Библиотечка Эгоиста (под редакцией Дмитрия Бавильского)

Мужики недолюбливали Эдика. Эдик держался особняком. Только ему, как большому мастеру, батюшка красить алтарь доверял. Естественно, и платил получше. А когда в алтаре шмон был, мужики Эдикову шапку выбросили. Сам виноват – бросает, где попало. Хватился Эдик шапки, сразу батюшке жаловаться. Та шапка старенькая была, никакая, а он – онда-атровая! Так батюшка ему - и за шапку еще доплатил.

 

Наш настоятель не сразу стал священником. Когда-то он тоже сторожил, и любит вспоминать, как спал на катафалке (подставке под гроб). А на нашем катафалке не поспишь. На него и гроб то ставишь с опаской. Спать лучше всего на досках. Кладешь их на стулья, сверху матрас – отличная кровать получается. А летом можно спать прямо на амвоне перед алтарем. Можно, конечно, и на хорах, скрючившись на узком диванчике. А Володька спал за свечным прилавком: развернуться негде, зато тепло.

 

 

Отца Кирилла я не застал. Его отец-настоятель давно выгнал, отец Кирилл свою линию гнул. Потом он на Гутуевском острове служил, мою сестру венчал. Я ему привет из нашей церкви передал – в ответ он очень сдержанно кивнул.

Другой Кирилл хорист. Он тоже давно от нас ушел, на гастроли в Штаты ездит. Там его мужик на самолете катал, он на нем каждый день на работу летает – в другой штат.

А третий Кирилл – лепщик. Парень как парень, молодой, худой, лицо веселое, нос красный. Кирилл на пиво налегал. На обед бутылочку уговорит. И абсолютно не толстел.

 

 

Никита с Андрюшей стояли на углу Московского проспекта и улицы N. Подъезжает машина, выскакивают китайцы, затолкали Андрюшу в машину и увезли, а Никиту не тронули. Может быть, Никита был пошустрей, вывернулся, а может нарочно - чтоб он сообщил.

Никита побежал сообщать. Скоро стало известно и в церкви, и дома. И только все наши заволновались, как пришло новое известие – китайцы Андрюшу выпустили. Наверное, спрашивают: «Кто твои родители? Бизнесмены? Что-о?» Вляпались китайцы в попенка!

 

 

В углу кладбища стоит хозяйственный вагончик, так вот в нем щенков развели. Весело было смотреть, как прыгают по лужайке за церковью белые щенки. Их мама сторожила автостоянку. Однажды Бабооля в церковь колбасы принесла: «Отдай батюшке». Колбаса та с душком. Отец Алексей говорит: «Снеси, Димыч, собачкам к автостоянке». Там их было несколько, собачек заслуженных, сколько батюшкиных машин через их охрану прошло. Собачки колбасу оценили, на меня никогда не гавкали.

 

Как же эту бабку звали? Фаина? О, Ханна! Она была сумасшедшая армянка. И что ни день – у нас в храме. В воскресенье на службе подходит ко мне с расширенными глазами и показывает в людскую гущу: «Там колдун! Я его боюсь». Как мог, успокоил Ханну насчет колдунов. Раз у нас и Пророк, и Волшебник – должен быть и колдун. Еще служба шла, показала мне Ханна своего колдуна. Я его и раньше видел. Мужичок тщедушного сложения, небольшой, и головка маленькая. Кожаная куртка вся в заклепках. За спиной детский ранец, и прицеплены к ранцу всякие игрушки, брелки, амулеты. Вроде бы совсем не страшный. Но, кто «Твин пикс» видел, поймет: Линч по нем плачет.

 

Глиныванна меня попросила сходить: здесь рядом, на Авиационной, у женщины сын больной, у него инвалидное кресло сломалось.

Открыла мне старуха-мать. Завтра отправляет сына в больницу, а без кресла с лестницы не спуститься, в их доме лифта нет. Сын уже взрослый, тяжелый, инвалид от рожденья.

Стал я кресло смотреть. Кресло старое, но все в нем в норме, только одно колесико не работает. Открутил колесико. Из него пружину нужно вынуть, а у меня сил не хватает. Понес колесико в церковь. Там Боря дежурит, после инфаркта сам почти инвалид. Посмотрел на мое колесико: иди к Толику. Я в Толе не сомневался – Толя космический корабль за неделю починит и в космос улетит. Я думал, и Боря сможет, он когда мне руку жмет, я всегда подпрыгиваю.

Толя мне пружину вынул, быстро все починил, иду довольный обратно. Колесико на место прикрутил, яблоко в награду получил, иду яблоком хрущу.

