Лаборатория слова

(Первая публикация: «Русский язык и литература в средних учебных заведениях УССР», 1986, №1)

Деменьтий Шмаринов. Пьер Безухов. Илл. к роману Л.Н.Толстого "Война и мир".

            Что узнает об Онегине Татьяна, перелистывающая книги, хранившие его «отметку резкую ногтей»? Почему перед дуэлью Печорин читает роман В. Скотта «Шотландские пуритане»? Какую роль в судьбе Макара Девушкина сыграли «Станционный смотритель» и «Шинель»? Ответы на эти вопросы помогут читателю глубже понять характер героя, постичь эпоху, в которую он жил, полнее уяснить его связи с идеями своего времени.

Круг чтения героя — важный и интересный аспект изучения литературы. Словесник, раскрывающий эту тему, должен говорить не только о том, что герои читают, но и как. Ведь многие персонажи просто немыслимы вне сферы высоких духовных интересов. Рассказ о воистину талантливых читателях будет иметь несомненное воспитательное значение, ибо поможет ученикам, благодаря силе «заражения» (Л.Н. Толстой) приобщиться к тайнам «медленного чтения» (С.Я. Маршак).

Около 22 тысяч книг и журналов сохранилось в яснополянской библиотеке Л.Н. Толстого. Особый раздел — труды историков, мемуары — все то, что предшествовало работе над «Войной и миром» и сопровождало ее.

Не раз размышлял писатель над ролью книги в жизни человека. Не случайно на самой ранней стадии рождения героя, когда у Толстого еще только появлялось наиболее общее представление, он стремился определить отношение персонажа к чтению. В черновиках под рубрикой «Умственное» мы находим пометки: «Много читает» (о Борисе — «предшественнике» князя Андрея); «Литературу любит и понимает… Очень тонко умен. Начитан. Все читал…» (об Аркадии — персонаже, черты которого частично унаследованы Пьером); «Любит страшные романы и привидения» (о будущей графине Ростовой). И пусть в окончательном тексте ничего не будет сказано о любви графини Ростовой к «страшным романам», читатель вполне может представить ее поглощенной именно таким сочинением, разумеется, французского автора.

В «Войне и мире» нет ни одного героя, которого можно было бы назвать библиофилом, но у многих есть библиотеки: в московском доме Ростовых, в лысогорском поместье князя Болконского, в богучаровском доме князя Андрея. Пьер не мыслит своего существования без книги. Андрей Болконский не расстается с ней и во время похода. Но можно ли представить читающим кого-либо из семейства Курагиных?

Круг чтения — необходимый элемент социальной характеристики персонажа. С «книгой французского романа» мы видим адъютанта царя. А старый слуга Болконских Алпатыч читает «Жития» — что было привычным для образованных крестьян и дворовых патриархального склада. Рядовые в русской армии почти поголовно неграмотны. Однако у них проявляются литературные интересы: на досуге у костра слушают солдаты сказки об Алеше-пройдохе, о поповском батраке Миколке, рассказы о «Потемкинских и Суворовских походах».

О чтении юного Николая Ростова мы не знаем ничего. И дело здесь не в том, что его миновала мода на французские романы. Просто беллетристика не играет в жизни этого героя никакой роли и нужна ему во всяком случае куда меньше, чем романсы. Иное дело — «образцовый помещик» Николай Ростов, который лето посвящает хозяйству, зиму — книгам и поездкам по деревням. Ежегодно выписывая на «известную сумму» преимущественно исторические издания, он составлял «серьезную библиотеку». О юном Ростове писатель говорит с любовью, порой с восхищением. Повествование об «образцовом помещике» иронично. «Вот он собирает библиотеку, — замечает о нем Пьер, — и за правило поставил не покупать новой книги, не прочтя купленной — и Сисмонди, и Руссо, и Монтескье…» Пьер и Николай читают одних и тех же авторов, но для Николая — это забава, а для будущего декабриста книги, тем более труды просветителей, — сама жизнь.

Особое место в системе образов «Войны и мира» занимает Наташа Ростова. Она наделена даром любви к людям, удивительной нравственной силой, «умом сердца», но в отличие от многих идеальных персонажей в русской литературе, так или иначе поднятых на котурны, она — существо земное. Читатель узнает Наташу и танцующей, и поющей, и гадающей, и ждущей мужа, и кормящей детей. Не видит ее лишь читающей. Но, конечно, не потому, что книга неведома ей. Скорее всего круг ее чтения достаточно обычен, как, скажем, у ее «современницы» Татьяны Лариной, которой «рано нравились романы», или грибоедовской Софьи, которая «все по-французски вслух читала, запершись!» Важно другое. Наташе с самого начала предназначено соединиться с Пьером, который не мыслит себя вне сферы высоких идей. Такое единение — идеал Л.Н. Толстого.   

