Искусство

 

Мы живем во времена не только пробуждения Бога, но и возвращения сказки. Старые формы сказки соединяются с новейшими приметами городской культуры, проявляются в музыке и в литературе. В России актуальность сохранения старых смыслов усиливается в связи с переменами, вызванными СВО в 2022 году, когда зависимость от культурного импорта начинает осознаваться как стратегический недостаток, а возрождение русской культуры становится одним из факторов стабильного развития общества. Особенно важно, что традиционная русская культура к настоящему времени включает в себя не только деревенскую народную архаичную культуру, но и культуру городскую. Посмотрим, как сказочный сюжет соединяется с городской рокерской традицией в песне Вени Дркина «Июль».

 

<---  Веня Дркин (Александр Литвинов), 1970-1999.

 

Веня Дркин, Дрантя, Веня Д’ркин – псевдонимы Александра Литвинова (1970-1999), поэта, музыканта, барда, рокера. Веня родился в поселке Должанский, похоронен в Свердловске, оба населенных пункта находятся на территории ЛНР, жил в разных городах СССР и Донбасса, последние годы его жизни прошли в Луганске. В своих интервью Веня представлялся как сказочник, для которого песни – не главное. Попробуем проанализировать его песню «Июль» как сказку.

Как показал Джозеф Кэмпбелл, базовым сказочным сюжетом является путь героя – языческий героический миф, включающий определенную последовательность действий. Главный герой покидает родной дом, отправляется в путь, покидает пространство известного и безопасного и оказывается в пространстве неизвестного и опасного. На этой территории герой должен пройти испытания и совершить подвиги, вступить в схватку со смертельно опасным врагом, что и означает пройти инициацию – ритуал перехода из одной возрастной группы в другую.

Инициация символически означает смерть старого человека и рождение нового. Символическим изображением смерти всегда является смерть, то есть инициация оформляется как смертельное испытание, которое разворачивается на границе миров, мира живых и мира мертвых. Вернувшийся из иного мира человека обретает иное качество и меняет свой статус, из ребенка становится взрослым, может жениться, воевать, управлять своей жизнь и жизнью общины.

Границей миров может быть лес, но также и вода. Как показывает Владимир Топоров, море является универсальным образом смерти.

Вода появляется в первой же строфе песни «Раскаленный июль», состоящей из пяти строф. Море упоминается в третьей и пятой, заключительной строфе. В первой строфе автор обращается к персонифицированному июлю:

В июле умер друг рассказчика, и для облегчения своей боли он мечтает окунуться в прорубь, смыть водой свою печаль и беду. Смерть друга описана в первой и третьей строфах песни:

Друг из той же поэтической, музыкальной среды, что и сам автор, носитель городской рок-культуры, уезжает в рай, то есть в смерть. Путь в смерть лежит через воду, где может быть спасена душа, то есть вода выступает не только как средство для живого друга, автора песни, облегчить свою боль, но и как граница между миром живых и миром мертвых, в соответствии с универсальным культурным архетипом.

Отъезд друга в рай отсылает к двум известным в рок-культуре произведениям, использующим этот образ. Это «Баллада об уходе в рай» Владимира Высоцкого и «Железнодорожник» Вячеслава Бутусова на слова Ильи Кормильцева.

«Баллада…» написана в 1973 году и начинается словами:

Песня Бутусова создана в 1994 году, и также содержит образ поезда, уходящего на небо, то есть в рай:

Хотя песня Высоцкого более подробно разрабатывает образ, использованный Дркиным, песня Бутусова была более актуальна на момент создания песни «Июль». Оригинальная в ХХ веке идея соединения религиозного образа рая или смерти с символом прогресса поездом, летящим вперед, используется Дркиным на излете века как понятная слушателю концепция движения в иной мир из современного городского пространства.

