Онтологические прогулки

(Начало)

 

 С развёрнутым знаменем антропософии в западную философию вошёл независимо Рудольф Штайнер, и он же вызвал переполох, провозгласив, что человек образует трёхзначную конструкцию: тело, душа и дух. Но тройственный макет человека, невзирая на гностическую сенсационность, не оказала ноуменального воздействия на европейскую концепцию человека как члена человечества, ибо не вписывался в структуру традиционного европейского порядка, да и сам автор пытался ввести свою триадическую новацию под корень этой идеологии. Так что триада человека в антропософии, несмотря на мощнейшее оглашение, осталась гностической особенностью так называемого штайнеризма. Но в своём постижении Р.Штайнер сделал открытие, глубина которого не понята до сих пор: рыцарем антропософского образа австрийский мыслитель сделал русского философа В.С.Соловьёва. В образе Соловьёва Штайнер совместил самое трепетное и наиболее тонкое самосознание личности, облагороженное подъёмом «к самому себе», то есть завизированное антропософской печатью (см. мой трактат «Антропософия и её метод познания»).

В русской духовной среде тройственная конструкция тела, души и духа сразу стала уровнем самого глубокого постижения личности, и для русских мыслителей штайнеровское откровение было новацией только с терминологической стороны. Однако термин «антропософия», как и термин «теософия», в поле русской философии не имел широкого распространения и не пользовался ноуменальным авторитетом по той же причине: слишком много вульгарных, порочных и надуманных наслоений накрутилось на смысловом содержании антропософии, чтобы связывать с этим термином оригинальные и сокровенные постижения личности в русском духовном сочинении. Подлинное дефинитивное значение антропософии, как познания самого себя, раскрывается в триединую совокупность человека, и настоящее понимание сущности личности может быть получено только в координатной системе с тремя осями – тело, душа и дух. Законообразным подтверждением сказанному выступает итоговое суждение Е.П.: «С того времени, когда Дельфийский оракул возвестил вопрошающему: «Человек, познай себя», мир не знал более высокой и важной истины». Сама же Е.П. воспринимает положение о том, что «…человек являет собой сложное существо, состоящее из тела, разумной души и бессмертного духа», как «ключ к теософии».

Можно даже сказать, проникая в глубину постижений Е.П., что она располагала собственным представлением об антропософском учении. Е.П. определяет: «Человек - это троица, состоящая из тела, души и духа; но, тем не менее, человек един, и, конечно, не ограничивается своим телом. Именно тело является его собственностью, временной одеждой человека. Три "Эго" - это ЧЕЛОВЕК в его трех аспектах астрального, интеллектуального или психического, и духовного планов, или состояний». В этом плане особый интерес вызывают следующие рассуждения Е.П.: «И только те мыслители, которые, следуя дельфийским предписаниям, познали жизнь в своих внутренних личностях, те, кто тщательным образом изучил её в самих себе, прежде, чем попытаться проследить её и проанализировать её отражения в своих более внешних оболочках, были вознаграждены некоторым успехом…Одним из таких философов является великий русский романист и реформатор, граф Лев Николаевич Толстой». Здесь важно, что, ссылаясь на Л.Н.Толстого, Е.П. сама указывает на истоки своего воззрения – русскую духовную философию, а в своих теософских взглядах склоняется к толстовству: «Сколь близки его (Толстого – Г.Г.) взгляды к эзотерическим и философским учениям высшей теософии» («Наука жизни», 1887г.).

 

 

 

 

 Телесный облик человека из прошлого есть онтологический образ, созданный по биографическим данным, однако антропософский профиль личности является по всем параметрам terra incognita(неизвестная земля), прежде всего, для биографического жанра. Ибо антропософская система координат рассматривает личность в виде самостоятельных параметров – тела, души и духа, хотя в реальной действительности она (личность) дана и функционирует в неразрывном единстве этих модусов. В смыслах обыденного понимания данное противоречие означает то, что биографическое описание и освидетельствование любого предмета или явления дано исключительно на языке и алфавите ratio, ибо другого наречия и диалекта мы не знаем.

Но любое рационалистическое производство зиждется на процедуре логического выведения, где обязаны присутствовать причина и следствие, нечто первичное и нечто вторичное. Поэтому в каждом биографическом повествовании так велика роль внешних силовых событий, и человек является в общество, как правило, зависимой фигурой  (говорят, «социокультурное влияние»). Антропософский подход отвергает верховенство социокультурного воздействия по определению, поскольку ставит во главу угла самодержавную индивидуальную личность. Но, тем не менее, знание (и понимание) антропософского аспекта каждого человека необходимо должно исходить из рационалистических признаков его существования. И фактическая данность предмета есть обязательная предпосылка его антропософского познания, если согласиться с тем, что в антропософской триаде заключено наибольшая глубина постижения личности.

