Онтологические прогулки

 

Начало

Продолжение

2. Теория биосферы земли В.И. Вернадского

«Биосферой» великий геолог Эдвард Зюсс назвал область обитания живого вещества планеты, и с тех пор биосфера существовала в качестве рядового структурного элемента концентрически-оболочечного строения земного шара наряду с земной корой, мантией и земным ядром, отличаясь лишь крайним периферийным положением по отношению к центру Земли, который служит началом системы координат в классической геологии. Хотя сентенция о биосфере по признаку происхождения вышла из чрева геологии, но под воздействием проникающей способности своего подхода Вернадский безмерно расширил познавательные рамки биосферы далеко за пределы геологической науки, включив в её сферу биологию и астрономию, сделав теорию биосферы опорным стержнем неклассического естествознания. В советской науке на это обстоятельство обратил внимание только академик Б.С.Соколов, который писал: «Величайшая заслуга Вернадского в том, что он, используя, по существу, весьма образную метафору, вложил в понятие «биосфера» совершенно новый смысл. Его учение о биосфере – несомненно, одно из крупнейших обобщений естествознания XX в. Ни Ж.Б. Ламарк, ни Э.Зюсс, ни Й. Вальтер – никто из естествоиспытателей XIX в., рассуждавших о «сфере жизни», даже в отдалённой мере не мог предвидеть фундаментального значения развившегося позднее понятия биосферы для жизни современного человечества. Оно неизмеримо шире таких расплывчатых, хотя и модных понятий, как «окружающая среда», «географическая оболочка» и .т.п.. Только введя понятия о «былых биосферах», «геологической вечности биосферы» и одновременно о «пределах биосферы» как пространственно-временном поле существования самой жизни, Вернадский создал новое учение о биосфере – величайший из синтезов современной науки, открыл новые пути её всё более глубокого познания. Одновременно это учение – и современная философия естествознания, и руководство к действию, т.е. к поведению человека в геобиосферной системе, достигшей за многие миллионы лет определенного равновесия, устойчивости и надёжности.» (1988, с.с.7,10).

Только в силу традиции творение Вернадского о биосфере называется «теорией», ибо оно не систематизировано и не консолидировано в самостоятельное образование, каким приличествует быть научной теории, и весь огромный пакет знаний, добытый Вернадским, – от истории науки до радиоактивного распада и каолинового ядра, – включается в объём познания биосферы. Даже открытие новой науки геохимии в исканиях Вернадского стало средством изучения биосферы, хотя со временем геохимия превратилась в маститую и авторитетную самостоятельную дисциплину. В силу этих причин произведение Вернадского кажется правильным если не называть, то помышлять о нём как философии биосферы, о чём академик Б.С.Соколов, единственный в советской науке, известил во всеуслышание, но так и остался неуслышанным.

Стартовую позицию в познании Вернадского слагают две axioma – самоочевидные положения, не требующие доказательства:1.Биосфера включает в себя не только живое, но и неживое (косное) вещество: «Биосфера не есть только так называемая область жизни. Это резко сказывается в её веществе. Вещество её состоит из семи глубоко разнородных частей, геологически не случайных» (1989, с.235); и 2. между живым и косным веществом наличествует неразрывная и постоянная связь: «Биолог должен считаться с тем, что на нашей планете в биосфере существует не жизнь, от окружения независимая, а живое вещество, т.е. совокупность живых организмов, теснейшим образом связанная с окружающей её средой биосферой – мощным геологическим фактором, от биосферы неотделимым»; и резюме: «...неразрывность живого организма с окружающей средой не может сейчас возбуждать сомнений у современного натуралиста» (1987, с.с.269,180). Эти axioma Вернадский опосредовал в структурную формулу биосферы: живое вещество – биокосное вещество – косное вещество. Единодушно отмечают как наибольшую научную заслугу Вернадского, что в своей триаде Вернадский дал далеко не только лаконичную запись и кодовое выражение сущности биосферы, не только метод изучения биосферы, но и познавательный результат научных упражнений на этом поле. Действительно таково зримое формальное значение Вернадского и для обычного научного деятеля оно слагает немалую заслугу. Но дело в том, что Вернадский изначально не является обычным деятелем и для его необычного дарования обычные заслуги есть только внешняя формула или отправной пункт для персонального постижения, несоразмерного с общепринятым традиционным форматом. Именно этим и знаменательна триада Вернадского, и именно это великий учёный не успел (или ему не дали) изложить в систематизированном виде с присущей ему обстоятельностью, а потому подлинное авторское содержание триады Вернадского суть terra incognita (таинственная земля). И, как следствие этого, зримые основы неклассической русской либеральной науки также относятся к разряду incognita.

К счастью, помимо отдельных фрагментов и обрывков мыслей, разбросанных по разным сочинениям, Вернадский оставил после себя цельное научное мировоззрение и действенный творческий метод, снабжённые философским оружием вполне определённого, – а именно, русского, – калибра. Это обстоятельство позволяет с большой долей вероятности воспроизвести то, что в силу тех или иных причин не озвучил великий учёный. В отношении триады Вернадского эта операция осмысления невозможна без знания общих особенностей науки, пришедшей на смену ньютоновскому классическому познанию. Кардинальный переворот при данной смене произошёл на базе того, что ньютоновский мир детерминированных зависимостей, обусловленных аристотелевскими причинно – следственными связями, был замещён миром случайных (стохастических) связей, регламентируемых теорией вероятностей Больцмана – Эйнштейна. Реальные противоположности, бывшие ранее жесткими детерминантами с почти фатальной тенденцией (аристотелевская максима необходимости), превратились в равноправные самостоятельные субстанции, вступающие в соотношения с собой, – так, к примеру, в квантовой физике определяющей является связка частица-волна, аналогично в дарвиновской биологии – связка организм-среда, а в логике – тезис-антитезис. Общим для всех связок подобного типа служит двучленная структура, объединяющая противоположности разного знака и не нуждающаяся в каких-либо переходных или промежуточных образованиях, поскольку теория вероятности оперирует с конечными величинами, способными создать матричные модели.

В совокупности это вылилось в наиболее важное достижение посленьютоновской науки – в системный подход. Что означает: в противоположность аристотелевско-ньютоновской методологии изучению подвергается не отдельное тело или явление, а системная совокупность себетождественных величин, структурно-функциональная иерархия и соподчинённость познавательных уровней. С наибольшей наглядностью это положение нашло отражение в геологических науках, где выстроен сложный многоэтажный комплекс соподчинённых объектов познания: система атомов (геохимические элементы) – система геохимических элементов (минералы) – система минералов (горные породы) – система горных пород (генетические типы) – система генетических типов (геоформации) – система геоформаций (континент) – система континентов (планета). Уровни биологической организации укладываются в ряд (по А.В.Яблокову и А.Г.Юсуфову, 1976): гены – особи – популяции – биосфера, а у К.М.Завадского (1968) дана несколько утяжелённая схема соподчинённых связей организмов: организм – популяция – биоценоз – биосфера. Таким образом, иерархическая пирамида уровней познания есть незыблемый бастион новой науки, освободившей человечество от ограниченного ньютоновского мировидения, а совершенной конструкцией такой пирамиды служит знаменитая Периодическая таблица Д.И.Менделеева.. Такова величественная поступь новой науки, выступавшей на смену классическому ньютоновскому образу со стороны европейской физической науки, но в русском естествознании В.И.Вернадский проповедует совсем иные порядки.

Триада Вернадского, будь она замечена, внесла бы немалый переполох в научный beau mond ( высший свет): с одной стороны, сделав систему трёхчленной за счёт некоего промежуточного, принадлежащего обеим крайностям, элемента, Вернадский расширяет поле предикации системного подхода и становится родоначальником системного анализа в русской науке. А, с другой стороны, центр тяжести этой структуры Вернадский помещает в «третий элемент» и тем ставит под сомнение прочность физической системной концепции, исключающей влияние транзитивных (переходных) образований. Вернадский излагает: «Биокосные естественные тела характерны для биосферы. Это закономерные структуры, состоящие из косных и живых тел одновременно (напр. почвы), причём все их физико-химические свойства требуют – иногда чрезвычайно больших поправок, если при их исследовании не учтено проявления находящегося в них живого вещества» (1939, с.11).

Через биокосные вещества в природе Вернадский выходит на едва ли не наибольшую мистерию своего учения: определение роли живого вещества в истории планеты и установление закономерности распространения живого вещества на земной поверхности. А итог формулируется на правах закона: «По существу живое вещество охватывает своим влиянием всю химию земной коры и направляет в ней, почти для всех элементов, их геохимическую историю» (1983, с.208). Но поскольку особенности живого вещества не подлежат компетенции физического цикла наук, то и физическая системная идеология не подходит для биосферы в принципе, хотя отдельные совпадения имеют место, а Вернадский удостоверяет для биосферы особый системный подход, специфика которого зиждется не столько на трёхчленной конструкции объекта познания, сколько на том, что она сцентрирована на промежуточном элементе или, как говорят в философии, третьей реальности. Вернадский невольно и негласно показал, что проблема третьей реальности есть ключевая проблема неклассической русской науки и, как проблема, зародилась в недрах русского духопостижения.

Впервые срединный элемент или третья реальность был возведён в ранг научной константы И.М.Сеченовым, давшего мысль, как физиологическое явление, в необычном на то время виде: подлежащее – связка – сказуемое. Великий физиолог отмечал: «Подлежащим и сказуемым могут быть два предмета, или предмет и его качество, или, наконец, два качества, а связка всегда выражает отношение между сопоставляемыми друг с другом предметами (т.е. подлежащим и сказуемым)... Мысли, как членораздельной группе, соответствует членораздельное чувственное впечатление, в котором представлены не только эквиваленты подлежащего и сказуемого, но и эквивалент связки» (1947, с.с.344,379). Требуется, таким образом, понимать, что зачатки системного подхода, который предназначается для неклассической русской науки, таятся в лоне сеченовской психо-физиологической системы. Итак, структурно-функциональное сходство между триадой Сеченова и триадой Вернадского есть не что иное, как сходство в строении духовной сферы, по Сеченову, и природной сферы, по Вернадскому, то есть, обладает неким универсальным значением и претендует на концептуальную тотальность в качестве русской триады, или триады Сеченова-Вернадского, или эмбриона системного подхода в русской либеральной науке. Но это не всё, и даже не главное.

Будучи универсальным уложением, русская триада не может не иметь своего философского выражения, но философемой она будет только через срединный член, ибо крайние полюса давно осмыслены в своей конечности (начиная с античной натурфилософии и кончая европейским экзистенциализмом). В русской духовной философии создано учение о третьей реальности, которое, невзирая на свою незавершённость, относится к числу наиболее ярких достижений русского духовного лагеря, и выражено оно самыми выдающимися представителями русской школы в их наиболее значительных сочинениях: это – С.Л.Франк с учением о «Непостижимом» – вершине философской мысли ХХ века, и отец С.Н.Булгаков с учением о Софии – изящнейшем творении русского умозрения. Франк, философски оприходуя идею о наличии в реальном бытие явлений, непостижимых для рационального познания, указывает: «В этом смысле непостижимое, очевидно, не есть «и-то-и-другое», ни «либо-либо»; оно не есть ни то, ни другое; ...непостижимое основано на третьем начале – именно на начале «ни-то-ни-другое». Оно есть бытие безусловно отрешённое, – ...абсолютное единство, которое хотя и обосновывает, как бы порождает из себя многообразие всего, но само именно в качестве чистого единства возвышается над всяким многообразием». Эту философскую премудрость Франк опосредует в принцип антиномического монодуализма, которым удостоверяется право на особое бытие, связанное с третьей реальностью: «Одна вещь не есть иная, но в то же время она – иная. Следовательно, реальность всегда троична или триедина: но третье – самый высокий уровень, синтез – абсолютно трансрационально, невыразимо никаким понятием или суждением и является, так сказать, самим воплощением непостижимого» и умозаключает: «...этот антиномический монодуализм принимает для нас характер триадизма, троичности реальности. В этом и заключается самое глубокое и общее основание, почему человеческая мысль постоянно, в самых разнообразных философских и религиозных своих выражениях приходит к идее троичности как выражению последней тайны бытия» (1990, с.с.295,316).

Понятие о Софии (Божественной Софии) всецело принадлежит русскому духословию и составляет одно из концептуальных и диагностических отличий русского духовного постижения от аналогичного западного духопроницания. Автором этого понятия был Вл. Соловьёв, который в своих отвлечённых видениях понимал под Софией средство доставки истины в познающую душу и у него София определяла динамическую связь Бога с душой. София приобрела популярность в русском философском духотворчестве как предмет самого абстрактного и наиболее отвлечённого помышления, – таковы диатрибы отца П.Флоренского и А.Ф.Лосева. Глубокомыслие отца Сергия Булгакова впервые придало определённость Софии именно в качестве динамической связки: «Но поставляя рядом с Собою мир вне-Божественный, Божество тем самым полагает между Собою и миром некую грань, и эта грань, которая по самому понятию своему находится между Богом и миром, Творцом и тварью, сама не есть ни то, ни другое, а нечто совершенно особое, одновременно соединяющее и разъединяющее то и другое... Занимая место между Богом и миром, София пребывает и между бытием и сверхбытием, не будучи ни тем, ни другим или же являясь обоими зараз» (1994, с.с.186,188). В такой парадоксальности празднует свой триумф острая мысль отца Сергия: София есть третья реальность, пришедшая из нереальности.

Отец Сергий, по сути, превратил идею Софии в идеологию Софии и сделал русскую триаду конструктивным фрагментом русской духовной доктрины, показав учение о структуре человеческой мысли И.М.Сеченова принадлежностью последней. Отец Сергий известил: «Связка придаёт значимость сказуемому, осуществляет его значение как раскрытия природы подлежащего, из идеального переводит в реальное. Как Я не содержит в себе никакой мысли, но есть лишь подлежащее, субъект, так же связка, не содержащая ничего кроме отношения между подлежащим и сказуемым, свидетельствует о реальности сказуемого в подлежащем, устанавливает бытие подлежащего в сказуемом. Связка выражает собой онтологический момент, свидетельствуя о бытии, делая сказуемое причастным бытию подлежащего. Она есть само это бытие в самой его общей и всеобъемлющей форме. Она есть природа субстанции, взятой не в её частной, особенной, но всеобщей и всеобъемлющей форме» (1993,т.1, с.367-368). (Справедливости ради следует заметить, что первоавторство представления о третьей реальности принадлежит не русскому духопостижению, а удивительному польскому математику И.М.Гоэнэ-Вронскому, который с 1803 года стал говорить об особом «Законе Творения», где солирующую роль исполнял срединный элемент или, как он его называл, «элемент нейтральный». Знаменательным здесь является факт того, что западная философия полностью проигнорировала новаторство Вронского, и только представитель русской духовной школы игумен Геннадий в своей блестящей диссертации (1956 г.) восстановил историческую справедливость и показал философское значение «Закона Творения» и особенно «элемента нейтрального» Вронского).

Итак, натуралист Вернадский, введя в естествознание представление о третьей реальности (акт Софии, антиномический монодуализм, элемент нейтральный), имел за спиной мощные и убедительные философские основания, почерпнутые им в библиотеке русской духовной школы. Биокосный компонент, который в триаде Вернадского исполняет роль связки, учёный теоретизировал в форме процесса связывания, придав ему статус организатора биосферы. Момент организованности обычно упускается при современной интерпретации теории биосферы, а между тем в этом пункте свёрнуто самое радикальное постижение Вернадского: живое вещество как демиург биосферы. Элемент организованности биосферы создаёт геологическим процессам, проходящим в земной коре, и биосфере в том числе, как её верхней части, и являющимся по своей природе стихийными, а точнее, управляемыми своими естественными законами, совершенно незнаемый до того целеположенный характер, отличный от фатальной эволюционной цели. Придав живому веществу роль организатора биосферы, Вернадский вывел во главу угла нематериальную субстанцию и тем самым окончательно оформил начала философии биосферы.

У Вернадского сказано: «Я буду употреблять для выражения существующего единства биогеохимических процессов жизни с атомной картиной мира слово организованность. Под этим понятием, не предрешая формы и характера организованности, а тем более их происхождения, я буду понимать существование в пространстве соотношения, научно точно количественно и качественно определяемого, между организмами и той средой, в которой они живут. Организованность обозначает, что эта среда – биосфера – не случайна, имеет определённое строение, сопряжённое с явлениями жизни». И ещё, с большей определённостью и убеждённостью великий учёный заявляет: «Земная кора и биосфера, составляющая её верхнюю часть, не есть случайное явление в нашей планете – это проявление закономерной структуры, согласованной в своих частях, и часть этой планетной организованности составляет охваченное жизнью вещество – совокупность всех организмов, т.е. живое вещество. В этой организованности функции живого вещества строго определённые» (1992, с.с.213,106).

Отец Сергий называл Софию «организующей силой» и именно в этом качестве третья реальность проявилась в теории биосферы Вернадского, которую возможно назвать, в русских духовных терминах, софийным, а правильнее, историкософийным образованием. В таком разрезе выступает аналитически неосвоенная грань в многограннике учения о биосфере академика В.И.Вернадского. Биосфера есть среда жизни и для Вернадского данное определение имеет силу научного термина, а не вольного риторического изъявления, и его внутренний смысл раскрывается в признаках Софии – основного динамического уложения движения духа в концепции русской школы. София возникает «ниоткуда» – таково содержательное свойство этого духовного параметра, а для конечных естественных систем, типа биосферной триады Вернадского, это означает, что София возникает внутри системы и, будучи системоформирующим признаком, София сплавляет полярные противоположности в сопряжение исключительно в зависимости от внутреннего конкретного состояния, структуры и вещества данных контрагентов.

Следовательно, внешние эволюционные силы или эволюционные факторы не имеют определяющего значения для софийной динамики биосферы, а другими словами, эволюция не является фактором изменения,– эволюция суть регистрационная величина развития. Если вглядеться поглубже в смысл постоянно употребляемого Вернадским термина «эволюция», то станет ясно, что учёный имеет в виду не универсальный внешний генератор, как требуют каноны спенсоровского представления об эволюции, а факт любых изменений, и «эволюция» и «изменение» у него синонимируются, или замещают друг друга. Отсюда вытекает, что сами факторы эволюции также подвержены изменению, и, следовательно, требуется признать изменение изменения (в биологии академик И.И.Шмальгаузен оперирует суждением об «эволюции факторов эволюции» или проще – эволюции эволюции). Итак, жизнь как эволюция эволюции в биосфере – таков софийный смысл биосферной логии Вернадского.

Если структурная триада Вернадского, невзирая ни на что, приобрела в науке благоприятную аудиторию, то дальнейшая её разработка, приведшая через биокосный срединный компонент к знанию организованности биосферы, судя по всему, не достигла полного понимания. Это не может и не должно удивлять, – пока позитивная наука не пришла к осознанию третьей реальности, как важнейшей динамической константы мира, новация великого натуралиста остаётся вне онтологической определённости. Но другое дело в области русского духовного познания, где представление о третьей реальности, предвосхитив естественное знание, приобрело облик Софии, и дерзновение отца Сергия выходит на отвагу академика Вернадского, усматривая в его биокосном элементе своё оправдание, доказательство и достоверность. А в качестве геологического (онтологического) примера биокосного образования Вернадский указал на почву.

Эмпирической геологии известно немало других, помимо почвы, производных биокосного генезиса: каустобиолиты, органогенные и рифогенные породы, водоносные горизонты, коры выветривания. Даже более того. Классическая геология, не отдавая, правда, отчёт в этом, знает и процесс формирования биокосных горных пород – это седиментогенез, который знается только в целом как процедура образования осадочных пород. Последнее, взятое в определениях Вернадского, есть не что иное, как неразделимое генетическое единство осадочного (косного) и живого вещества, и в настоящее время нет серьёзных исследователей, которые отрицали бы мысль Вернадского о непрекращающемся воздействии импульсов живой жизни на ход осадочного процесса, даже в случае таких специфических пород, как эвапориты. И тем не менее в осадочной геологии, познающей осадочную оболочку Земли (в ходу ещё термин «стратисфера») в её разительном отличии от подстилающих оболочек земной коры – гранитной и базальтовой, – нет признания определяющей роли живого вещества в осадочном слое планеты.

А.Б.Ронов и А.А.Ярошевский, ведущие специалисты по этой части в советской науке, исключают полностью последнее и считают источником осадочного вещества породы подстилающих оболочек коры, и пишут: «Существенной особенностью осадочных пород является отчётливо выраженное отличие их состава... от среднего состава пород «гранитной» оболочки..., являющихся одним из главных источников вещества осадков (по крайней мере последних 1.6 млрд.лет истории Земли). Оно проявляется прежде всего в резко повышенном содержании в стратисфере и непосредственно с нею связанной гидросфере воды, углекислоты, органического углерода, а также серы, хлора, фтора, бора и других избыточных летучих, что рассматривается всеми геохимиками как указание на выделение летучих непосредственно из мантии при её дегазации...Другой важной особенностью состава осадочных пород является высокое содержание в них кальция, что до сих пор остаётся самой загадочной чертой геохимии поверхностных оболочек. Весьма характерно также сдвинутое в пользу калия отношение натрия и калия, не компенсируемое избытком натрия в океане, что приводит к некоторому дефициту натрия в стратисфере и гидросфере вместе взятых относительно «гранитной» оболочки. Эта особенность является также проблемой, требующей специального исследования» (1978, с.395-396). Привлечение фактора живой жизни если не решило бы эти загадки, то, во всяком случае, сняло бы напряжённость проблемы, но, как будет показано в дальнейшем, казённая геология не в состоянии сделать подобное допущение. Итак, согласно логике рассуждений Вернадского, осадочная оболочка представляет собой третью реальность общепланетарного значения и, что особо важно, обладает собственными отличительными признаками не только в отношении к другим оболочкам земной коры, но и в космическом масштабе, то есть слагает индивидуальное свойство Земли как планеты в составе Солнечной системы и космических аналогов этого земного качества во Вселенной не наблюдается.

Хотя почва как геологическое образование пространственно и структурно входит в состав геологического разреза осадочной оболочки, но познавательное отношение к почвам в академической геологии совершенно непонятное: в четвертичной геологии (раздел геологии, изучающий почвы) исследуются почвы древнего возраста, какие погружены на глубины внутри осадочной толщи, – так называемые погребённые или ископаемые почвы, – и при познании ископаемых почв исключается такой параметр, как плодородие. Тогда как плодородие поставлено в основополагание почвы, располагающейся непосредственно на дневной поверхности и служащее объектом сельскохозяйственного труда. Великий почвовед В.В.Докучаев выделяет два типа почв – «геологическую почву» и «агрономическую почву». Плодородие образует уникальное свойство почвы, какого нет в других естественных телах и именно плодородие определяет собой основную качественную характеристику почвы как третьей реальности. Нет смысла искать какие-либо зависимости между Софией и плодородием почвы, – это одно и то же, данное с одинаковой определённостью, но в разных знаках: София есть метафора плодородия, а плодородие есть аллегория Софии. В качестве третьей реальности почва сказалась наиболее выразительным образом в материально-экономической сфере, где плодородие (софийность) почвы превратило её в самодостаточное экономическое тело – землю, которое, в свою очередь, обуславливает принципиальное различие между земледельческим трудом и индустриальным производством и полагается в основе извечного конфликта земельной ренты и промышленного капитала.

Должно быть понятно, что Вернадский имел в виду отнюдь не «геологическую», а исключительно «агрономическую» почву, и именно в том постигающем ракурсе, в каком она была опознана в логии его учителя В.В.Докучаева. Почвоведение Докучаева (а также его сподвижников, наиболее выдающиеся из которых – П.А.Костычев и К.Д.Глинка) есть не просто неординарное сочинение блистательного учёного, а суть вершина специфически русского научного направления, называемого русским дарвинизмом в его принципиальном отличии от номинально аналогичного европейского дарвинизма (о чём будет детально доложено в последующих разделах). Но, по всей видимости, Вернадский ввёл в теорию биосферы почвенные идеи своего учителя не только по этой причине, а в связи с тем, что во чреве докучаевского гнозиса впервые зашевелился зародыш русской либеральной науки.

Вернадский воспринял в полном объёме представления Докучаева о почве как особом естественном предмете и идеология третьей реальности у Вернадского зиждется на суждениях Докучаева, «...что почва есть такое же самостоятельное естественноисторическое тело, как любое растение, любое животное, как любой минерал, – что это естественноисторическое тело должно изучаться прежде всего как такое, не преследуя каких-либо утилитарных, прикладных целей; что оно есть результат, функция, совокупной взаимной деятельности следующих агентов-почвообразователей: климата данной местности, её растительных и животных организмов, рельефа и возраста страны или абсолютной её высоты, наконец, подпочвы (т.е. грунтовых материнских горных пород). Все эти агенты-почвообразователи, в сущности, совершенно равнозначащие величины и принимают равноправное участие в образовании нормальной почвы – почвы, находящейся in situ» (1949, с.496; in situ – на месте, имеется в виду агрономическая почва). Это завещание учителя Вернадский аннотировал следующим образом: «Он называл почвой сложное тело, которое является результатом взаимодействия между климатом, подстилающей горной породой, организованным миром, в ней и на ней живущим, рельефом местности. Он указывал, что своеобразное тело, которое при этом получается, ни в каком случае не может быть рассматриваемо как механически– рыхлая, изменённая верхняя часть подстилающей почву горной породы» (1992, с.335).

Вернадский акцентировал внимание на новаторских моментах докучаевского почвоведения: наличия почвенных зон, которые по своей природе принадлежат естественной истории, и особенно на утверждении Докучаева, «...что в мире царствует, к счастью, не один закон великого Дарвина, закон любви, содружества, самопомощи, особенно ярко проявляющийся в существовании наших зон, как почвенных, так и естественноисторических» (1949, с.499-500). Отрицание закона борьбы за существование, который не совсем обоснованно приписывается теории естественного отбора Ч.Дарвина, есть не просто оппозиция определённому научному положению или закону. Борьба за существование определена концептуальной стратегией биологии как науки, названной «дарвиновской», и её непризнание как бы выводит оппозицию за пределы поля предикации биологической, дарвиновской, концептуры. Для социального же института в биологии борьба за существование значит больше, чем научное познавательное направление, и этот закон в системе воинствующего материализма имеет силу мировоззренческого постулата, ибо здесь гнездятся научные корни насилия, породившие в итоге диктатуру пролетариата. Свою императивную претензию социальный институт сформулировал словами Я.М.Галла: «Исключение борьбы за существование из числа факторов эволюции по существу подрывает всю теорию естественного отбора как биологической концепции, так как лишает селективный процесс пускового механизма, оставляя без объяснения направление и темп отбора» (1976, с.129-130). По этой причине учение Докучаева, а вкупе с ним и деятельность замечательного труженика русской науки К.Д.Глинки, в своё время было объявлено социальным институтом «лженаукой», наряду с теорией относительности и кибернетикой.

Звучание фактора взаимной помощи как антитезиса закону борьбы за существование есть чисто русский мотив, ибо научный закон взаимопомощи был рождён в русской духовной среде (об этом подробнее сообщается в разделе об академике Н.И.Вавилове). Однако в сочинении Докучаева нет призывов к замене второго первым, хотя тенденция высказана вполне внятно, и одно только это ставит русское почвоведение, оформившееся под ноуменальным протекторатом В.В.Докучаева, в положение идейного несоответствия с научным официозом, и прежде всего с дарвиновской биологией, – так прозвучали первые звуки эмбриона русской либеральной науки. У Вернадского также отсутствует живая работа непосредственно в русле закона взаимопомощи, но, как будет показано в последующем изложении, тенденция Докучаева была переведена Вернадским в потенцию, к тому Вернадский в силу известных обстоятельств вынуждался действовать в определённой мере конспиративно, намёками, оставляя многое между строк. И если говорить о научной преемственности науки Вернадского, то она всецело исходит из почвоведения Докучаева и принадлежит, в первую голову, русской тенденции в его учении, которую Вернадский доводит до состояния способности, могущей проявиться при известных условиях.

В формировании научного гнозиса Вернадского о биосфере Земли можно выделить три научные силы, задействованные в творческом методе учёного, опирающегося на эмпирическую биосферную триаду: геологию (косное вещество), биологию (живое вещество) и идеологию третьей реальности (науку Вернадского, выходящую из русского почвоведения Докучаева-Костычева-Глинки). Соответственно чему кажется продуктивным представить рефлексию теории биосферы Вернадского в двух аспектах – геологическом и биологическом.

А. ГЕОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ. Никто не отличается почтением и уважением к достижениям своей науки больше, чем пионеры-новаторы и смелые реформаторы. Создавая теорию биосферы на базе геологических знаний, Вернадский чутко ощущал основную парадигму геологического познания, элементы которой в части, касающейся взаимоотношения живого и косного вещества, состоят из двух частей: 1. подчинения геологических процессов законам точных наук (физики, химии, механики) и 2. ведущей роли в геологическом взаимодействии внешнего источника. Понимая геологию как науку развитого эмпиризма, Вернадский прозорливо определяет эпицентр, вокруг которого концентрируются все эмпирические знания в геологии. Учёный отмечал: «В первом приближении можно основываться на учении о термодинамических равновесиях – гениальном создании американского математика и мыслителя В.Гиббса. В.Гиббс в термодинамических равновесиях принимает за параметры температуру и давление» (1983, с.69). Температура и давление, как субстанции физического бытия, подчинённого физическим законам, в форме так называемых РТ-условий или РТ-параметров исполняют в геологической теории роль генератора и внешнего возбудителя движения практически во всех видах геологического процесса, выступая геологическим аналогом ньютонова «первотолчка» в естественной эволюции земного вещества.. (Ниспровержение физического гегемонизма в геологии служит основополагающей идеей в трактате о пульсациях Земли другого загубленного гения России – Н.Е.Мартьянова, о чём будет подробно изложено в соответствующем разделе данного цикла).

Во всех разделах геологической науки лишь та гипотеза заслуживает право на внимание, которая подводит данное геологическое явление под конкретные РТ-показатели, дающие определённые динамические физико-химические равновесия – высший результат теоретической мысли в академической геологии. Другими словами, чем более собственно геологический феномен получает физико-математический вид, тем более достоверным считается геологическое познание (в геологическом обиходе имеет широкое хождение такая уродливая разновидность, как математическая геология). Нарушение сложившегося равновесия и последующее стремление к новому равновесию – такова в обобщённом виде схема геологического взаимодействия. Этим современная геология демонстрирует свою верность классическому идеалу науки, проповедуя освящённый столетиями и именами эмпирический способ познания, хотя современный багаж эмпирических знаний уже давно находится в конфликте с официозными теоретическими установками, в том числе по части РТ-условий.

В концентрированном виде РТ-значения составили в геологическом цикле наук так называемый гидростатический принцип, согласно которого принята и рассчитана концентрически-слоистая модель планеты. Суть этого принципа состоит в прогрессирующем и повсеместном усилении температуры и нарастания давления земных недр с глубиной по направлению к центру планеты, – как иронически заметил Н.Е.Мартьянов, «...километры глубины и атмосферы давления рассматриваются как эквиваленты, не подлежащие сомнению» (1968, с.18).Конструктивными сегментами и закономерными блоками такого упорядоченного устройства земного шара выступают геосферы и земные оболочки и Вернадский утверждает: «И геосферы и земные оболочки можно рассматривать как области разнообразных динамических физико-химических равновесий, стремящихся достигнуть устойчивого состояния, непрерывно нарушаемого вхождением в них чуждых данному динамическому равновесию проявлений энергии. Возможность отождествления геосфер и земных оболочек с явлениями физико-химических равновесий, характеризуемых определёнными параметрами, с которыми связываются все наблюдаемые в них явления, позволяет опираться в геохимии на теоретические построения физической химии» (1983, с.69).

В академической геологии биосфера может быть понята только по сути её эмпирической природы и априорно воспринимается как рядовая и конструктивная единица общей геосферно-оболочечной структуры планеты, отличаясь лишь своим периферийным положением на границе с газообразной атмосферой, а наличие в ней жизни рассматривается как акциденциальное, но никак не субстанциальное, свойство данного образования. При этом данная декларация сплошь и рядом расцвечивается научным орнаментом, взятым из арсенала теории биосферы Вернадского. Однако сходство здесь чисто формальное и по видимости номинальное, а содержательное представление о сущности биосферы к Вернадского и в классической геологии кардинально различны: в официальной геологии весь облик биосферы, – границы, внутренняя динамика, история в составе земной коры, – определяется не внутренними факторами, как у Вернадского, а детерминируется внешними РТ-условиями. Поэтому суждения о статусе живого вещества в биосфере, – генеральной динамической инстанции у Вернадского, – здесь не просто антиподальны, но даже антагонистичны.

Один из авторитетов эмпирической геологии – А.И.Перельман (кстати, во всеуслышание объявивший себя учеником Вернадского) удостоверяет, что «В ходе длительной эволюции (более 2 млрд. лет) живые организмы приспособились к различным условиям внешней среды и чутко реагируют на все её изменения» и «Поэтому живое вещество можно рассматривать как своеобразный «довесок» к атмосфере» (1968, с.44,24). Такой постулат действует в осадочной геологии, а в другом разделе геологии, в петрологии, он приобретает иную форму и выражен В.В.Кесаревым: «Биосфера, как и другие сферы, возникла на общих основаниях формирования земной коры за счёт глубинных продуктов органического синтеза» и ещё: «Газовая оболочка Земли – земная атмосфера – могла сформироваться за счёт поступления на поверхность глубинных газов и паров» (1976, с.с.55,51; выделено мною – Г.Г.). Из области магматической геологии это доктринальное мнение донёс В.М.Синицын: «В целом живое вещество в ландшафтной сфере выполняет роль своеобразного фермента, активизирующего геохимические продукты и убыстряющего движение вещества в круговороте» (1972, с.65). А Вернадский озвучивает нечто принципиально иное: «Жизнь создаёт не только газы, но всю земную атмосферу, так как все главные газы её в своей господствующей массе биогенны – и кислород, и азот, и углекислота» (1983, с.255). Следовательно, оппоненция взглядам Вернадского носит характер общетеоретического воззрения, а отнюдь не частных мнений в геологии, и оно гносеологически откровенно не соответствует концептуальной ёмкости творения Вернадского. Отсюда следует вывод, очевидный в такой мере, в какой парадоксален: биосферное учение Вернадского, зародившись в недрах геологической среды, оказалось непостижимым для академической геологии и даже эмпирическая сердцевина науки Вернадского – триада Вернадского – не воспринято эмпирической геологией в авторском смысле.

Если важнейшие положения теории биосферы Вернадского не имеют корректного выхода в классическую геологию, то для освоения чисто геологических фактов, то бишь реальных явлений геологической эмпирии, в биосферном учении Вернадский создал особый методологический аппарат. Этот последний состоит из иерархически соподчинённых структурных единиц эмпирического знания: эмпирические обобщения (аналитические суждения); эмпирические принципы (выводы из аналитических суждений, у Вернадского – это знаменитые два «биогеохимические принципы») и эмпирические законы наблюдаемости (синтетические суждения); в совокупности это даёт своеобразное «эмпирическое познание» (по В.С.Швырёву). Каждой ступеньке в этой иерархии великий учёный преподносит методологическое разъяснение: «Таким образом, эмпирическое обобщение, раз оно точно выведено из фактов, не требует проверки. Оно может существовать и быть положено в основу научной работы, даже если оно является непонятым и противоречит господствующим теориям и представлениям. Только такие эмпирические обобщения, основанные на всей совокупности известных фактов, а не гипотезы и теории, положены мною в основу дальнейшего изложения. 1) Никогда в течение всех геологических периодов не было и нет никаких следов абиогенеза (т.е. непосредственного создания живого организма из мёртвой, косной материи). 2) Никогда в течение всего геологического времени не наблюдались азойные (т.е. лишённые жизни) геологические эпохи. 3) Отсюда следует, что, во-первых, современное живое вещество генетически связано с живым веществом всех прошлых геологических эпох и что, во-вторых, в течение всего этого времени условия земной среды были доступны для его существования, т.е. непрерывно были близки к современным» (1988, с.20-21).

Разъяснения Вернадского по поводу эмпирических законов наблюдаемости, которые являются высшим синтезом в эмпирическом познании и высшим проявлением абстрагирующей научной деятельности в эмпирической области, приближаются к мировоззренческим основаниям научного творчества автора: «Мы должны всегда различать положительные научные факты от неизбежно гипотетических, космогонических предположений, даже если эти последние излагаются в научной форме. Я не сомневаюсь в их полезности для успехов науки, но они по точности и по значению совершенно несоизмеримы с фактами наблюдения и опытов. Нельзя опираться на космогонические выводы, когда нет соответствующих точных эмпирических фактов, подтверждающих без всяких сомнений космогонические выводы или их вызывающих» (1983, с.250).С этой позиции следующие констатации Вернадского имеют вид эмпирических законов наблюдаемости в биосферной концепции: 1. «Эволюционный процесс присущ только живому веществу. В косном веществе нашей планеты нет его проявлений». Этот силлогизм Вернадский выделяет петитом, считая его, по всей видимости, главным и базовым. 2. «...процессы в живом веществе идут резко по-иному, чем в косной материи, если их рассматривать в аспекте времени. В живом веществе они идут в масштабе исторического времени, в косном – в масштабе геологического времени». 3. «Различие между живыми и косными природными телами так велико, ...что переход одних в другие в земных процессах никогда и нигде не наблюдается» (1977).

Благодаря стараниям Э.И.Колчинского к этому перечню эмпирических законов необходимо добавить суждение о биотическом круговороте вещества в биосфере. Действительно, биотический круговорот элементов утверждается Вернадским как одна из основных особенностей биосферы: «Мы видели, что история большинства химических элементов в земной коре... характеризуется замкнутыми круговыми процессами» (1983, с.81). Утверждение этого положения составляет пафос анализа Колчинского и он видит в этом явлении динамический механизм эволюции биосферы: «Уже развитие примитивных флоро-фаунистических комплексов и начальная их дифференциация вели к возникновению особых биогенных циклов в сложных круговоротах вещества и процессах превращения энергии. Эти биологические циклы развивались на базе большого геологического цикла круговорота веществ, наиболее ярко проявляющегося в круговороте воды и в циркуляции газов атмосферы. Формирующиеся трофические отношения в зарождающейся биосфере способствовали изыманию элементов из большого геологического круговорота и вовлечение их в новый, меньший по сравнению с исходным биотический круговорот» (1990, с.167).

Комплекс собственно эмпирических достижений Вернадского (эмпирические обобщения, эмпирические принципы и эмпиричечские законы наблюдаемости), положенные им в основу эмпирического раздела теории биосферы, однако, не коррелируются с аналогичным эмпирическим материалом классической геологии. В этом состоит наиболее парадоксальная, неопознанная, черта всей науки Вернадского в геологическом аспекте. Не приходится сомневаться, хотя аналитически это не удостоверено, что триада Вернадского стала родоначальником мощного методологического средства в геологии – системного анализа. Но развитие последнего пошло в классической геологии в направлении, не совмещаемым с биосферной методологией Вернадского. Процессуальная часть традиционного системного подхода в геологии, как свидетельствует специалист по геохимическим системам Б.И.Смирнов, связана с выбором в анализируемых объектах базового свойства, то есть тождественного свойства, служащего основанием связи. Этот, так называемый системообразующий признак впоследствии преобразуется в системообразующее отношение, которое Смирнов называет подмножеством F(s) и формулирует: «Подмножество F(s), объединяющее факторы общие для некоторой группы элементов, выступает в качестве регулятора целостности последней. Если мощность F(s) слишком мала или равна нулю, данный комплекс элементов не может быть назван системой – это конгломерат, компоненты которого ничем не связаны друг с другом, кроме сонахождения» (1977, с.16). Эмпирические показатели живого и косного вещества, которыми оперировал Вернадский, обладают столь различными ключевыми характеристиками и их отличительные признаки проявлены на всех уровнях – структурном, морфологическом, генетическом и, что особенно важно для такого исторического образования, эволюционном, – что в них становится невозможным выделение ни системообразующего признака, ни системообразующего отношения (подмножество F(s) ). Итак, рефлексия Вернадского биосферы в качестве системной организации живого и неживого вещества не имеет подтверждения со стороны современного системного анализа в геологии.

И далее. Категорическое утверждение Вернадского об отсутствии эволюционного процесса в косном веществе, никак не говорит о лишении такового в мире косного вещества или геологической реальности. Суждения великого учёного должны пониматься в сравнительном плане и эволюция органического мира в сравнении выступает несхожей и отличной от эволюции неорганического мира, и для доказательства Вернадский применяет фактор времени: «историческое время» для органической эволюции и «геологическое время» для неорганической эволюции. Поскольку точные науки, формирующие парадигму классической геологии, лишены внутреннего исторического качества, то радикализм В.И.Вернадского на лицо. (Н.Е.Мартьянов, низвергая монополизм физических законов в геологии, исходит из гностической максимы: время есть философский камень пульсационизма. А сама эта максима, как видно, рождена в эмпирических недрах биосферного гнозиса Вернадского, но Мартьянов об этом не знал). Как раз в этом пукте эмпирия биосферы когнитивно расходится с содержательным смыслом эмпирической классической геологии. Однако Вернадский, как подлинный творец научных ценностей, твёрдо стоявший на позиции преемственности, не мог отбросить все устаревшие моменты и гносеологические максимы своей науки, и он склонялся к признанию ряда несущественных показателей классической геологии,– как-то: биотический круговорот и постоянство биомассы в биосфере, которые сами по себе спонтанно со временем выветривались из геологической теории.

Итак, расхождения эмпирического содержания фактического знания биосферы Вернадского с канонами эмпирической классической геологии имеют не случайный, а принципиальный методологический характер. А сами классические положения, не состыковывающиеся с ноуменальными постижениями Вернадского, в ретроспективном плане имеют следующий вид. 1. Эволюция неорганического (косного) вещества составляет один из развивающихся разделов современной геологии , но нигде и никогда это развитие не связывается со специфическим «геологическим временем», а геологическая эволюция полностью отождествляется с биологической эволюцией. Академик А.Н.Заварицкий писал: «Разные горные породы с этой точки зрения не являются отдельными независимыми объектами изучения. Они представляют результаты общего эволюционного процесса и так или иначе связаны между собой генетически. Идея эволюции даёт воможность (подобно тому, как это имеет место в биологических науках) устанавливать взаимные соотношения горных пород и располагать в определённом порядке отдельные их виды и группы» (1961, с.6-7).В тематическом сборнике «Эволюция магматизма в истории Земли» записано резюмирующее заключение: «Эволюция магматизма является наиболее важной закономерностью, проявленной за все периоды геологической истории Земли (начиная от отдельных вулканов и даже вулканических потоков или интрузивных тел до магматических ассоциаций долгоживущих складчатых областей)» (1987, с.424).

2. «Азойные» или безжизненные стадии, отсутствие в которых органической жизни считается диагностическим признаком, твёрдо обосновались в геохронологической шкале ранних этапов истории Земли как лунные (нуклеарные) и катархейские эры. 3. В силу и соответственно этому абиотическое возникновение живой материи стало общим местом всех материалистических теорий происхождения жизни (бифуркации Морозова, диссипативная организация Пригожина, гиперциклы Эйгена, теории А.И.Опарина, Дж.Холдейна, С.Миллера и другие). М.Д.Голубовский пишет: «В биологии непременным атрибутом материализма считается абиогенез: возникновение жизни на земле из косной материи» (1990, с.85). 4. В своём суждении Э.И.Колчинский выводит биотический круговорот вещества, поставив его механизмом эволюции биосферы, из большого геологического круговорота. Однако последний имеет весьма низкий научный вес в геологической теории. Идея, высказанная В.И.Лебедевым и Н.В.Беловым о геологической аккумуляции солнечной энергии и её диссипации в глубинах условиях при редукции октаэдрического состояния алюминия в тетраэдрическое, которая, как можно понять Колчинского, составляет основу сентенции о круговоротах не получила распространения за пределами специальных разделов геохимии. Правда, некоторое время в теоретической геологии имела хождение некое производное идеи Лебедева и Белова – о переходе на глубине осадочных пород в кислые магматические расплавы, влившееся в общую концепцию гранитизации. Резкая критика в адрес этой концепции привела к её трансформации в отношении исключения представления о геологическом круговороте, а последние выступления специалистов не оставляют сомнения в невозможности осадочной гранитизации, – как высказались А.Ф.Белоусов и А.П.Кривенко: «Выплавление магм на глубине всегда идёт за счёт кристаллических пород и обычно путём последовательного перехода в расплав определённых комбинаций минералов (котектик)» (1983, с.11). Показательно, что в воззрениях о геологическом круговороте живому веществу отводилась малозаметная и настолько незначительная роль, что В.М.Синицын, представивший самое развёрнутое сочинение о круговоротной механике в гелогических процессах, не употребляет термин «биосфера», заменив его расплывчатой «ландшафтной сферой». А роль живого вещества в ландшафтной сфере расписана в виде «довеска к атмосфере» и только катализатора, но никак не активной силы, как у Вернадского. Если у Вернадского живое вещество имеет себя первичной инициативой в генерации атмосферы и гидросферы планеты, то в суждениях геологического круговорота оно есть вторичное из атмосферы и гидросферы (геологическая присяга на верность догме – материя первична, а жизнь вторична!), как толкует тот же Синицын: «Доминирующая роль воды и газов в составе живого вещества даёт основание видеть в нём своеобразную материальную форму совместного существования вещества атмосферы и гидросферы» (1972 с.65).

Широко распространённые в геологии так называемые ритмичные, цикличные и периодические процессы со всё большей определённостью обнажают своё коренное качество, соответствующее не модели круговорота, а спиралеобразному сочетанию новообразований и унаследованности. Но в классической геологии не желают отказаться от идеи круговорота, а принимают её в более усложнённой форме, и М.М.Камшилову удалось установить, что «В силу самой природы жизни биотический круговорот не может быть полностью замкнутым, последующие витки круговорота не совпадают с предыдущими. Биотический круговорот оказывается спиралью – великой спиралью жизни» (1974, с.54-55). 5. В числе непосредственных признаков биосферы Вернадский неоднократно указывал на постоянство физического объёма биомассы в биосферы, считая, по всей видимости, этот признак неотъемлемым качеством биосферы. Э.И.Колчинский, осторожно высказываясь о том, что точные количественные расчёты изменения биомассы планеты являются задачами будущих исследований, приводит, тем не менее, достаточно большое количество вычисленных данных, чтобы проблема склонилась в пользу слов академика Н.М.Страхова: «Завоевание континентов сопровождалось резким возрастанием общей биомассы живого вещества: она по крайней мере удваивается. В океане также продолжается рост биомассы и расползание живой материи по дну – бентос захватывает новые участки глубокого дна, продвигается в пелагическом направлении и планктон, что несомненно также увеличивает биомассу морских организмов» (1971, с.549).

В итоге очевиден общий вывод: эмпирическое наследство Вернадского находится в противоречии с эмпирической базой классической геологии, а то, что принято в теории Вернадского, не имеет оправдания в теории геологии. А это означает только одно; – созидая теорию биосферы, Вернадский преступил священный закон эмпирического (классического) познания: если факты неверны, то теория должна быть ложна. Этот закон лапидарно высказал профессор Корнелий Ланцош, близкий друг Альберта Эйнштейна: «Наблюдения подтверждают закон, предложенный Ньютоном, и больше говорить здесь не о чём». Противоречие науки Вернадского обладают положительным, а не отрицательным, эффектом, ибо, согласно открытию Вернадского, научная мысль, полученная как подлинное знание, вечна и бессмертна. Позитивный смысл тут содержится в том, что своим отрицательным, по отношению к существующему научному мировоззрению, качеством оно провоцирует и стимулирует дальнейший рост знаний. Открытие Вернадского, взятое в гносеологическом разрезе, должно быть соотнесено с грандиозной тайной мировой науки: величественная перипатетическая научная система мира Клавдия Птолемея была воздвигнута на ложном факте о неподвижной Земле, помещённой в центр мироздания, но в течение полутора тысячелетия оказывала мощнейшее положительное воздействие на облик научного познания.

Как истинный реформатор, Вернадский питает почтение к эмпирическим заслугам геологии и в теорию биосферы принимает геологические факты, обработанные совершенным методологическим аппаратом с учётом эмпирических канонов традиционной геологии. Но эмпирическое познание Вернадского вошло в неодолимый конфликт с новейшими эмпирическими приобретениями геологии, – и в этом состоит непреходящая, невидимая и по настоящему парадоксальная, заслуга великого русского учёного. Даже идеально сработанное фактическое познание не застраховано от летального исхода (об этом было известно ещё Ф.Энгельсу и его слова, адресованные физическим наукам, вполне приемлемы для геологического цикла: «...что в этой области господствует односторонняя эмпирия, та эмпирия, которая сама, насколько возможно, запрещает себе мышление, которая именно поэтому не только мыслит ошибочно, но и оказывается не в состоянии верно следовать за фактами или хотя бы только верно излагать их и которая, таким образом, превращается в нечто противоположное действительной эмпирии» (1955, с.84)).Этим Вернадский наносит сильнейший удар по узаконенному геологическому познанию в целом и выступает со строгим укором в адрес академической геологии, застрявшей в стане классической науки и продолжающей верно служить её божествам – эмпирическому факту и физическим принципам.

Неклассическая наука не может ограничиваться эмпирическим познанием, с этого только начинается познавательный ход современного научного постижения, – таков негласный и невысказанный тезис, таящийся в противоречии науки Вернадского. Ценность этой апокрифической максимы сокрыты в том, что за ней просвечиваются начала методологии нового типа, не признающей фактоманию ньютоновского научного мировоззрения. Вернадский не мог сказать открыто, но дал понять отчётливо, что эмпирическое познание в своём чистом виде недостаточно, что факт как таковой вовсе не есть гарантия истины, что знание, опирающееся на факты без вольного полёта мысли, ложно, и что, наконец, пришёл конец ньютоновской эпохе «hipotheses non fingo»(«гипотез не изобретаю»). В этом следует видеть не глубокомысленные эскапады неординарного ума, а осмысленные и целенаправленные экзерциции (упражнения) по выработке методологической базы неклассической русской науки.

Как и многие другие конституальные моменты его творения, данные методологические усилия Вернадского идейно коренятся в содержательной полноте русской духовной доктрины. Филиппика Льва Шестова, самого оригинального духовного мыслителя русской формации, полно показывает сущностные претензии неклассической методологии: «Историки хотят думать, что они вовсе и не «судят», что они только рассказывают «то, что было», извлекают из прошлого и ставят пред нами забытые или затерявшиеся во времени «факты», суд же приходит не от них, а сам собою, или даже что сами факты несут с собою уже суд. Тут историки не отличаются и не хотят отличаться от представителей других положительных наук: факт для них есть последняя, решающая, окончательная инстанция, после которой уже некуда апеллировать. Многие из философов, особенно новейших, не менее загипнотизированы фактом, чем положительные учёные. Послушать их – факт есть уже сама истина. Но что такое факт? Как отличить факт от вымысла или воображения? Философы, правда, считаются с возможностью галлюцинации, миража, фантастики сновидений и т.д. И всё же мало кто даёт себе отчёт в том, что, раз приходится отбирать факты из массы непосредственных или посредственных данных сознания, это значит, что факт сам по себе не есть решающая инстанция, что в нашем распоряжении ещё до всяких фактов есть некие готовые нормы, некая «теория» которая является условием возможности искания и нахождения истины. Но что это за нормы, что это за теории, откуда пришли они и почему мы им так беспечно вверяемся? Или, может быть, нужно иначе спросить: да точно ли мы ищем фактов, точно ли факты нам нужны? Не являются ли факты только предлогом или даже ширмой, заслоняющей собой совсем иные домогательства духа? Я сказал, что большинство философов преклоняется пред фактами или пред «опытом», но ведь были и такие – и далеко не из последних, – которые ясно видели, что факты в лучшем случае лишь сырой материал, подлежащий обработке или даже переработке и сам по себе не дающий ни знания, ни истины» (2001, с.7-8).

В многосмысленном гнозисе Вернадского нет более выразительного примера резкого расхождения новаторского подхода учёного с методологическим догматизмом официозной науки, чем геохимия, отцом– основателем которой он числится. И «унылая фигура умолчания» дополняется здесь не менее грустной позой непонимания. Вернадский определил: «Геохимия – история химических элементов нашей планеты – могла возникнуть лишь после окончательного выявления новых понятий об атоме и о химических элементах... Геохимия научно изучает химические элементы, т.е. атомы земной коры и насколько возможно – всей планеты. Она изучает их историю, их распределение и движение в пространстве-времени, их генетические на нашей планете соотношения» (1983, с.с.15.14; выделено мною – Г.Г.). Итак, во главу угла Вернадский ставит «новые понятия об атомах и о химических элементах», имея в виду трансформацию научного сознания в связи с крушением классической науки и появлением новых приоритетов. Квазиоткровенное мышление Вернадского, – персональное приобретение учёного в этом процессе, – непринуждённо вводит эти «новые понятия» в базу доктрины адеквата человека, то есть, атом и химический элемент необходимо обращаются в духовное ядро системы. Следовательно, геохимия изначально задумывалась Вернадским в качестве либеральной науки. А это, в свою очередь, неизбежно выводит на переднюю линию аналитики индивидуальные качества объекта познания. Вернадский постигает: «Каждый химический элемент отвечает для нас особому атому или атомам, определённо точно отличным по своему строению от других атомов, соответствующих другим химическим элементам. Атом науки ХХ в. не есть атом древних мыслителей – эллинов и индусов – или мусульманских мистиков средних веков и учёных нашей цивилизации последних четырёх столетий. Это совершенно новое представление, новое понятие... Может быть, было бы правильнее дать «атому» ХХ в. новое название. Это можно было бы сделать без всякого ущерба для исторической правды... И мы в ХХ столетии являемся свидетелями расцвета этого рода новых наук – наук об индивидуальных атомах – физики атомов, радиологии, радиохимии и последней выявившейся – геохимии, небольшой части астрофизики» (1983, с.с.12,13; выделено мною – Г.Г.).

Итак, авторское понимание Вернадским сущности геохимии, как новой науки ХХ века, можно передать в опосредовании: геохимия есть индивидуальная история атомов и химических элементов в естественных условиях. И это кардинально противоречит тому, что извещается западными родоначальниками геохимии – Ф.Кларком в Америке и В.М.Гольдшмидтом в Европе, которые предназначали геохимию для изучения распространения и миграции атомов и химических элементов в земной коре. Собственно говоря, европейские учёные вычленили из истории Вернадского статистическую характеристику и во главу угла поставили поведенческую функцию атомов и химических элементов, и в таком качестве геохимия вошла в геологический цикл наук на правах важнейшей научной отрасли. Это качество было узаконено как основное содержание геохимии во всех учебниках и справочниках (к примеру, «Советский энциклопедический словарь» (1985) в статье «Геохимия» излагает: «наука, изучающая хим. состав Земли, распространённость в ней хим. элементов и их стабильных изотопов, закономерности распределения хим. элементов в разл. геосферах, законы поведения, сочетания и миграции (концентрации и рассеяния) элементов в природных процессах»).

По сути дела, европейской науке, вознесшейся на субстрате квантовомеханических и кибернетических представлений, органическую часть которой составляет геохимия в её хрестоматийном виде, понятие истории не потребно в принципе, а для геохимии даже вредно. Научный мир не увидел новаторства в смелых пассажах Вернадского и не понял его. А суть миро-зрения в том, что, если атом называется никелем и занимает в таблице Менделеева клетку N28, то, где бы не обретался этот элемент – в недрах Земли, в океане, атмосфере, минералах, породах или живых тканях – он всегда остаётся узником своей клетки и в планетарных условиях действует только в соответствии с параметрами, какие обеспечивает ему номер клетки. Собственное имя ему, по сути, и не требуется, – он вполне может обойтись своим номером, а вся его история мыслится в последовательных перемещениях (так называемые миграции, концентрации или рассеяния), где поведение атома строго регламентируется физико-химическими законами (типа закона Гиббса или РТ-постулата) и математическими уравнениями. Последние являются важнейшими в геохимии, взятой в качестве статистической модификации, – излюбленного полигона для неприглядной операции под названием «математизация геологии».

Квантовая механика и астрофизика категорически утверждают, что для преобразования или генезиса атомов (химических элементов) необходима огромная температура, которая недостижима в условии маленькой планеты Земля, и термоядерные реакции могут происходить только в недрах (типа Солнечной) систем. Подавляющая часть известных атомов образовалась в результате Большого Взрыва в Космосе, – так называемый процесс нуклеосинтеза, – и с тех пор атомы только количественно перераспределялись, но не перерождались качественно. Так что физическая концепция изначально не приемлет для атомов понятия истории, взятого в строгом понимании термина, а Вернадский, как бы в насмешку, вводит новый термин «бренность атомов», предусматривая как раз исторические пертурбации атомов и ссылаясь на известный процесс радиоактивного распада в недрах Земли. Следовательно, геохимия, представляемая её первородителем академиком В.И.Вернадским, и геохимия, принятая к действию академической геологией, образуют два различных института, разнопрофильность которых особо выпукло выступает в отношении геохимии к биосфере.

Если эмпирическая геология, культивирующая статистическо-информационную европейскую разновидность геохимии, выставляет её в качестве самостоятельной дисциплины, имеющей весьма опосредованное и отдалённое отношение к биосфере, то наука Вернадского впитывает в себя историчность атомов и химических элементов в геохимии как средство эмпирического познания биосферы, и геохимия для Вернадского в полной мере, не считая исключительных случаев, оборачивается в биогеохимию, то бишь геохимию живого вещества. Постулат, обеспечивающий динамическую активность биогеохимии по Вернадскому, представлен учёным двумя знаменитыми биогеохимическими принципами: «Этот первый биогеохимический принцип, как я его называю, гласит: биогенная миграция химических элементов в биосфере стремится к максимальному своему проявлению...»; «Этот биогеохимический принцип, который я буду называть вторым биогеохимическим принципом, может быть сформулирован следующим образом: эволюция видов, приводящая к созданию форм жизни, устойчивых в биосфере, должна идти в направлении, увеличивающем проявление биогенной миграции атомов в биосфере» (1989, с.с.123,126). Итак, процесс, осуществляющий реальную динамику геохимии, назван Вернадским «биогенной миграцией земных атомов» («биогенной миграцией химических элементов»), а его теоретическое обобщение выглядит как вступление к философии биосферы: «Жизнь, поистине, является одной из наиболее могучих геохимических сил нашей планеты, а вызываемая ею биогенная миграция атомов представляет форму организованности первостепенного значения в строении биосферы» (1989, с.127)

Непонимание Вернадского по части геохимии в общем и целом коренится в физическом постулате о генетическом постоянстве и неизменности атомного состава Земли, откуда и суждение Вернадского о «биогенной миграции» отождествляется с транспортабельной функцией атомов и химических элементов. Потому в большой науке, в частности казённой геохимии, стерилизуется или попросту игнорируется глубокомысленное постижение великого учёного: «Геохимия доказывает тесную связь живого вещества с историей всех химических элементов, она нам являет его как часть организованности земной коры, совершенно отличную от косной материи» (1983, с.251; выделено мною – Г.Г.). В основе этого постижения гнездится смысл возвещения Вернадского об «индивидуальных атомах», в свете которого «биогенная миграция атомов» есть не что иное, как индивидуальная история атомов или группы атомов – химического элемента, где транспортабельная способность атома становится либо конечным последствием, либо побочным эффектом.

Самое полное представление о новаторском даровании Вернадского как автора биогеохимии даёт блистательно составленная им геохимическая история марганца, взятого в качестве индивидуального атома. Биография марганца подана им во всех возможных ракурсах и аспектах– генетическом, парагенетическом, минералогическом, петрологическом, седиментогенном, – но апофеозом стало биогеохимическое лицо марганца – прекрасный образец квазиоткровенного мышления Вернадского. Вернадский сообщает: «Марганец даёт минералы, он находится в состоянии рассеяния, он входит во все живые организмы и в природные воды. Соединения, наиболее богатые марганцем, содержат до 77% металла (например, минерал манганазит MnO). Вместе с тем он находится в состоянии чрезвычайного рассеяния, например, всегда в наиболее чистых соединениях кальция... Марганец присутствует в каждом организме, в каждом микробе, в количестве, совершенно для нас неуловимом, и вместе с тем он на земной поверхности даёт скопления в миллионы тонн. Его история в каждой из земных оболочек совершенно разная» и продолжает: «В силу этого история марганца в земной коре кажется запутанной; в одном и том же минерале атомы марганца отличаются разной валентностью и очень различными химическими свойствами» (1983, с.с.83,86). Валентность элемента и его химические свойства есть главнейшие диагностические критерии, по которым один элемент отличается от другого и которые служат индивидуальными признаками самого элемента, и следовательно, в природных условиях марганец наличествует в форме различных и разнотипных элементах – окислах, солях различных кислот, двух-, трёх– и четырёхвалентных соединениях; свою лепту вносит и геологическое время – кембрийский марганец далеко не однотипен с марганцом плейстоценового возраста. Понятно отсюда стремление Вернадского назвать «атом ХХ в.» другим именем..

Таким образом, в естественной истории отсутствует строго обозначенный атом марганца, облик которого определён местом в таблице Менделеева под N25, – этим номером именуется лабораторный марганец, а природный марганец несёт в себе множество модификаций и самая важная и определяющая, – Вернадский особо настаивает на этом, – из них является биогеохимическая. Вернадский умозаключил историческую сводку по марганцу: «Мы теперь можем сказать, что в биосфере миллионы тонн марганца находятся в непрестанном биогеохимическом движении, входят и выходят из живого вещества... Таким образом, живое вещество играет очень большую роль в геохимической истории марганца, оно совершенно преображает её, вызывает создание новых, сильно окисленных его соединений. Можно видеть в марганцевых организмах, в бактериях, специальное приспособление живого вещества к исполнению этой функции, последствия которой проявляются в многочисленных геохимических процессах; их влияние сказывается на истории всей планеты» (1983, с.с.93,95; выделено мною – Г.Г.). Я особо выделяю последнее, ибо в этой мысли свёрнут идейный замысел геохимии Вернадского в её авторском биогеохимическом представлении. Это обстоятельство тем более заслуживает упоминания, что новаторский опыт Вернадского исторического исследования по типу биографий атомов имел продолжение только в творчестве его любимого ученика – академика А.Е.Ферсмана, о котором будет сказано в дальнейшем. Но поскольку кончина постигла одновременно учителя и ученика (1945 год), то оказывается, что геохимия как история атомов и химических элементов ушла в историческую память, вытесненная статистической геохимией, а шедевральные геохимические миниатюры – этюды о судьбе и жизни отдельных атомов, созданные Вернадским и Ферсманом, до настоящего времени не имеют аналогов.

Итак, впитывая в эмпирическую ткань биосферной теории природный феномен плодородия почвы, Вернадский вобрал в свой научный багаж тенденцию к неприятию главной доктрины академической биологии – борьбы за существование. А с другой стороны, в лице геохимии как истории атомов и химических элементов логия Вернадского обзаводится той же тенденцей, но к непризнанию академической физической схемы мироздания. В совокупном виде наука Вернадского заявляет о себе как самостоятельное ноуменальное образование, находящееся в скрытой оппозиции к доктринальному строю современной научной картины мира, а потому таящее в себе предпосылки и начала некоего нетрадиционного научного видения, какое требуется быть названным неклассической русской либеральной наукой.

Б. БИОЛОГИЧЕСКИЙ АСПЕКТ. Вошло в аналитическую привычку делить биосферу Вернадского на две как бы самостоятельные части – живая субстанция и косная субстанция. Несколько утрируя, можно подумать, что в геологическом аспекте сосредоточена эмпирическая часть биосферного учения Вернадского и это соответствует природе академической (классической) геологии, но нельзя сказать, что теоретическая часть его воплощена в биологическом аспекте. Ибо, во-первых, академическая биология не в состоянии воспринять весь теоретический радикализм науки Вернадского и прежде всего с философской стороны, а, во-вторых, структурное строение знания Вернадского непосредственно не подпадает под общезначимый стандарт эмпирическое – теоретическое, хотя он значится тут в пионерах. Биологический аспект здесь ценен и необходим тем, что живая жизнь, являющаяся главной заботой Вернадского, составляет предмет познания в биологии, и на этом формальном базисе глубокомысленные экскурсы учёного находят лучшее понимание, если не по части рецептивности (восприимчивости) суждений, то в отношении постановки проблем.

Великий Сеченов ещё в 1860 году провозгласил: «Организм без внешней среды, поддерживающей его существование, невозможен; поэтому в научное определение организма должна входить и среда, влияющая на него, Так как без последней существование организма невозможно, то споры о том, что в жизни важнее, среда ли, или самое тело, не имеют ни малейшего смысла» (1952, с.553). В биологию это положение ввёл на правах основополагающего постулата академик И.И.Шмальгаузен: «Мы уже рассмотрели дарвиновский принцип естественного отбора в свете новейших данных и видели, что он основан на сложнейшем неразрывном взаимодействии внешних и внутренних факторов. Организм и среда совместно определяют эволюционный процесс» (1983, с.135). Поэтому триада Вернадского – скелет его теории биосферы, который в геологии если и встречает понимание, то исключительно в формальном порядке, – в биологии, казалось, должен просто влиться в фундамент теоретической части науки. Но софийное содержание триады Вернадского тут же выводит её из поля предикации академической биологии, тот же результат ожидает и отношение Вернадского к ключевому понятию современной биологии – понятию эволюции. При всех новациях, внесённых биологией, вооружённой дарвиновской идеей, в общепринятое спенсеровское понятие эволюции, в силе остаются спенсеровские критерии: исходный пункт эволюции и общая динамическая схема развития. Динамически эволюция раскрывается в бесконечность, двигаясь в направлении максимального совершенствования и предполагая некую начально-примитивную величину, воплощённую в понятие о первоисточнике эволюционного движения. Это последнее несущей конструкцией пронзает все научно действующие системы и имеет различные наименования: архе Анаксимандра, первосущность Аристотеля, первотолчок Ньютона, первопричина Лайеля, первоатом Гамова, начальные условия в космогонии; Низами чудными строками передал это ощущение:

   «Мне тайну разъясни 
   Первичного движенья 
   Для нас его закон – 
   Начало постиженья» 

А у Вернадского отношение к этому «закону постиженья» нескрываемо ироническое: «Это часто забывают, считая, что, раз наблюдается закономерно протекающий процесс изменения организмов, перехода одних их построений с ходом времени в другие, этот процесс должен был иметь исходный пункт, к которому можно прийти, уходя в глубь времени» (1988, с.134).