Автор исторического романа должен был максимально точно воспроизвести культуру, облик людей, быт начала XIX века. Известно, сколь жадно — в письмах, воспоминаниях близких, изданных мемуарах — он искал выразительные детали, все то, что «руководило» людьми того времени. Изучал Толстой и их круг чтения.

Уже в первой сцене романа звучат его ведущие темы — ненависть и любовь, война и мир. Пьер обменивается с Анной Павловной Шерер фразами об аббате Морио и о его плане вечного мира. Эта идея была излюбленной в масонской среде. Каково же отношение к ней Пьера? Первоначально автор предполагал увлечь ею своего героя и даже «заставить» его написать целый трактат. Однако в окончательном тексте Пьер ограничивается кратким суждением и называет план Морио «химерой», скорее всего цитируя Вольтера, который писал, что вечный мир — это «химера, осуществимая между князьями в такой же степени, как и между слонами, носорогами, волками и собаками».

И Пьер, и князь Андрей воспитаны в той «питательной среде», в которой выросло свободомыслие Н. Новикова, А. Радищева, декабристов. Нельзя в полной мере понять этих героев, если не представить их склонившимися над книгами Монтескье, Вольтера, Руссо, Гердера. Показывая теснейшую связь мировоззрения своих героев с идеями Просвещения, Л.Н. Толстой был в высшей степени исторически точен.

Высказывая «великую молодость», шокируя Шерер, Пьер рассуждает о революции и цареубийстве. Один из посетителей салона подводит черту под их разговором, называя источник крамольных мыслей. «Contract Social» — вот откуда черпает Пьер непозволительные в светском салоне взгляды, ведь одна из ведущих идей книги Руссо — уничтожение деспотии.

Пьер Безухов — связующее звено между поколением русских просветителей и декабристами, которых увлекут идеи Руссо. Книгу этого великого мыслителя «Об общественном договоре, или принципы политического права» некоторые из них, по признанию В.Ф. Раевского, вытвердят, как азбуку.

Философские труды Руссо были доступны, конечно, немногим. Иное дело его художественные произведения: они прочно вошли в культурный быт дворянства. С ними знакомы люди разных поколений. Князь Болконский иронично именует Жюли Карагину Элоизой. А сама Жюли подписывает свое письмо «Юлия» — именем героини романа «Юлия, или Новая Элоиза».

Константина Левина из «Анны Карениной», которого по праву можно назвать alter ego автора, Л.Н. Толстой наделяет не только своими мыслями, сомнениями, но и своими интересами в литературе и философии. Известно, что писатель в 70-е годы знакомился с трудами Шеллинга, Гегеля, Канта, их читает и Левин. Но мог ли писатель «отдать» свой круг чтения даже самым близким себе героям «Войны и мира»? Ведь их разделяет полвека, изменились «читательские моды». Оказывается, мог, потому что есть вечные книги. Своим неистовым еще с юности пристрастием к Руссо автор наделил Пьера. «Я прочел всего Руссо, — говорил Толстой, — все двадцать томов, включая «Словарь музыки». Я более чем восхищался им — я боготворил его… Многие страницы его так близки мне, что мне кажется, что я их написал сам».

Другим властителем умов начала прошлого века был И.-Г. Гердер, немецкий философ, просветитель, гуманист. В яснополянской библиотеке сохранился один из номеров «Вестника Европы» за 1804 год, в котором была опубликована статья «Человек сотворен для ожидания бессмертия». В ней изложение философских идей перемежалось обильными цитатами из труда Гердера «Мысли, относящиеся к философии истории человечества». (Сейчас название этой, пожалуй, наиболее известной работы философа переводят как «Идеи к философии истории человечества».) Вероятный автор статьи — Н.М. Карамзин, высоко ценивший Гердера и встречавшийся с ним во время своего путешествия по Европе. Центральное положение гердеровской философии — о бессмертии человека — было созвучно мыслям героев «Войны и мира». А.В. Гулыга, один из исследователей творчества философа, пишет: «Внутренним содержанием подлинного человеческого бессмертия, по его мнению, служит преемственность культурного развития. Для Гердера бессмертны высшие и непреходящие творения человеческого разума: нравственность, философия, искусство» (Гулыга А.В. Гердер. М., 1975, с. 51).

Встречу князя Андрея с Тушиным перед Шенграбенским сражением Ю.З. Янковский справедливо назвал первым сомнением героя в ценности своих жизненных идеалов (Человек и война в творчестве Л.Н. Толстого. К., 1978, с. 96). Князь Андрей становится невольным свидетелем разговора, во время которого капитан Тушин, как будто только кончивший читать статью «Человек сотворен для ожидания бессмертия», сомневается в истинности гердеровской идеи. Его не убеждают даже «естественнонаучные аргументы» философа, ведь, что ни говори, «неба нет, а есть атмосфера одна». В рассуждениях Тушина князь Андрей слышит отзвук своих заветных мыслей — о жизни, о страхе смерти.

Этот эпизод переделывается Л.Н. Толстым неоднократно. Так, в одном из черновых вариантов князь Андрей, не желавший мешать разговаривающим, берет журнал и раскрывает его на статье Гердера. В другом — Белкин обращается к Ананьеву с просьбой растолковать эту статью. И Ананьев подробно цитирует философа. В третьем — мысли Гердера излагались очень близко к оригиналу: «…ничто в мире не пропадает… Одно живое существо… переходит в другое. Как, например, трава в травоядное животное, животное в человека и т.д. И что потому душа человека тем менее может погибнуть, а вероятно, перейдет в высшее существо».

В окончательном тексте сохранились лишь отзвуки гердеровских идей: обращение к ним содержало в себе целую «программу», которую предстояло развернуть и которой не место было в самом начале произведения. К этой «программе» Л.Н. Толстой возвращается через несколько лет, создавая сцену на пароме. Пьер говорит: «Ежели я вижу, ясно вижу эту лестницу, которая ведет от растения к человеку, то отчего же я предположу, что эта лестница прерывается со мною, а не ведет дальше и дальше? Я чувствую, что я не только не могу исчезнуть, как ничто не исчезает в мире, но что я всегда буду и всегда был…

— Да, это учение Гердера, — сказал князь Андрей, — но не то, душа моя, убедит меня, а жизнь и смерть, вот что убеждает».

Идеи Гердера стали неотъемлемой частью мироощущения Пьера. Смерть, невечность человека отвергаются немецким философом. В своих работах ученый, прибегая к естественнонаучным аргументам, говорит о лестнице «утончений», переходе низших существ в высшие. «Опустим глаза к ногам нашим: не все ли, нами видимое, стремится, кажется, к человеческой организации? И как мы в самом человеке видим только семя того, иного, очевидного его назначения, то весь порядок Природы, все ее намерения, были бы не что иное, как сон, если бы и человек, в свою очередь не долженствовал перейти в лучшее состояние, каков бы впрочем ни был темен мрак, застилающий сей таинственный путь» (Вестник Европы, 1804, ч. 16, июль, №14, с. 80-81).

Князя Андрея может убедить не философия, не Гердер, а «жизнь и смерть». Но монолог Пьера не оставил его равнодушным. Это свидание на пароме стало для него «эпохой, с которой началась хотя по внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь». После Бородинского сражения, смертельно раненный, князь Андрей открывает для себя великие истины — сострадание, любовь. Осознание правоты Гердера и Пьера, вера в смысл жизни приходят к умирающему князю Андрею. Круг замыкается. Тогда, перед Шенграбеном в мгновения острого предчувствия опасности он слышал и тушинские, и свои сомнения в бессмертии. Теперь он вспоминает гердеровское уподобление смерти пробуждению.

