Главное - керосин. Евгеника либеральности и потаенное место Проханова.
Был приятно разбужен запахом керосина. Это не комический троп: я на самом деле люблю вспоминать, как пахнет настоящий сельскохозяйственный керосин, который наливали на дно специальной консервной банки или бутылки, чтобы складывать туда собранных на картофельных грядках колорадских жуков. Милосерднее, простите, нельзя: жуки расползутся, презрев условия договора.
Это было давно – когда картофельные кусты были большими, а колорадских жуков русофобы еще не развели до количества, перед которым бессильна мануальная профилактика. Это было так восхитительно давно, что, слава Богу, туда уже не достать из нынешнего – поганого и бессмысленного (разве что зарплату иногда платят) – бытия-в-мире.
Поскребя щетину на щековидных отростках, решил, что иначе, как купив банку целебного напитка «Хуч грейпфрутовый», ситуацию с головой не упромыслить. Кряхтя, спустился во двор. Стали очевидны причины запаха: в нашем доме красят двери подъездов. Замечательной «половой» краской – наверное, самая дешевая и керосиноскопичная в ЖЭКе она. А между тем мусорные ящики в углу двора покрасили накануне в жизнеутверждающий светло-салатовый цвет. Стараюсь теперь сразу на ящики смотреть, когда из дому выхожу. Купил Хуч, сигареты и коробку сигарок «Капитан Блэк» – дома курить. Жена не любит, когда я прованиваю квартиру экономическим табаком, а идти за трубочным – далеко, и ста рублей теоретически жаль.
Взбодрив себя «хучиком», уселся за написание рецензий в журнал «Четыре сезона» и все написал. Благодать снизошла. Дай, думаю, настучу затравку для «Рыбного четверга». Про керосин. А уж потом, когда время появится, изложу всякие содержательные аспекты.
Например, официальное заявление
Что надо бы переименовать эту рубрику. Как-нибудь поаутентичней. Ибо никакую рыбу по четвергам я не жру. По четвергам я жру колбасу и водку, как и во все остальные дни непростой жизни своей. И никакое это не «обозрение». Это вроде как «За стеклом». Житие публичного человека онлайн (под словом «публичный» обычно понимают большую, чем у нормальных людей долю скрытности). Как он живет? Жрет колбасу, пишет и читает «Экслибрис» (больше ничего не пишет и не читает), иногда ходит по улицам, глядя по сторонам, – всё. Это все и является содержанием рубрики (то есть «проекта»). Искусства в формах жизни всегда чуточку меньше, чем самой жизни. А когда больше… Ну, в серийном качестве это чересчур утомляет.
В конце концов, у меня тут свои задачи, на «Топосе», – я популяризирую постинтеллектуализм. И все вышеописанное как раз есть постинтеллектуализм. А кому не нравится, пусть идет в жопу. Ну или я в жопу пойду, – жоп много ещё.
Линия Зигфрида
Жена пришла с гулянья, сунула под нос банку под названием «Испанский горох» и говорит: «Жри, а то сейчас пост». Какой уж тут четверг с колбасой… Трещина Гражданской войны прошла по каждой семье, расколов и уютный мирок контрабандистов Облонских. Шняга с Гексогенычем и Ольшанским сильно напрягла многих людей. Не в том смысле, что вот как мы тут со Славой оттянулись и поприкалывались, а серьезно, мимо дискурса напрягла. Понял я это, как и положено мудрецу, небыстро, не сразу. Зато когда понял, мне стало сразу, решительно и по-христиански жалко таких людей.
Да, как это было. Сначала наметился (хоть это, может быть, и слишком жирно для него сказано) «раскол» внутри «Экслибриса». Некоторые поспешили откреститься перед Вечностью от ольшанско-пироговских и примкнувше-к-ним куликовских дел. Некоторые стали просто шипеть в спину или со значением смотреть при встрече в даль коридора. Я со свойственным мне тщеславием принимал все на свой счет. Известно же, что многим не нравятся мои личное обаяние, искрометность и неподдельный интеллектуализм (не симулируемый амёбами протокол говоренья о «литературных вещах», а реальная мысль, что так во мне бурлит и клокочет). Но всё оказалось и сложнее, и проще.
Люди реально струхнули «черного передела»: коммуно-фашистской, березовски-пропутинской контрреволюции. Предательства идеалов Борьбы за Свободу. «За что мы мерзли на баррикадах в девяносто, кажется, первом?» Предательства идеалов Галича, Окуджавы и Ильи Кабакова забоялись они. Атаки зла на добро, говна – на святое. Чай на полночных кухнях; держали камни в ладонях; Виктор Цой жив; ксерокопированный Флоренский; журналы «Даугава» и «Родник»; «Раковый корпус» под честное слово на ночь; умирающий Беньямин; Сева Новгородцев; тартуская школа, – всё псу под хвост... А как в глаза замученным на фотографьях смотреть?
Вот этого как раз я не мог понять и принять. Собственно, наша Гузель тоже как-то выразилась в том смысле, что «опасно в это играть» (в смысле, в Гексогеныча и Ольшанского), но ей-то я сразу мог возразить, что подобный пуризм по сути есть ханжество и мракобесие, – все равно что искать сатанизм в книжках про Гарри Поттера и русофобию в сериале «Менты», а те-то молча шипят, в подушку страдают!..