Итак, изучение телесного облика есть необходимая, самая первая и самая рациональная стадияантропософского познания. По-другому, антропософский телесный облик можно назвать внешним видом гоменоидного типа личности, а типология (классификация) есть чисто рационалистическая процедура, осуществлённая на уровне первой стадии посредством  реальных фактов, взятых в показаниях ratioс целым рядом особенностей, о которых будет сказано в дальнейшем изложении. И даже, если отдельные характеристики должны на языке ratioсчитаться неверными или неправильными, то это обстоятельство не лишает их права на реальнее существование, а ошибочными в этом плане могут быть рационалистические правила и законы.

При этом следует указать, что феномен факта здесь понимается не в рациональной редакции, то есть не как истины в последней инстанции, а в представлении русского духовного кодекса, то есть как сырьевой материал для истины; факт не есть нужное умственное направление, а лишь взгляд в нужном направлении, с которого начинается исследовательский поиск. Как полнокровная рациональная операция, типология человека должна опираться на максимально объективную основу, и в силу этого антропософский метод предпочитает исключительно непосредственные и прямые свидетельства о фактах: наблюдения очевидцев и прямую речь действующих лиц. Из обширнейшего литературного и биографического материала, посвящённого Е.П., в данном изложении весь приоритет отдаётся воспоминаниям родственников Е.П. и её личным мемуарам, а из биографий – зарубежным, более объективным и эмоциональным, писаниям: А.П.Синнетт «Эпизоды из жизни Блаватской»; Мэри К.Нэф «Личные мемуары Е.П.Блаватской»; Сильвия Крэнстон «Елена Петровна Блаватская. Жизнь и творчество основательности современного теософского движения».

Из антропософской триады человека компонент «тело» кажется наиболее знаемой константой, и, тем не менее, мало найдётся аналитиков, которые могли бы отказаться от стенания О.Мандельштама: «Дано мне тело, - что мне делать с ним, таким единым и таким моим?». В биографической литературе внешний  (физиономический) вид человека, что обычно считается «телом» per se, не принимается в расчёт, как в житейской оценке человека телесная форма не числится значащей характеристикой. Я не говорю о религиозном определении тела, в частности, в христианстве, ибо это прорицание не касается сущности тела, а относится к духовным особенностям самой религии. В психологическом  цикле наук нет отрасли, где индивидуальное тело служило бы объектом познания, - итак, «тело» в обособленном виде не обладает  индивидуальными оценочными критериями.

Но имеется особого рода коллективное сочетание факторов, в координатах которых тело приобретает своеобразный, с отличительными признаками, лик. Дисциплина, изучающая это явление, называется генеалогией (с греческого, родословие). Здесь, в курсе сюжета ведущейся беседы, особое значение приобретает методологический момент: в какой мере внутреннее содержание академической генеалогии, как специфической отрасли, способно стать познавательным ключом для телесного облика Е.П.? Насколько генеалогическое внутреннее содержание, посредством которого данный телесный облик имеет свои характеристические черты и свойства, идеологически соответствует теософской сущности духопостижения Е.П., а точнее, в какой форме теософская сущность найдёт своё отображение в телесном облике? В итоге настоятельно вырисовывается необходимость критического обзора официально принятой дефиниции генеалогии.

В соответствии с академическим энциклопедическим определением генеалогия – это вспомогательная историческая дисциплина, занимающаяся изучением истории родов, происхождения отдельных лиц, установлением родственных связей. Википедия – свободная энциклопедия обозначила: «Генеалогия является вспомогательной исторической дисциплиной (прикладной исторической дисциплиной)…» наряду с палеографией, дипломатией, геральдикой, нумизматикой и некоторыми другими отраслями знания, имеющими узко прикладной характер. Однако формальность и недостаточность традиционного понимания генеалогии уже не вызывает сомнений в аналитической сфере, где предлагаются дефиниции генеалогии (родословия) выходящие далеко за пределы «вспомогательной» исторической отрасли. Так, М.В.Борисенко определил: «Генеалогию можно рассматривать как синтетическую макродисциплину по истории родовой сущности людей»; обращает на себя внимание вывод О.Н.Наумова: «Генеалогия приобретает характер единой гуманитарной науки о людях»; О.В.Петрова обобщила: «В дальнейшем в исторической литературе существовали обе тенденции в определении предмета генеалогии – от предельно узкой, ограничивающей ее функции только достоверным доказательством факта родства, и до расширительного толкования, которое наряду с реконструкцией собственно родословных включает исследования исторических биографий, истории семейств и их имущественного положения, социального статуса, места в системе государства, вклада в общественную и культурную жизнь». Итак, несколько утрируя, в научном содержании генеалогии можно выделить два ракурса: в одном случае – исследование родовых традиций, в другом – изучение культурного уровня родов; в одном – это конкретный человек, связанный с прошлым и будущим родственными связями, в другом – это система родственных связей в исторической жизни семьи и всего рода.