Биологическая часть творения Вернадского,– именно та, где живая жизнь поставлена не только предметом познания, но и методом познания, – зиждется на небольшом количестве априорных допущений, данных в квазиоткровенной манере Вернадского, то есть, несистематизированно, в форме отдельных озарений ума. Вместе с тем данные откровения глубокомыслия достаточно легко допускают сочетания в две важнейшие аксиомы биосферы: 1. «...живое вещество является одной из форм нахождения химических элементов» и «На земной поверхности нет химической силы, более постоянно действующей, а потому и более могущественной по своим конечным последствиям, чем живые организмы, взятые в целом» (1926, с.25) и к тому же: «Живое вещество есть самая мощная геологическая сила, растущая с ходом времени» (1965) и 2. «Пределы биосферы обусловлены прежде всего полем существования жизни» (1926).

В совокупности эти аксиомы раскрываются в положение доктринального значения: «Живые организмы с геохимической точки зрения не являются случайным фактом в химической организованности земной коры; они образуют её наиболее существенную и неотделимую часть» (1983. С.51).

Утверждение «могущества» органической материи в природе переводит живое вещество из производных в разряд действующих факторов, вследствие чего биосфера выпадает из иерархически соподчинённой схемы строения планеты, созданной на основе законов классической науки. Аксиоматийное умозрение Вернадского имеет в своей базовой основе эмпирический закон наблюдаемости, то есть очевидно реальную совокупность фактов, зафиксированную и задокументированную многочисленными и разносторонними наблюдениями. Явив таким зримым и непреложным способом своё самобытно – несравнимое естество, биосфера потрясла естествознание каскадом открытий, которые до настоящего времени не признаются научной достоверностью, хотя не имеют каких-либо серьёзных контрдоводов, – современное естествознание не решается произвести требуемых учением Вернадского кардинальный пересмотр своих опорных начал.

– Из числа биосферных открытий Вернадского на первое место следует поставить выведение субъекта-носителя того нового качества, какое русский учёный предусматривает для биосферы как среды жизни. Вернадский говорит: «В то же самое время каждый организм является самодовлеющим целым, отдельным и независимым от других. Каждый организм является в биосфере активным нарушителем её энергетического и материального строения. Можно с энергетической точки зрения назвать организмы энергетическими биоцентрами (1992, с.222). Радикальная новация этого извещения Вернадского не произвела должного впечатления в большой науке, возможно, в силу того, что дана в форме отвлечённой философской сентенции, говорящей о философском воспитании Вернадского: организм как «энергетический биоцентр» есть биосферный эквивалент русско-духовного культа личности, есть специфическая модель доктрины адеквата человека – первейшего признака либеральной науки. В гнозисе Вернадского случается неоднократно, что ключевые моменты системы, какие не имеют подтверждения со стороны академической науки, нежданно получают поддержку в анналах русского духовного воззрения; так и интенция об «энергетическом биоцентре» находит смысловую парафразу в словах М.О.Гершензона – одного из идеологов русской духовной формации: «В каждой живой особи есть чувственно-волевое ядро, как бы центральное правительство, которое из таинственной глубины высылает свои решения и действует с непогрешимой целесообразностью. Каждое такое ядро, т.е. каждая индивидуальная воля – unicum в мире, всё равно, возьмём ли мы человека или лягушку; и сообразно с этим нет ничего более своеобразного, как мироотношение каждого живого существа. Всё, что живёт, живёт индивидуально, т.е. по-особенному в каждом существе и абсолютно цельному плану» (1991, с.90). Вернадский, демонстрируя мощные задатки лидера науки, расширяет этот постулат, придав ему принципиальное звучание, на атом и химический элемент и создаёт науку геохимию как историю персональных «энергетических биоцентров».

В западном дарвинизме активность и самобытность динамики живого вещества передаётся термином «виталическая сила» и её действие знаменитый Жорж Кювье назвал «сложным вихрем»; Вернадский цитирует высказывание Ж.Кювье: «Жизнь представляет, таким образом, более или менее быстрый, более или менее сложный вихрь, направление которого постоянно и который всегда захватывает молекулы, обладающие определёнными свойствами; но в него постоянно проникают и из него постоянно выбывают индивидуальные молекулы, так что форма живого тела для него существеннее, чем его вещество. Пока это движение существует, тело, в котором оно имеет место, живо, оно живёт. Когда движение окончательно останавливается, тело умирает» (1983, с.52) Превалирование формы над содержанием было характерным свойством для методологии классической науки и в разрезе биологии оно привело к тому, что, по словам Вернадского, «...в общем оставляли в стороне не только вещество – молекулы, но также действие организма на окружающую среду, т.е. движения молекул среды, существенно необходимые, по мнению Кювье, для жизни» (1983, с.52). Таким образом, для западного дарвинизма опорным являлось дихотомичное отношение организм – среда, в первооснове которого заложено понимание определённой субстанции живого вещества, обособленного от равнозначной субстанции окружающей среды, и естественный отбор выводится как органический вид взаимодействия противоположных начал. Совершенно иное структурно-функциональное и генетическое толкование живой динамики преподносит Вернадский в своей теории и по поводу «вихря» Кювье высказался: «Этот вихрь вызван к жизни самим организмом. Нужная для него сила таится в самом организме. Процесс этот – самое важное проявление автономии организма в окружающей его среде. Химическое влияние каждого отдельного организма проникает далеко в окружающую среду, за пределы организма» (1992. С.125).

Постоянно упирая на первоосновное для своей теории положение о неразрывности связи организма и среды, Вернадский столь же настойчиво декларирует ведущую роль органической жизни в этой связи и предусматривает такую организацию для биосферы в целом, где органическая часть исполняет роль отнюдь не ординарного сообщника или пассивного соучастника, а как раз приобретает функцию ударной силы в земной коре. Вернадский не мог использовать термин «виталическая сила», который для социального института был эмблемой «реакционного идеализма», и учёный изобрёл выразительные и более фигуральные синонимы: «напор жизни», «давление жизни», «всюдность жизни», «экспансия жизни», «растекание жизни», – словоформы, смысл которых раскрывает содержание прилагательного «энергический» к существительному «биоцентр». Вернадский поучает: «Растекание жизни – движение, выражающееся во всюдности жизни, есть проявление её внутренней энергии, производимой ею химической работы... Оно есть проявление прежде всего автономной энергии жизни в биосфере. Эта энергия проявляется в работе, производимой жизнью – в переносе химических элементов и в создании из них новых тел. Я буду называть её геохимической энергией жизни в биосфере» (1989, с.26). И далее, в продолжение темы: «Несомненно, климатические изменения в геологическом времени идут в биосфере в течение более 2 млрд. лет по крайней мере, причём жизнь в биосфере не уменьшается по своей мощности, но расширяется и проникает в новые, ранее безжизненные области планеты. Её значение увеличивается в ходе геологического времени. Её проявлением является эволюционный процесс изменения организмов в ходе геологического времени, а её значение проявляется прежде всего в «напоре жизни», который выражается в резком механическом воздействии на окружающую среду живого вещества» (1987, с.46).

Став планетарным явлением, жизнь у Вернадского превратилась в главную сюжетную линию исторического развития планеты Земли и геологическая история под воздействием жизненного фактора качественно преобразилась. Эти умозрительные выводы из огромного фактического материала логически споспешествуют зачатию первого великого постулата Вернадского: жизнь вечна на Земле. Раз зародившись, жизнь не прекращалась ни на иоту времени в геологической истории планеты, невзирая на великое множество губительных катастроф и деструктивных катаклизмов, изобиловавших в этой истории, – ни один элемент сугубо геологического мира (минерал, порода либо формация) не может сравниться в этом с жизнью как виталической силой. Долгое время это открытие существовало в классической геологии, не афишируя себя, как априорное допущение смелого ума, ибо внутреннее, философское содержание этого открытия смертельно опасно для генерального уложения социального института – догмы «материя первична, жизнь (сознание) вторична». Но истина всё же заявляет о себе с эмпирической достоверностью и В.Б.Кадацкий, не пытаясь вникнуть в философские глубины, наблюдает, «...что реальные природные вариации на Земле, в том числе и климатические, за обозримое геологическое время, по крайней мере с момента появления живого вещества, никогда не выходили за рамки, угрожающие существованию организмов» и недоумевает, не зная ответа: «почему эстафета жизни за миллиарды лет, несмотря на всевозможные катаклизмы, ни разу не прерывалась; и, наконец, каким образом поддерживались благоприятные для жизни природные условия столь длительное время?» (1986, с.с.64,15)

На вопросы, вызвавшие неумеренные сомнения современного натуралиста, был дан однозначный ответ самим Вернадским: «благоприятные для жизни природные условия» были созданы и создаются самой жизнью, – в этом состоит второй великий постулат Вернадского. Вернадский писал: «Уже в 1912 г. я отметил замечательную черту в строении нашей планеты, что все газы, образующиеся в биосфере, теснейшим образом связаны своим происхождением с жизнью, с живым веществом, всегда биогенны и изменяются главным образом биогенным путём» (1987, с.222). Но не только базовый газовый состав биосферы создан живым веществом, но и внутреннее структурно-функциональное строение атмосферы, как единственной обители жизни, обусловлено созидающими радиациями живой жизни, и Вернадский утверждает: «Газы биосферы всегда генетически связаны с живым веществом, и земная атмосфера им определяется в своём основном химическом составе» (1989 с.54).

Далее Вернадский выводит: «Всякий организм совокупности (т.е. живого вещества) постоянно, неудержимо захватывает прямо или косвенно лучистую энергию Солнца и превращает её в свободную, т.е. способную производить, химическую энергию. Значительная часть лучистой энергии Солнца, достигающей земной поверхности, таким образом, захватывается и превращается в новую форму». И мало того, – оказывается, «что живое вещество собирает в земной коре солнечную энергию и этим путём изменяет геохимические процессы глубоких геосфер земной коры» (1983, с.с.63,128). Академическая наука, признавая факт преобразования лучистой энергии Солнца органической материей (теория фотосинтеза), не способна отвести первично-инициативную роль в этом процессе живому веществу, равно как при формировании атмосферы действующая и определяющая сила традиционно принадлежит космическому (астрономическому) фактору. Но консервативная традиция не имеет в мыслях Вернадского аргументарного веса и он отмечает, что «Газовая атмосфера Земли едва ли поэтому является созданием фазовых равновесий планетного вещества, не есть астрономическое явление, но есть выявление химических и биогеохимических процессов земной коры... Земная атмосфера (тропосфера) не есть астрономическое явление в своей основе» (1992, с.с.230,235). Аналогично нетрадиционно выявляет Вернадский генетически прочную связь живого вещества с водной оболочкой Земли (гидросферой): как жизнь невозможна без воды, так вода неотделима от жизни. Вернадский исходит при этом из идеи постоянства массы воды на планете, и вода, по Вернадскому, «является не только постоянной, геологически вечной, но она является единым связанным целым. Я буду его называть водным равновесием земной коры» (1983, с.126). Следовательно, между водой и жизнью в биосфере существует постоянная динамически организованная связь, и этим Вернадский опровергает узаконенную точку зрения в геологии о том, что источник основного объёма воды в гидросфере располагается в глубинных недрах Земли, откуда она транспортируется на поверхность вулканическими процессами (так называемая ювенильная концепция или гипотеза дегазации мантии Земли).

Итак, биосфера, находясь под умственным протекторатом русского учёного, оформилась в своеобразное образование, которому трудно подобрать иное определение, как дом жизни, и это сооружение состоит из трёх неразъединимых этажей: атмосферы, гидросферы и литосферы (осадочной оболочки). Такой познавательный образ биосферы не нашёл благосклонного отношения ни в одной из заинтересованных отраслей – геологии, биологии, астрономии, климатологии, и только в среде непризнанного пульсационного воззрения Н.Е.Мартьянов почти слово в слово воспринял новацию Вернадского: «Именно жизнь создала атмосферу и гидросферу. Именно её деятельность определила «циркуляцию вещества в биосфере». И, следовательно, зародившись на далеко не жемчужной планете, именно жизнь и превратила её в жемчужину, необходимую для появления человека» (1996). А самобытность феномена Вернадского обеспечивалась тем, что полновластной хозяйкой дома поставлено живое вещество, и в номотектическом закреплении этого положения проявился триумф квазиоткровенного мышления Вернадского. Подвергнув определённому когнитивному синтезу предыдущие два великие постулата, Вернадский получает третий великий постулат: закон живой жизни. Формулировка этого постулата лишена чеканной доктринальной формы и категоричности закона и в авторском виде подана: «Жизнь создаёт в окружающей её среде условия, благоприятные для своего существования» (1987, с.47; выделено мною – Г.Г.)

По многим линиям нацеливая, предусматривая и упреждая мысль на этой истине жизни, Вернадский, тем не менее, не берётся за отдельную рефлексию её смыслового содержания, хотя выставляет непререкаемый в геологическом мире аргумент эмпирической достоверности – геологическую (палеонтологическую) летопись. Вернадский пишет: «Взятая в целом палеонтологическая летопись имеет характер не хаотического изменения, идущего то в ту, то в другую сторону, а явления, определённо развёртывающегося всё время в одну и ту же сторону – в направлении усиления сознания. мысли и создания форм, всё более усиливающих влияние жизни на окружающую среду» (1989, с.127; выделено мною – Г.Г. ). Силлогистика закона живой жизни несёт в свёрнутом виде философские (теоретические), научные (эмпирические) и методологические противопоказания не только учреждениям социального института, типа геологии, биологии, климатологии, но и базовым элементам системы воинствующего материализма. Идиома Вернадского «энергетический биоцентр» с вызывающей прямотой указывает на сферу, где таятся философские корни науки Вернадского и которая была настолько чужда духу воинствующего материализма, что большевистский режим вынужден был изгнать эту сферу за пределы страны, – речь идет о русской духовной школе. С непринуждённой откровенностью закон живой жизни озвучивает (horribile dictu (страшно сказать) для материалиста-ленинца), – верховенство нематериального, чисто идеалистического фактора.

В сугубо научной плоскости закон живой жизни означает:1.Эволюция, если называть так органическую часть всеобщего развития, проходит под эгидой жизни и является функцией внутренней активности живого вещества, то есть, не жизнь открывается как результат эволюции, а эволюция суть последствие жизни; 2. Не жизнь приспособляется к внешним условиям, а внешние обстоятельства приспосабливаются жизнью для своих потребностей. Таковы главные следствия закона живой жизни Вернадского. Дарвиновское открытие естественного отбора, который непосредственно докладывает о свободном поведении организма в среде своего обитания, оказывается не менее, чем онтологическим доказательством закономерности, отмеченной Вернадским.

Беря в биологическом аспекте биосферы все изложенные новации Вернадского в комплексе и в философском контексте, необходимо следует признать, что живое вещество, как объект познания, рассматривается Вернадским в понятиях, концептуально отличных от академической биологии, то есть, биосфера Вернадского принадлежит к некоей иной биологии. Это отличие, помимо непринципиальных разночтений, содержательно состоит из кардинальных различий в основополагающих моментах: представлении о конкретном субъекте-носителе и воззрении на динамику естественного отбора. Субъектом-носителем в академической биологии принята так называемая популяция – совокупность или население однотипных организмов, ещё называемых биоценозом; в общем моменте понимается «Популяция как элементарная эволюирующая единица» (И.И.Шмальгаузен). В таком качестве популяция принципиально не сходится с субъектом-носителем, заявленным Вернадским в лице «энергетического биоцентра», и между ними наличествует та полярная разница, какая существует между коллективом и индивидуальностью.

Подобная разнозначимость субъектов-носителей необходимо приводит к ещё более разительным расхождениям по второму пункту. Основным динамическим принципом естественного отбора в современной биологии традиционно утвердилась борьба за существование, реально действующая в виде механизма элиминации (уничтожения, подавления) неприспособленных особей. Академик И.И.Шмальгаузен определил: «Борьба за существование всегда связана с элиминацией менее приспособленных особей и только через эту элиминацию ведёт к естественному отбору, т.е. переживанию и размножению особей, наиболее соответствующих данным условиям существования. Элиминация является обязательным выражением всех форм борьбы за существование» (1946, с.117). В коренном отличие от изложенного биосферный кодекс Вернадского не содержит понятий о «приспособленных» и «неприспособленных» организмах, здесь каждая особь есть «энергетический биоцентр», а потому нет никакой надобности в механизме элиминации.

А само явление приспособления, рассматриваемое в учении Вернадского с позиции закона живой жизни, выводится в полном противоречии с канонизированной схемой адаптациогенеза (учения о приспособлении), принятой в традиционной биологии как основной механизм видообразования. Следовательно, по Вернадскому, не организм есть результат приспособления (адаптации), а приспособление (адаптация) суть продукт жизни организма, и не борьба за существование определяет смысловое содержание этой жизни, а взаимная помощь спороднённых особей даёт ей направление, и потому представление об элиминации исключено из теории биосферы Вернадского целиком и полностью. Таким образом, мысль своего учителя В.В.Докучаева о взаимопомощи в органическом мире Вернадский в противовес борьбе за существование расширил до идеологического фундамента теории биосферы, чем обозначил неклассический статус своего учения, а в лице последнего и неклассическое направление в естествознании.

В русле этого направления Вернадский оценивает познавательный уровень современной ему биологической науки: «Изучая живые организмы, биологи в большинстве своих работ оставляют без внимания неразрывную связь, теснейшую функциональную зависимость, существующую между окружающей средой и живым организмом. Ясно сознавая организованность организма, они совершенно не учитывают организованность среды., в которой живёт организм, т.е. биосферы. Эта среда представляется им инертной, от организма не зависимой, – как хорошо и ярко выразил Клод Бернар – космической. Так, изучая организм, они изучают не природное тело, а идеальный продукт своей мысли. Это – часто удобный, даже необходимый приём научной работы, очень распространённый в естествознании. Следуя ему, сложные явления природы заменяют упрощёнными моделями, идеализируют эмпирические выводы или факты, от них отходят. Материальный треугольник не есть треугольник геометрии, «атмосфера» физики не есть окружающая нас тропосфера, животное или растение биолога не есть живое, реальное тело, не есть природный организм... Живой организм биолога в «космической среде» в огромном большинстве случаев резко отличается в своём научном охвате от реального тела эмпирического значения – живого организма биосферы. Целые области биологических проблем в общем оставались и остаются вне кругозора биологии» (1983, с.51-52,53).

Но с наибольшей силой неклассическое мышление Вернадского раскрылось в вопросе о происхождении жизни на Земле. Почти все многочисленные теории и гипотезы возникновения жизни так или иначе имеют в качестве преамбулы представления о начальных примитивных органических формах, возникших в маловероятных и чуждых им условиях косного вещества. К примеру, концепция Л.Л.Морозова (1984) основана на лабораторно выведенном признаке живого – наличии киральной чистоты или нарушении зеркальной симметрии; аминокислоты живого вещества суть L-изомеры, а сахара есть D-изомеры. В неорганическом веществе действуют так называемые рацемические смеси, содержащие равное число левых и правых изомеров, и факторы, которые препятствуют возникновению ассиметрии, являются мощными и разнообразными, а факторы, способствующие возникновению киральной системы, – исчезающе малыми. Задача, по словам В.П.Казначеева, состоит в том, что «Необходимо, следовательно, проанализировать в эксперименте маловероятное событие, превратить в многократно усиленную последовательность событий, напоминающую цепную реакцию» (1989, с.73).

В таком виде данная задача определяет проблему происхождения жизни как концептуально ключевой гнозис материалистической философии и решение этой проблемы приобрело в материализме характер ритуального обряда, исходящего из общего логического стереотипа и предопределённых гностических заготовок. Каждая гипотеза при их пугающем изобилии должна обладать рядом обязательных условий: 1.Живое вещество необходимо происходит из неживого – процесс абиогенеза, в соответствие с чем естественная история Земли разделяется на два мегаэона – криптозойский (безжизненный) и фанерозойский (органический); 2.Первичные формы жизни необходимо должны быть примитивными, элементарными, и возникать дискретно, то есть в отдельных пунктах пространства и времени; 3.Процесс развития жизни необходимо должен двигаться в направлении превращения первичного маловероятного события в механизм действующего аппарата природы; 4.Законом на всех стадиях необходимо должно быть приспособление к меняющимся внешним условиям – процесс адаптациогенеза.

В теории биосферы Вернадского отсутствует что-либо похожее на академическую теорию либо гипотезу происхождения живой природы, – и это симптоматично, ибо этим учёный даёт понять, что генезис жизни есть проблема духовная, а не генетическая. В этом контексте Вернадский решительно отвергает одну из опор материалистического воззрения – процесс абиогенеза и замечает: «Проблема абиогенеза, создания homunculus-а не может интересовать геохимика; может интересовать и имеет значение только проблемы создания комплекса жизни в биосфере, т.е. создания биосферы». Вернадский извлекает из небытия и реанимирует задавленный мощью материалистического мировоззрения принцип Реди, сформулированный в ХУ11 столетии: «Omne vivum e vivo»(всё живое из живого), ибо, как он замечает: «Это было отрицание самопроизвольного зарождения и абиогенеза и провозглашение непрерывного единства живого вещества в окружающей нас среде – в биосфере – с самого его начала, если таковое было». Подобные заявления вовсе не являются данью прошлого либо голословными изречениями широкомыслящего творца, – Вернадский излагает итоги аналитической работы в рамках собственного, то есть, исторического, геохимического подхода: «Изучая геохимическую историю углерода, мы не видим в ней следов абиогенеза; нигде не существует органических соединений, независимых от живого вещества, которые свидетельствовали бы о существовании такого процесса в течение геологического времени. Геохимия доказывает тесную связь живого вещества с историей всех химических элементов, она нам являет его как часть организованности земной коры, совершенно отличную от косной материи. Нет в её данных места для абиогенеза, для произвольного саморождения. И нет признаков его существования». Из эмпирического принципа Реди Вернадский делает основание для своего первого великого постулата, поскольку «кажется совершенно законной идея вечности жизни», и выставляет комплексную преамбулу для своего познания происхождения жизни на Земле: «Живое вещество всегда, в течение всего геологического времени, было и остаётся неразрывной закономерной составной частью биосферы, источником энергии, ею захватываемой из солнечных излучений – веществом, находящимся в активном состоянии, имеющим основное влияние на ход и направление геохимических процессов химических элементов во всей земной коре» (1983, с.с.250,251).

Задача Вернадского в противоположность материалистического догмата формулируется в иных терминах: «с геохимической и геологической точек зрения вопрос стоит не о синтезе отдельного организма, а о возникновении биосферы» (1983, с.250). Тут на передний план выдвигаются забытые суждения Вернадского о «жизненной среде» и «монолите жизни», как о системном сочленении всего живого со средой своего обитания: «1) Жизненная среда не может быть сведена к морфологически единому организму, когда – то населявшему планету, живая среда не может быть морфологически однородна...2) Уже в связи с этим живая среда не могла произойти из единого одноклеточного организма, принесенного из космической среды...» И следует вывод, отрицающий преамбулу всех материалистических теорий происхождения жизни: «3) Неизбежно допустить, что, может быть и менее сложная жизненная среда сразу создалась на нашей планете как нечто целое в догеологический её период. Создался целый монолит (жизненная среда), а не отдельный вид живых организмов, к какому нас ложно приводит экстраполяция, исходящая из существования эволюционного процесса...Необходимо допустить одновременное создание ряда организмов разной геохимической функции, тесно связанных между собой, т.е. допустить абиогенез монолита жизни – задача экспериментально немыслимая» (1989, с.137).

Жизнь возникла вместе со средой своего обитания и экспериментальное воспроизводство примитивного первоорганизма – фикция, – таково резюме воззрения Вернадского, на каком базируется всё здание учения о биосфере. Логика учёного здесь прямо противоположна общепринятому научному мышлению: в приложении к концепции Морозова, по Вернадскому, всё должно быть наоборот – предпосылка зарождения жизни содержится в максимальной вероятности нарушения зеркальной симметрии и эти факторы будут наиболее активными. Но даже для формальных сторонников Вернадского новаторство такого мышления оказывается не под силу, как, к примеру, для М.М.Камшилова: «Развитие биосферы на нашей планете обязано маловероятному сочетанию благоприятных факторов как в начале формирования жизни, так и в течение последующих 3-3.5 млрд. лет» (1979, с.225).

Итак, Вернадский предусматривает, что не многоактное воздействие материальных факторов друг на друга с последовательным появлением новых факторов, а одновременно изменившееся динамическое состояние всей планеты вынуждало материальные агенты взаимодействовать по-новому и приводило к появлению биосферы, именно как системы, как органическое сочленённое единство живого и косного вещества. Однако учёный не показал механизм такого взаимодействия, – во всяком случае, техника биотического круговорота здесь явно не приемлема. Сама постановка Вернадским проблемы возникновения жизни в виде биосферы исключает классическую предпосылку всякого движения – внешнее воздействие, опосредованное в «первотолчке» Ньютона. По Вернадскому, источник активности переносится во внутрь организма, системы, объекта, что есть по своей сути не что иное, как объективные дрожжи принципа саморазвития – головного принципа пульсационной гипотезы и русского пульсационизма (М.М.Тетяев, М.А.Усов, Н.Е.Мартьянов). А это, в свою очередь, означает, что внутренняя активность сообщает системе определённое динамическое состояние, под влиянием которого протекает процесс возникновения нового качества или явления, и что в корне меняет стратегию естественного взаимодействия тел.