Разговор о том, что читают действующие лица романа, поможет преподавателю показать идейную близость двух главных персонажей и то, что их отличает. Например, если интерес Пьера к философии с самого начала «бескорыстен», лишен и налета честолюбия, то для князя Андрея «философия представляла… такой пьедестал, с которого он мог чувствовать себя выше таких людей, как сам Кутузов, а чувствовать это было необходимо для душевного спокойствия князя Андрея». Не потому ли мысль его бежит от Канта к «любимой мечте» о «знамени Аркольского моста» — одного из триумфов Наполеона. И к литературе эти два героя относятся совершенно по-разному. Рационалист князь Андрей любит «Общественный договор», но не «Новую Элоизу» Ж.-Ж. Руссо. Он считает, что «Илиады и Шекспиры» — для «дамских альбомов», предпочитает балладам Гете Вольтера и Расина. Пьера, которому «внятно все», пугает эстетическая односторонность, ущербность друга. Его мы видим с книгой чаще других героев романа. Он весь — в мире идей, это для него — средство утоления духовной жажды. Но не всегда чтение — орудие познания мира. Оно может быть и средством забвения, когда герой, «оглушая» себя романами, бежит в книжный мир от решения насущных вопросов жизни. Затем увлекается масонскими книгами и рукописями. Но и в них истина не открывается ему. Во время плена мы ни разу не видим Пьера читающим. Но он слушает сказки, рассказы о «настоящей жизни». От Платона Каратаева узнает Пьер о купце, несправедливо осужденном на каторгу за убийство. Незамысловатое повествование о безвинном страдании поражает Пьера очевидной схожестью с его собственной судьбой. Ничто никогда не оказывало на него такого воздействия. Душу Пьера наполняет ощущение восторженной радости, сиявшей «в лице Каратаева при этом рассказе…»

Отношение к книге — важный штрих в психологическом портрете героя, велика роль книги и в воссоздании идейной атмосферы общества. В начале XIX века в России редкий писатель мог сравниться в популярности с мадам Жанлис. Ее нравоучительные романы входили в круг «обязательного» чтения. Именем французской писательницы молодые Ростовы окрестили графиню Веру за рассудительность. С романом «Рыцари лебедя», принадлежащим перу Жанлис, застает князь Андрей Кутузова, недавно назначенного главнокомандующим. Разумеется, в этой «исторической сказке» не было ничего предосудительного. Но французская книга в самый разгар войны… Неслучайность детали подчеркнута: успокоенно вздохнув после разговора с князем Андреем, Кутузов вновь берется за чтение. «А главное, — думал князь Андрей, — почему веришь ему, это то, что он русский, несмотря на роман Жанлис и французские поговорки…»

Самый простой и обыкновенный человек, говорящий самые простые и обыкновенные вещи, Кутузов читает и книгу, привычную для людей его круга. Этим эпизодом Толстой метил в «патриотов», воевавших с Наполеоном запретом на французский язык и штрафами за галлицизмы.

Деталь оказалась запоминающейся. Видный сановник А.С. Норов, чье патриотическое чувство было оскорблено романом Толстого, возмутился. найдя Кутузова накануне «решительной ужасной битвы» с французским романом в руках. «Я не знаю, как бы приняли товарищи такого из нас господина, который бы в числе своих вещей имел книгу для легкого чтения, да еще французскую, вроде романов м-м Жанлис!» Но память сыграла с сановником злую шутку. Вскоре был обнаружен скромный экземпляр «Похождения Родерика Рендома» с собственноручной записью А.С. Норова: «Читал в Москве раненый и попавший военнопленным французам в сентябре 1812 года». Как видим, сам А.С. Норов во время войны романы читал.

Пристрастием к книге толстовский Кутузов обязан своему прототипу. Великий полководец был истовым книгочеем, о чем не мог не знать автор «Войны и мира». Будучи директором Сухопутного кадетского корпуса, он преподавал тактику, военную историю и… словесность. Кстати, в библиотеке М.И. Кутузова были и произведения Жанлис.

Правда истории открывается не только в идеях каждой эпохи, не только в великих произведениях, переживших свое время, но и в моде на идеи, в книгах, которые были забыты вскоре после их появления. В России в начале 20-х годов XIX века стал особенно популярен мистицизм. Если раньше требовалось «быть немцем», — говорит в эпилоге Денисов, — то теперь надо читать Эккартсгаузена и братию». К. Эккартсгаузен — писатель, проповедовавший «духовидение». Его «Ключ к таинствам натуры» был переведен на русский язык. В «Записках современника» (М-Л. 1955, с. 606), помогших Л.Н. Толстому представить ту эпоху, в которую живут и действуют герои романа, С.П. Жихарев рассказал о круге чтения известного актера (и незаурядного книгочея) А.С. Яковлева, который «несколько раз признавался, что в теории Эккартсгаузена ничего не понимает». Иронизируя по поводу моды на мистицизм, А.И. Герцен писал, например, о царе: «Жаль, что Александр был немного глух и не ездил один в кибитке по большим дорогам: может, и его как-нибудь разбудила бы на заре песнь ямщика, и он в ней, а не в Эккартсгаузене поискал бы ключа к таинствам народа».

Модное сочинение этого писателя присылает княжне Марье Жюли Карагина. И хоть в нем есть вещи, которые, как пишет Жюли, «трудно понять слабому уму человеческому», это все же «превосходная книга: чтение ее успокаивает и возвышает душу». Княжна Марья отказывается читать это произведение. Во-первых, ее отпугивает всеобщая молва о книге, во-вторых, мистические сочинения только «возбуждают сомнения» в умах, «дают им характер преувеличения». Княжна Марья религиозна, но свободна от мистицизма.

Другое направление моды — сентиментализм. «Демонстрируют» его та же Жюли Карагина и Борис Друбецкой. Едва ли можно отыскать героя, которому менее всего подходит эта роль. Холодный прагматик Борис готов ради богатой невесты вписывать в альбом чувствительные стихи и афоризмы, изображать волнение, захватывающее его дыхание при чтении «Бедной Лизы». Оба они повторяют вычитанные слова о страдании, спасительной смерти, меланхолии. Анализ этих эпизодов дает возможность учителю ярко показать пустоту внутреннего мира персонажей, заемность их чувств и мыслей.

Книга, которую читает герой, становится в «Войне и мире» деталью сюжета: без нее невозможно создание единого художественного целого, — позволяет автору протянуть нить сцепления между первыми и последними сценами романа-эпопеи.

В 1865 году во время работы над «Войной и миром» выходит книга Наполеона III «История Юлия Цезаря», вызвавшая бурную полемику и в зарубежной, и в русской печати. Автор провозглашает исключительную роль «избранных существ, которые от времени до времени появляются в истории, подобно блестящим метеорам, разгоняющим мрак своего века и озаряющим будущее…»

Приехав к другу после вечера у Шерер, Пьер берет с полки книгу — «Записки Цезаря». Восхищающийся современным «героем» — Наполеоном, князь Андрей читает записки «героя» древнеримского. Первоначально (в журнальном варианте) он называет Наполеона «величайшим военным гением после Кесаря», теперь «новым Цезарем».

Андрей Болконский умен, горд, честолюбив, но неудачлив. Нет в нем того, что делает людей «героями». Он — один из первых персонажей, с которыми знакомится читатель «Войны и мира». Николенька — герой, рассказ о котором роман завершает. Что унаследует сын от отца? Честолюбие и зависть к преуспевающим — черты, свойственные и опальному деду, и не сделавшему блестящей карьеры отцу? Или частицей его сознания станет правда мира, истинная цена «героев», открывшиеся князю Андрею под небом Аустерлица и после Бородинского кровопролития? Этот вопрос — ведущая тема эпилога.

После разговора Пьера с Николаем Ростовым, решительно предсказавшим будущее, снится Николеньке сон. Он видит «себя и Пьера в касках, таких, какие были нарисованы в издании Плутарха. Они с дядей Пьером шли впереди огромного войска… Впереди была слава… Вдруг нити, которые двигали их, стали ослабевать, путаться, стало тяжело. И дядя Николай Ильич остановился перед ними в грозной и строго позе…

— Я любил вас, но Аракчеев велел мне, и я убью первого, кто двинется вперед».

Почему же сон Николеньки связан именно с «Жизнеописанием Плутарха»? Эта книга стала знаменательным поворотом в развитии античной культуры. В представлении человека доплутархового времени героем мог быть только потомок бога, им можно было родиться — стать нельзя.

В «Войне и мире» «Жизнеописания Плутарха» противопоставлены «Запискам Цезаря», как и человекогерой — богогерою, Кутузов — Наполеону, правда, открывшаяся перед смертью князю Андрею, а Пьеру в плену, — лжи сиюминутного существования.

Что же дает обращение к кругу чтения героя на уроках литературы? Книга, которую читает персонаж, восхищаясь ею или отвергая ее, порой рассказывает о нем больше, чем громкие речи и эффектные поступки. Без нее было бы невозможно создание в романе идейной атмосферы начала XIX века, а герои «Войны и мира» не стали бы участниками вечных диалогов о смысле человеческого бытия.

Круг чтения героев часто скрыт от читателей новых поколений, ибо им неизвестно то, что было в прежние времена у всех «на слуху». Поиск скрытых цитат — одно из достоинств «медленного чтения» — несомненно, расширит кругозор учащихся, сделает более отчетливым их представление о далекой эпохе. Тема «Круг чтения героя» может быть изучена по каждому классическому произведению или в процессе самостоятельной работы старшеклассников, или на занятиях факультативов, кружков.