Совершенно случайно натолкнулся я на эту страницу, и драма маленького интеллигентного человека стала наконец очевидна мне. Особенно потрясли, конечно же, комментарии; для ленящихся ходить по ссылкам цитирую:
«Я сегодня говорил с людьми, они считают, что не нужно там ничего делать, а отдать газету на откуп этой сволочи. Чтобы потребителя не дезориентировать. Вот здесь у нас теперь помойное ведро типа. И что если Кошкарева с Зотовым желают разводить вшей, то пусть».
Вот как люди это мыслят себе.
И я даже понял вдруг, почему. (Извини, дорогой Редактор, что буду говорить с моим народом на его языке.) Дело в том, что половина реально интеллигентных людей – пидорасы, а другая половина – жиды. И у тех, и у других инстинкт самосохранения гипертрофирован в силу уважительных понятных причин. И всякое «похолодание» политического климата (или даже намек на него) они воспринимают как угрозу своим биологическим программам: ебаться в жопу, либо передавать ген. А тут уж не до эстетства, когда не дают передавать ген…
Обратите внимание. Люди, ощущающие себя представителями интеллектуальных, национальных и сексуальных «элит», оказавшись в ситуации, когда нужно царапаться не на жизнь, а (как им померещилось) насмерть, впадают в меланхолию и начинают тосковать о «подполье», – ведь как хорошо было в подполье!.. Хоть бы и в том, которое представлял из себя ориентированный на десяток тщеславных издателей и сотню хануриков из О.Г.И. «Экслибрис». Чтобы быть «равнее других» и вместе с тем ни от кого не получить по жопе, «элиты» уже насоздавали этих подполий, экологических ниш, «местечек» из литературных журналов, набив их серыми и тусклыми текстами (лишь бы никто Чужой не читал, не ходил, не трогал своими руками). А из «Экслибриса» вот не вышло. Тоска...
Сеанс
А между тем права была заботливая жена. Почка с утра болит просто ужасно. А от этого тошнит и сердцу не хватает мозгов. То есть наоборот – не докачивает оно кровь. Не надо было жрать ткемали из банки!.. Прочел вчера лучшее место из Проханыча, наугад открыв в метро подаренную наконец книжку. Или это погода такая?..
«Он стоял на крутом берегу Псковы, среди темного бурьяна, под порывами холодного ветра. На ветреную, рябую реку не хотелось смотреть. Покосившаяся ограда кладбища вызывала ноющее, печальное чувство. В сквозных, с облетевшими листьями вершинах неслись низкие мокрые тучи. Под ногами, на сырой земле, лежал черепок фарфоровой чашки, давно разбитой, выброшенной под откос, потерявшейся в корнях лебеды и крапивы, а теперь, после сильных дожей, выступивший на поверхность. Глаза мельком увидали его, взгляд полетел дальше, к понурым крестам, на которых висели линялые жестяные веночки. Но вдруг захотелось пристальнее посмотреть на черепок, и Белосельцев разглядел на нем зеленый нарисованный листик и красный лепесток цветка. Снова взгляд улетел за реку, где женщина стирала в воде белье. Черепок манил его, волновал. Теперь он смотрел на кусочек фарфора, лежащий под ногами, и сердце сладко замирало. Страшась и одновременно испытывая неодолимое влечение, он нагнулся. Потянулся к черепку. Собрал все имевшиеся в душе светлые силы, устремил их на кусочек фарфора с красным лепестком. Тронул пальцами землю. Отколупнул черепок. И под ломтиком фарфора вдруг открылась улетающая в глубину бесконечность, куда он прянул, словно стриж, рассекая шумящий поток, пронося свои выгнутые заостренные крылья в узкий прогал».
На то, что это – узловое место романа, указывал еще Ванька в своей нейрофажной рецензии. Но в его интерпретации провалившийся в «узкий прогал» Белосельцев должен был превратиться в мутанта. В не менее фантастической авторской – он отправился в прошлое. На самом деле все, конечно, было не так.
Что Белосельцев ожидал увидеть под черепком? Неизвестно. Но увидел именно то, что ему было необходимо увидеть: пятнышко влажного, примятого, свободного от травы суглинка. И момент экзистенциальной синхронизации состоялся. Как герой Сэлинджера испытывал Сатори, глядя на витрину с бандажами; как герой Набокова искал успокоения в вишневой косточке на зашарканном и заплеванном вокзальном перроне, так и Белосельцев, перепутав источник «неодолимого влечения» (наверняка ведь это была стирающая белье у реки ляжкастая, с подоткнутым подолом, баба), нашел то, что ему было нужно – там, где оно обычно лежит, но куда обычно не достает наш взгляд, натренированный на «реальные вещи».
На маленькие вещи вообще полезно смотреть. Трещинки на асфальте, соринки, листья травы способнее уму и сердцу, чем утомленье мозгов. Читайте помалу, смотрите под ноги, говорите сердцем и помните: главное – керосин.
Предыдущие публикации:
Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы
