф. Одного взгляда на
него Кириллу хватило, чтобы понять, что если и разговаривать
про любовь, то лучше, как говорится, – к родине. Он так и
сделал. Любил Вселенную и всех её тварей – за исключением
путавшихся под ногами гитаристов, – а потом зачем-то адрес
сказал. Зая вытащила блокнот и аккуратно записала – это он тоже
вспомнил! Он ещё усмехнулся: аккуратистка!

И вот, теперь Зая жила и работала. Чудеса. И фокусы… И так – почти
год. Кирилл устал. До невозможности устал – и какая всё-таки
глупая усталость бывает… Даже и не расскажешь. Нелепо-то
как… Знала бы мама, как она ошибается! В общем, так. Зая… Зая
была фригидна.

– Слушай, ну я не знаю… Ну, может, тебе свет мешает? Может, я
слишком много говорю?.. Ну, зачем-то же ты сюда приехала!
Приезжаешь! Слу-ушай… Ты не мазохистка? Я ж тебя, суку, пришибу, –
если надо. Надо? Ну что мне сделать-то?! Я ж
благотворительностью с тобой занимаюсь – это не секс, ты понимаешь? Это,
блин, Гринпис какой-то. Для редких животных. Фригидных, блять,
пород… Тебе не интересно? Не надо?

Ей было не интересно. И не надо. Иногда смешно – «Ты как
маленький!». Кирилл тогда чуть с дивана не упал. То, чем он на тот
момент занимался, маленькие – точно не делают.

– Почему?! Почему я, как маленький?

– Играешь.

– Я не играю – я люблю, понимаешь? Я, как взрослый, беру тебя,
люблю. Все взрослые нормальные люди это делают. А ты как раз… как
маленькая. Ты же… как больная, пойми. Любовь – это огромный
мир, оттенки… Миллионы оттенков! А ты ни одного не видишь,
не можешь ощутить… Ты меня вообще любишь? В чём это
выражается? Ну, ну? Та-ак, задумалась, задумалась… И?

– Кажется… я не могу без тебя.

– Ей кажется! Мне ответ нужен. Чувство. От слова «чувствовать»! А ты
ничего не чувствуешь… Я вот сегодня просыпаюсь – а там
солнце. Всё малиновое. Чёткое – как… как черт-те что! И по мне
холодок так пошёл, пошел, пошёл – и брык! – вниз. Вот сюда. А
здесь – жар, понимаешь? Потому что я всё это иметь хочу. Я
всё это люблю! А ты чем любишь? Мозгами?

Попытки научить её любить чем-нибудь другим дали голую технику, и
вот этой жалкой голой техникой два раза в неделю (почему два?
как-то это там в работу её упиралось, в график) они и
занимались. Выходные он взял себе. Это принципиально. Студенческий
театр, и вообще… И вообще – хватало и этого. Жалкого и
голого.

– Да-а… Вот это я попал… – вздыхал Кирилл. Вдобавок ко всему что-то
и с песнями не клеилось. – «Твои глаза во тьме зеленовато
горят» – вот как надо! А я не могу. Не мо-гу. Для этого нужно,
чтобы, и правда, горели. А у тебя… У тебя – прямые глаза.

Что-то в ней было такое, с чем Кирилл ещё не сталкивался. Что-то
тупое и упрямое. Он сравнивал, прикидывал – и ничего не мог
понять. А сравнивать было с чем. Это ей ещё повезло, что у него
сейчас так – свободный полёт, «окно». Из «окна» ещё можно
было различить Алёну… Алёна… Алёна была женщина, и этим всё
сказано. В Зае просто не было этой кнопки, которая… которыми
Алёна, как звёздами, была усеяна. Это были звёздные ночи,
настоящие. Может, это и называется совместимость? Именно такой
типаж ему и нужен?

Видимо, да. Увидел Ольгу и понял – оно же, то самое. Уже знал, как
эта спинка прогнется – и знал, что не скоро. Ох и не скоро, к
этому надо идти! И в этом был ещё миллион оттенков,
дополнительный миллион! В том, что Ольгу надо было добиваться.
Алёну надо было добиваться. Таких завоёвывать надо, это вам не
Зая!.. Вот чёрт, ещё ведь Зая!..

Ольга была в шоке – никаких Зай!

Он привёл Ольгу играть в шахматы – чего только люди не придумают!
для того, чтобы просто быть рядом, вот так, на расстоянии
вдоха. Можно с ума сойти, двигая эти фигурки, двигать – и
смотреть, как она их двигает. И делать вид, что ход очень важен, а
важно только то, что…

– Здравствуйте, девушка! А я – его мама. Никогда ведь не познакомит, стервец…

– Нет, почему, Кир мне говорил, что вы дома!

– Но не выйду, да?.. А он не говорил, что жениться собирается?

– Я не собираюсь жениться, – сказал Кирилл, глядя в шахматную доску.

– Почти уж год… как ты эту Заю-мазаю свою. Простите, конечно. За
выражение. И это всё так, по дружбе?

Ольга ушла. Сумочку вот оставила… Надо было что-то делать. Не с
сумочкой (ох что это за сумочка!), а с Заей этой…

Сначала… сначала он думал её обидеть. Так, чтобы уж навек.
Расстаются же люди вот так – сталкиваются, как с айсбергом, с обидой,
– и всё. Всё! Раскололось и не склеишь, адьё!.. Потом… Ну
как, чем можно обидеть человека, которого фригидность не
обижает??

Решил по-хорошему поговорить.

– Заюшка, ты хорошая… Ты просто пойми: люди как фигурки… Да мы и
есть фигурки! Фигуры, понимаешь? Так вот, наши с тобой фигуры –
не совпадают. Это же пытка. Я… вымотался. Не могу больше.
Не хочу. Уезжай, а? Уезжай!

– Но я не могу.

– «Гу-гу-гу»! Почему? Ну? Почему ты не можешь? В Тындру… бррр, Тыгду эту свою?

– Так нет никакой Тыгды. Я же тебе говорила, – есть ты. А вокруг
темно. Как если бы ничего не было…

– Слушай, ну это несерьёзно! Я же серьёзно говорю!.. Слушай, ты меня
не зли. Я тебя, блять… по почте отправлю! Да я тебя
ненавижу. Да мне…

– Хорошо, я уеду.

– Точно? Когда?

– Я не знаю. Наверно… может не получиться.

– Почему, почему, почему?

– Потому что. Вокруг…

– …ничего нет! ничего нет! ничего нет! И один я тут стою. И мои
глаза во тьме зеленовато горят!