А потом от Глиныванны узнал: парень вскоре в больнице умер, а на следующий день и мать умерла.

 

Смотрю, человек у стенки стоит и говорит медленно, с трудом: я такой-то, милиционер. У меня контузия, я ничего не помню. Фамилию свою помнит и в церковь пришел, он сюда раньше ходил, до Чечни, его здесь помнить должны. «А кто Вас здесь может вспомнить?» –«Отец Алексей». Воскресная служба только что кончилась, батюшка еще в алтаре. Захожу спросить, не помнит ли такого, милиционера, что часто раньше сюда приходил. Нет, настоятель не вспомнил. А дьякон – тот сразу вспомнил. Вышел из алтаря и к человеку тому подошел. Вот так, контузило человека - и все позабыл, но нужно ему, чтобы его не забыли!

 

Раньше из кружки приходилось деньги рукой выскребать. Глиныванна, как экскаватор, гребет, а я рядом с мешочком стою. Трын-брын, денежки сыплются.

Теперь техника, механизация. Паша придумал. Теперь прямо в кружку мешочек вставлен с железным ободком. Откроешь кружку, мешочек вынешь и денежки без труда пересыпешь. Молодец Паша.

А вот коробочку нашу на столе для записок я ему простить не могу. Драгоценна была мне эта коробочка. Паша новую сделал, пофорсистей. Та была смешная, но тоже сделана с искусством. На простой картон песок наклеен, и по контуру половинки горошин и желудей. Нигде больше такой чудной коробушки нет, а таких, как Паша – всюду!
 

 

Крестики – не такая безобидная вещь, не детская игра.

Утром прихожу на дежурство, Борю менять. Боря мне задание от батюшки передает: крестик на икону повесить. У нас в церкви самая почитаемая икона - Федоровской Божьей матери. И вся она в крестиках – народ жертвует. И вот Боря протягивает мне золотой крестик, а у меня есть один пунктик – люблю все поскорей сделать. Боря еще не ушел, а я уже за отверткой сходил, киот открыл и собрался уже крестик на икону повесить, как вдруг из раскрытого киота икона выпала, о подсвечник шарахнулась, и крестики врассыпную. Икона в киоте не закреплена была. Боря ползает, крестики подбирает. Вот так выполнил батюшкино поручение!

Поднимаем с пола икону: у Богородицы под глазом ссадина. Вот и попробуй ее повесь в таком виде – народ у нас глазастый, без внимания не оставит. Значит, икону теперь на реставрацию.

Танюшка все хорошо сделала, идеально краску подобрала, только мне на свет видно, что под глазом как следует не дошпаклевано, но этого никто не заметит.

И теперь мне даже приятно, ведь до этого только на Бабоолю икона падала – Господь ее отметил.

Ладно крестики, у нас крест упал в Юриково дежурство. Ночью ветер усилился, Юра проснулся – грохот! Испугался, конечно. Ночью звуки совсем по-другому слышны: камешек бросят в окошко, а кажется – танк. Юра Андреичу во дворец позвонил, чтоб он выглянул из дворца, все ли у церкви в порядке. Андреич от дворца ничего не заметил. Тогда и Юра вышел, церковь вокруг обошел – никого. А заметили только днем: на церкви главного креста нет. Он до земли не дошел, с купола съехал и на крыше застрял. Потом стали разбираться, оказалось, дерево гнило, жесть как следует пригнана не была.
 

 

Ксения была у них вроде предводителя. Толстый Леша, Саша-каратист – вот и вся их команда. Саше то ли на соревнованиях, то ли просто на улице по голове заехали, и стал он с тех пор в церковь ходить. Придет, крепко руку сожмет и медленно поцелуемся. Иногда придет в темных очках. Седой как лунь, и святую воду с жадностью пьет. А Леша был такой рыхлый. А потом вдруг старцами увлекся и все у нас осудил. Придет, иконы все обойдет, а от меня нос воротит.

А Ксения вовсе пропала, и без Ксении стало скучно. Она называла себя в мужском роде, как делала и святая, коротко стриглась и вела себя как подросток. Ни минуты на службе спокойно не постоит. Хлоп себя по макушке, будто ей в голову светлая мысль пришла. К Леше толстому подойдет и что-то ему полслужбы на ухо шепчет. Батюшка мне не раз замечание делал, чтобы я с Ксенией построже. А как с ней строже? В ней было словно парение, и от нее оно распространялось и на Лешу, и на Сашу, и на меня. А посмотришь со стороны – ну обычные психи.