В русле классической ньютоновской механики стратегия взимодействия определяется так называемым законом инерции Ньютона-Галилея: всякое движение, а также его изменение, происходит только под воздействием внешнего источника. Принцип саморазвития делает внешнюю активацию моментом внутренней генерации, а стратегия контактирующих тел переходит со схемы взаимо-действия на схему со-действия. Биосфера, став результатом перехода всей планетной системы в новое динамическое состояние, воспроизвела и новую действующую силу – живое вещество, а точнее, она возникла вместе с этой силой, но обеспечила максимально возможные условия для её прогрессирующей и ускоряющей деятельности, – в этом заключён динамический смысл данной геосферы. Это обстоятельство опосредовано Вернадским в форме понятия «биогенной миграции атомов и химических элементов», а динамически обусловлено двумя биогеохимическими принципами.

Следовательно, функционирование живого вещества на планете неизбежно должно создать новый динамический режим, который и будет отражать внутреннее содержание биосферного динамического состояния как особой стадии естественной органической (геохимической) истории. В этом состоит глубочайший смысл мысли Вернадского о воздействии живого вещества на все параметры геологической среды. Не изменяя физического облика геологических агентов и при отсутствии какого-либо внешнего материального возбудителя, живое вещество вынуждало все действующие атрибуты земной коры взаимодействовать (а точнее, содействовать) в новом направлении, то есть формировать условия для своего существования. При этом Вернадский обнаруживает специализацию организмов в данном процессе и выделяет особо функциональные «организмы – концентраторы химических элементов»: «Таким образом, нам известны по крайней мере от 17 до 19 химических элементов, концентрирующихся в живом веществе. Эта концентрация приобретает ещё большее значение в силу факта, что эти организмы, концентраторы специальных химических элементов, не являются какими-нибудь редкими телами в природе. Наоборот, организмы-концентраторы встречаются в больших количествах, дают значительные массы вещества и тем самым играют видную роль в экономии биосферы» (1982, с.228).

Направление эволюции, таким образом, сориентировано в сторону изменения динамического состояния системы, которое должно разрешиться появлением нового явления и нового динамического типа эволюции (парадигма «эволюция эволюции»). Таким новым динамическим типом биосферы, по Вернадскому, стала ноосфера, но, главное, подобную эволюционную новацию у Вернадского осуществляет сила из разряда живого вещества и такой силой стал человек. Показав объективные предпосылки и давая знать о духовной необходимости появления человека, Вернадский внёс в вековечную, популярную и актуальную, но от этого не перестающей быть какофонией, проблему человека своё оригинальное видение, какое он нарёк: человек как геологическая сила. Переход биосферы в новое состояние, являющееся важнейшим рубежом геологической истории, не может являться и не является только прерогативой самой биосферы, то есть, взаимодействия внутри системы живое – косное.

Являясь несомненным результатом эволюции самой системы, это состояние в той же мере выражает результат взаимодействия между всеми геосферами в объёме планетарной системы. Это обстоятельство позволяет рассмотреть теорию биосферы шире авторских пределов и увязать учение Вернадского с непризнанной пульсационной концепцией Н.Е.Мартьянова, которая увидела свет лишь в 2003 году и о чём будет доложено в соответствующем разделе данного цикла. Пульсационная геология видит историю Земли в последовательности общепланетарных пульсационных актов, состоящих из смены динамических состояний планеты. Осадочная оболочка, как неотъемлемая часть биосферы, возникла и стала такой же ведущей осью в эволюции одного из них – в платформенно-геосинклинальную динамическую стадию геотектогенеза. Следовательно, живое вещество биосферы существовало внутри платформено-геосинклинального состояния планеты и формировало динамический режим этой стадии. Внутренняя эволюция биосферной системы ознаменовалась возникновением человека, который и стал действующим лицом в условиях изменившегося динамического состояния биосферы и планеты, превратившись в новую геологическую реальность.

Если необходимы свидетельства о наличии в советской науке негласных запретов на научную продукцию, выпускаемую академиком В.И.Вернадским, то смелая гипотеза о происхождении жизни на Земле служит красноречивым примером этому, – в соответствующих разделах советской науки отсутствует даже упоминание о ней, не говоря уже о научной оппоненции. А между тем своим гнозисом о генезисе жизни на Земле Вернадский как бы мимоходом разрешил наибольшую мистерию классического экспериментаторского познания, имеющую вид проклятия, – о демоне энтропии. Известно, что любое тело отдаёт в окружающий мир часть своей внутренней энергии, оказывающейся, таким образом, бесполезной для системы тела. Энтропия определяется как средство беспечной траты внутренней энергии в рамках так называемого цикла Карно и как мера деградации энергии из полезной в рассеянную, которая обладает тенденцией к возрастанию (интеграл Клаузиуса). Энтропия есть злая сила, творящая хаос из порядка, и благодаря ей «мир неумолимо приговорён к тепловой смерти» – таков вердикт высокоавторитетных Людвига Больцмана и Анри Бергсона. Жизнь как природное явление постоянно заводит академическую науку в тупик, а благодаря демону энтропии тупик кажется непреодолимым и самым непроницаемым. Ибо энергия, отдаваемая жизнью в окружающую среду, не только не утрачивается для организма, но, напротив, становится источником его жизнедеятельности. Один из светил европейской теплофизики П.Шамбадаль уныло констатирует, «что явления живой природы несовместимы с законом возрастания энтропии, который управляет физическим миром» (1967, с.275). На сколько научный мир был шокирован жизнью, как природной реальностью, очевидно свидетельствует Э.Шредингер, значившийся в лидерах современной квантовой науки, который, задавшись специальной целью, в трактате «Что такое жизнь с точки зрения физики?», вынужден был склониться к полумистическому решению: признанию некоей «отрицательной энтропии», посредством чего организм черпает порядок из окружающей среды.

В противовес такому физическому миропорядку концепция жизни и её происхождения Вернадского прочно опирается на идею об организме, как организаторе биосферы, как производителе, а не потребителе, порядка. Экспансия жизни, по данным Вернадского, безгранична, а потому перспектива мира прямо противоположна энтропийно-физическим предначертаниям, и отношение Вернадского к энтропийной картине мира, резко контрастировало с общепринятым шаблоном современной ему науки. Вернадский вещал: «Природные явления, выраженные энергетически, обыкновенно сводятся к принципу Карно. Мы знаем, что они всегда связаны с деградацией энергии; количество свободной энергии, способной производить работу, падает с каждым природным явлением. Энергия рассеивается в виде тепла, – энтропия мира, как говорил Клаузиус, увеличивается, и уровень тепла выравнивается. Если мир имеет границу, если совокупность природных явлений конечна, – из этого должен воспоследовать конец мира, – уравнивание энергии, которое не позволит проявиться никакому природному явлению, связанному с энергией. Долгое время эти выводы считались достоверными следствиями, законом природы; не находили исключений из этого правила, приведшего к важным научным открытиям».Позиция Вернадского в этом кардинальном пункте современной ему науки, таящем последние отголоски классического ньютоновского миросозерцания, была отнюдь не нигилистически-критиканской, а, как и всё в его научном творчестве, эмпирически обоснованной и фактически задокументированной.

Русский учёный убеждённо утверждает: «Проявления жизни являются эмпирическим фактом, с трудом входящим в рамки других природных явлений в аспекте принципа Карно. Уменьшение энергии, её рассеяние в виде тепла, не имеет места в жизни (такой, как мы её понимаем) зелёных хлорофильных растений или автотрофных микробов, взятых в природном аспекте, т.е. неразрывно от биосферы. Наоборот, в силу факта существования этих организмов количество свободной энергии, способной производить работу, очевидным образом увеличивается к концу их жизни в окружающей природе, в конце концов с ходом геологического времени. Свободный кислород, изготовляемый зелёными растениями, каменный уголь, образующийся из их остатков, органические соединения их тел, питающие животных, движения и другие физические и химические проявления, очень различные и многочисленные, представляют выявления новой деятельности энергии, не сопровождаемой никоим образом деградацией исходной лучистой энергии Солнца. Эта энергия перешла в такую форму, которая создаёт организм, обладающий потенциальным бессмертием, не уменьшающим, а увеличивающим действенную энергию исходного солнечного луча»

Выводное умозаключение Вернадского тут важно не столько как научное мнение само по себе, сколько как выражение нового научного мирообозрения, сформулированного русским натуралистом: «Энтропия Клаузиуса не имеет реального существования; это не факт бытия, это математическое выражение, полезное и нужное, когда оно даёт возможность выражать природные явления на математическом языке. Оно верно только в пределах посылок. Отклонение такого основного явления, каким является живое вещество в его воздействии на биосферу, в биосфере от принципа Карно указывает, что жизнь не укладывается в посылки, в которых энтропия установлена». И в качестве естественного закона поставлено философское суждение Вернадского: «Живое вещество становится, таким образом, регулятором действенной энергии биосферы» (1983, с.с.252,253,254,255; выделено мною – Г.Г.). В 1977 году глава Брюссельской школы теплофизиков Илья Пригожин был удостоен Нобелевской премии за цикл работ, где в числе прочего показано, что энтропия есть сила, творящая порядок из хаоса, а вовсе не наоборот, как прежде считалось Р.Клаузивиусом и Л.Больцманом.

Итак, суждения Вернадского о происхождении жизни на Земле, которым в строгом сюжетном понимании не пристало называться гипотезой либо концепцией, а скорее всего, идеологической схемой, дающей оригинальное видение проблемы в свете идеологии доктрины «адеквата человека», служат завершающим аккордом того раздела биосферной теории, где объектом познания положено живое вещество в образе органической жизни («биогенная миграция атомов и химических элементов»). Следующим тематическим разделом науки Вернадского выступает та часть теории биосферы, где объектом познания выставлено живое вещество в образе человека и которая была названа ноосферой (сферой разума). Сентенция о генезисе живой жизни помимо оригинальных и новаторских помышлений гениального автора явилась также когнитивным рубежом в его творчестве, поскольку сделав пульсацию динамических состояний мотором эволюции эволюции биосферы, в частности, «монолита жизненной среды», Вернадский доказал необходимость появления в биосфере особого состояния – ноосферы и человека как носителя и демиурга этого состояния.

Возведение человеческого фактора в ранг действующего агента естественного процесса в биосфере стало ноуменальным следствием из профетического прозрения Вернадским происхождения жизни на Земле и онтологическим последствием великого закона живой жизни. Это обстоятельство выглядит подсудным актом в глазах большой науки, которая рассматривала человека в естествознании не более, как своеобразную вещь в природе, не уйдя далеко от античного натурфилософского взгляда древних греков. И этим русский учёный обозначил зону размежевания между своим учением о биосфере и академической биологией, которая застыла перед человеком как биологическим явлением. Без понимания этого обстоятельства нет пути к осознанию нетрадиционной новаторской роли науки Вернадского в объёме всего цикла естествоиспытательских наук, а также к выяснению внутренних особенностей его собственного гнозиса, сделавших его самобытным явлением русской науки.

Динамической основой биологического взаимодействия, то есть, поведения организма в неорганической внешней среде, а также отношения с себетождественными особями, является процесс адаптации (приспособления) и адаптациогенез служит главным механизмом видообразования – генеральной операции эволюционной биологии. При всех дискуссируемых вариантах отношения среда – организм социальный институт безапелляционно выбирает одну позицию, credo которой изложил П.К.Анохин: «В этом отношении организация живых существ представляет собой в полном смысле слова отражение пространственно-временных параметров их конкретной среды обитания» (1978, с.13). Однако человек, взятый как биологический вид, безоговорочно не вписывается в биологическую адаптационную схему: человек не только приспосабливается к окружающей среде, но обладает способностью приспосабливать внешнюю среду к свои потребностям, – и даже более того, делает это последнее целью и смыслом своей жизни. Итак, в области человека линия органической эволюции претерпевает крутой перелом и, как пишут Н.П.Депенчук и В.С.Крисаченко: «Если вся предшествующая эволюция заключалась в приспособлении организмов к окружающей среде, то теперь наступил этап, когда живое приспосабливает окружающую среду к своим потребностям» (1987, с.207).

В этой кризисной ситуации социальный институт не нашёл ничего лучшего, как изъять человека из природного органического мира, то есть, из среды биосферы, и объявить его «сверхбиологическим» существом, – как извещает академик И.Т.Фролов, один из ведущих специалистов по гуманитарной теме в социальном институте: «Следовательно, специфика человека как биосоциального существа состоит в том, что его превращение в существо «сверхбиологическое» в основном высвободило его из-под власти эволюционных механизмов» (1983, с.84). Понятно, что манёвр со «сверхбиологическим» человеком не может избавить биологию не только от реальных противоречий в явлениях адаптации и видообразования, но и от антиномии собственного взгляда, которая отчётливо видна в свете воззрения Вернадского: закон живой жизни Вернадского не приемлется социальным институтом для всего органического мира, но неожиданно проявляет своё действие в гоменоидной сфере. Тем самым обнаруживается исторический и генетический разрыв между человеком и нечеловеческой природой, который спонтанно предписывается принципом «сверхбиологического» состояния человека и которым необходимо инкриминируется установка человека в природе – быть повелителем и покорителем природы. В совокупности это определяет гносеологический субстрат парадигмы воинствующего материализма в естествознании – опоры социального института, на отрицании которого базируются исходные моменты теоретической части науки Вернадского – учения о ноосфере.

(Окончание следует)