Мотив поезда в творчестве Дркина развивается и дальше, в песне «Бубука» (1997). В обеих песнях возникает творческий диалог Вени Дркина и Вени Ерофеева: поезд у обоих авторов является пространством измененного состояния сознания, что проявляется в реальности как нарушение законов природы и социальной жизни, враждебность мира к героям. Итак, поезд – символ смерти в отчужденном враждебном мире, и такой образ создается и в песне «Июль».

В третьей строфе автор обращается к слушателям и прямо сообщает им о смерти друга:

Июль – время смерти друга, и эта смерть снова связывается с водой, потому что в заключительных строках третьей строфы упоминается море:

Слова про море – последние в центральной третьей строфе и во всей песне:

Этот рефрен связывает июль, смерть друга и море в единую систему образов, подтверждая, что вода в этой песне – стихия смерти, как и июль.

Раскаленный июль – равноценный участник событий. К нему обращается автор во всех строфах, кроме третьей, включающей в текст слушателей. В первой строфе раскаленный июль должен утолить страдания героя и проводить его друга в последний путь через стихию воды. Во второй строфе раскаленный июль заливает солнцем всё вокруг, и это солнце сравнивается с ядом («впечатлен твоим ядом»), потому что солнце сжигает мир и мучает душу, от него нет спасения.

Во второй строфе описаны детали городского быта – растресканный пол, высохший кран, «оставленный кем-то цветок, он же кактус, который не смог отстучать телеграмму». Эти подробности создают картину заброшенного жилища, где нет воды и всё засохло под палящим солнцем, включая даже кактус. Это городская квартира, и судя по тому, что не все детали автору знакомы, это жилище не автора, а его умершего друга. Кактус, который не смог отстучать телеграмму, очевидно, о предстоящей смерти друга, вводит тему трагического опоздания и разлуки с недоступной возлюбленной, которую не успели предупредить и позвать, и друг умер без нее.

В третьей строфе, где автор обращается к слушателям, происходит слом ритма. Песни с куплетами разной ритмической структуры в русском роке стал писать Виктор Цой, а Веня Дркин довел этот прием до совершенства. Смена ритма отмечена и сменой объекта повествования. После описания смерти друга в первой строфе и его жилья во второй автор смотрит внутрь себя и описывает свои чувства, яркие детали окружающей обстановки, которые бьют по нервам, вызывают резкую эмоциональную реакцию, но с трудом складываются в единую картину, это цветовые пятна без предметов, признаки без субъекта, сопровождаемые эмоциональными выкриками на грани выразимого:

Это описание как черный квадрат Малевича представляет собой формулу, куда можно подставить любое значение: белые волосы на черном платке, белая рука на черном пиджаке, белое тело в черном гробу, белое лицо на черной морской воде. Разорванные строки и образы передают невыносимую боль, ломающую текст и ритм. Внутренний взор автора наконец вырывает и его, и потрясенного слушателя из жаркого смертельного июля в прохладный день на морском берегу, когда друг был жив и любимая была рядом с другом:

          Четвертая строфа снова начинается обращением к июлю. Она имеет тот же ритм, что и первые две, и похожий зачин – «високосный июль» вместо «раскаленный июль». Високосным бывает год, а не июль, и это значит полный год, восполненный до целостности. В приложении к июлю это указывает на июль как венец лета, исполненный максимальной интенсивности солнечного жара. Вся эта строфа наполнена образами сжигающего огня. Обращаясь к июлю, автор говорит, что «не для всех теперь твой поцелуй отшелушенной кожи». Кожа шелушится под солнцем, и поцелуй солнца не для всех, потому что друг умер и его нет среди живых, опаляемых солнцем.

Во второй части строфы создан образ целой горы сгоревших денег:

Палящее солнце сжигает деньги, покинувший нас друг каким-то образом с этим связан. Деньги, которые были важны для него при жизни и возможно, его погубили, теперь не имеют значения, развеялись как серый дым в раскаленном небе.

Пятая строфа написана в размере третьей. Это самая загадочная строфа, которая начинается парафразом:

Если считать, что это, как и во всей песне, обращение к июлю, то получится, что автор упрекает июль в том, что тот не остановил людей, готовых поделить даже солнечный круг. Как вариант, эти сукины дети с их нечеловеческой жадностью, достигающей до небес, имеют отношение к куче денег, сгоревшей в предыдущей строфе, и это именно они отвечают за смерть друга, как и июль, не защитивший его.

Теперь друг мертв: небо вокруг его шеи, потому что он уже не в этом мире, а ушел на небо (здесь небо традиционно для многих культур выступает как место мертвых), плуг пройдет по его рукам, потому что он уже зарыт в землю, закаты привяжут к его ногам, поскольку дни сменяются днями без него.

Самые последние строки песни возвращаются к образу потерянной и недоступной возлюбленной:

Плацкартный вагон отсылает к образу отъезжающего в рай друга из первой строфы. Обратный поезд означает обратное движение из мира смерти в мир живых. Движется назад и автор, тоскующий по другу, и его девушка, опоздавшая возлюбленная из навеки утраченного дня с запахом моря. Милый ее не заметил, он не замечает уже никого, ни любимой, ни друга, и они оба возвращаются обратно, в раскаленный июль, где будут жить дальше со своей потерей.

Одной из трактовок этого сложнейшего стихотворения может быть упорядочивание сюжета и образов по схеме волшебной сказки, как и предлагает сам автор, настаивая, что он сказочник. Фольклорная сказка строится вокруг инициации, и в песне «Июль» мы видим образы, связанные с обрядом перехода: смерть, вода и море как переходное пространство между миром живых и мертвых, небо как царство мертвых, девушка, которая должна быть наградой герою и закрепить его статус после символической смерти.

Веня смело меняет смысл и образов, и сюжета народной сказки. Инициацию описывает не переживающий смерть, а его друг. Смерть героя является реальной и необратимой. За море и на небо друг уходит на самом деле. Возлюбленная, брак с которой ожидает героя волшебной сказки в будущем, героя песни ожидает в прошлом, в навечно прекрасном и недоступном дне с запахом моря. В момент смерти возлюбленной нет рядом, и это роднит традиционную сказку и сказку постмодерна: в фольклорной сказке герой еще не встретил любимую, их встреча в будущем, а в сказке Дркина он ее уже не встретил, их встреча в прошлом. Время течет в другую сторону, и каждый новый день отдаляет от потерянного счастья.

В то же время песня поддается и еще одной трактовке: наряду с реальной смертью друга, автор переживает свою собственную символическую смерть, как положено при инициации. В третьей строфе, центральной в песне, происходит заметный перелом ритма и эмоционального настроя, своеобразный распад личности, выход автора за пределы слов, норм и понятных образов, и из этого состояния измененного сознания автор выбирается в реальную жизнь, пережив настоящую смерть друга и преодолев в какой-то степени свое горе.

Автор возвращается из мира мертвых с девушкой своего друга, то есть в определенном смысле он привел из царства мертвых царевну, как это делают сказочные царевичи. Эта царевна, в отличие от героинь народных сказок, не обрела жениха, а потеряла его навеки. Ей нечего делать в мире живых. Друг мертвеца вернулся из царства мертвых с невестой мертвеца только для того, чтобы в мире живых расстаться с ней навсегда. Классическая схема инициации перевернута в каждом своем моменте, но всё же остается узнаваемой и позволяет слушателю расшифровать песню как сказку.

С помощью цитат, упоминаний деталей городского быта, смены строфической формы Веня Дркин создал свою сказку на основе фольклорной сказки. Классический сюжет волшебной сказки о пути героя при инициации является базовой структурой для понимания сложного произведения, написанного в поэтике постмодерна одним из лучших авторов этого жанра в русской постсоветской культуре ХХ века. Интересно понять роль образов поезда, смерти, воды/моря, недоступной возлюбленной в дальнейшем творчестве Вени Дркина, используя расшифровку песни «Июль».

 

 

 

Веня Дркин "Раскалённый июль"