Таким образом, дефиниция науки генеалогии (родословия) в современном виде не может считаться достаточной, а имеется все основания полагать предметом познания генеалогии человека и его родственное окружение. Это спонтанно исключает в генеалогии какой-либо статус «вспомогательности» или «дополнительности», и при такой точке зрения генеалогия претендует войти в цикл основных наук о человеке, и даже стать базовой отраслью генетики человека, тогда как сейчас генеалогия числится в штате этнографических дисциплин. Авторитет в сфере родословия профессор М.Е.Бычкова заявила: «генеалогия из науки, обрабатывающей исторический материал по истории семьи, добытой из различных источников, способна и должна превратиться в науку, собирающую такой материал у самых различных семей, сохраняющую современную устную историческую память для будущих историков» («Генеалогия в современном краеведении», 1989). Выводя роль генеалогии в краеведении, Бычкова утверждает генеалогию в экологической парафии, а это важно, и имеет самостоятельное значение.

Трансформация генеалогии имеет и серьёзные философские резоны.  В Интернет-сайте по адресу в лекции «Генеалогия – вспомогательная историческая дисциплина» сделано любопытное заключение: «Существует и философское объяснение данному явлению. Среди вечных тем духовной культуры человечества во всех ее подразделениях важнейшей является проблема жизни и смерти. Один из аспектов этой проблемы связан с идеей обретения бессмертия, которая рано или поздно оказывается в центре внимания человека. Так вот, один из видов бессмертия – в генах потомства, близок большинству людей. Мощнейшим из влечений человека является стремление увидеть свои черты в детях, внуках и правнуках. С этим связывается наследование не только физических признаков, но и нравственных принципов семейного занятия или ремесла».

Здесь автор, как видно, того не подозревая, и непроизвольно влекомый своей интуицией, затронул колоссальной важности проблему. С научной стороны эта проблема раскрывается в самую тонкую материю теории биосферы В.И.Вернадского – проблему размножения живой жизни. Изложенные соображения о бессмертии есть не что иное, как иносказание о вечности: каждая личность в лице своего потомства передаёт себя в вечность. Если любая личность соотносится с вечностью, оставляя после себя думы, идеи, мысли, то в наследовании своих физических черт в потомстве личность доставляет в вечность свой телесный облик. В этом состоит первейшая обязанность жизни в целом, как в органическом, так и неорганическом мирах, а потому жизнь как вселенский постулат вечна и бессмертна. В данном пункте, через  представление вечности и бессмертия, генеалогия как наука смыкается с генеалогией как мистикой, и на этом субстрате мыслится контур новой дисциплины, где антропософские ингредиенты будут играть свою познавательную роль. В антропософском разрезе основная особенность генеалогии состоит в её способности из условий происхождения и родственных связей выявлять в каждой отдельной личности (или тела) ориентиры или признаки культурного предрасположения, и эти критерии возможно обозначить условно, как культурный индекс.

С позиции традиционной генеалогии (генеалогия как наука, как ratio) родословие Е.П. по материнской линии восходит к племени Рюриковичей, и связана родственными узами со знатным русским родом князей Долгоруких, где находится и основатель Москвы (Википедия – свободная энциклопедия). Мэри К.Нэф в своём труде написала: «Старый друг семьи, Е.Ф.Писарева говорила: "У Е.П.Б. очень интересное происхождение — среди ее предков были французы, немцы, русские. Ее отец принадлежал к роду наследных макленбургских принцев Ган фон Роттенштерн-Ган. Ее мать была правнучкой гугенота Бандрэ де Плесси, изгнанного из Франции по религиозным причинам; в 1784 году его дочь вышла замуж за князя Павла Васильевича Долгорукого; их дочь — княжна Елена Павловна Долгорукая вышла замуж за Андрея Михайловича Фадеева — это была бабушка Елены Петровны Блаватской, которая воспитывала рано осиротевших детей своей дочери. Она была выдающейся, высококультурной и исключительно образованной женщиной необыкновенной доброты; она переписывалась со многими учеными, например с м-ром Мурчесоном, президентом Лондонского Географического Общества, и другими известными ботаниками и минералогами... Она знала пять иностранных языков, прекрасно рисовала и была во всех отношениях замечательной женщиной. Свою одаренную натуру она передала дочери — Елене Андреевне, матери Елены Петровны. Елена Андреевна писала романы и рассказы, была известна под псевдонимом "Зинаида Р." и пользовалась широкой популярностью в 40-х годах. Многие горевали из-за ее ранней кончины, а Белинский посвятил ей несколько лестных строк, назвав ее "русской Жорж Санд"». ( Мэри К.Нэф «Личные мемуары Е.П.Блаватской»).

Если рассмотреть это генеалогическое явление с антропософской (мистической) стороны, то окажется, что Е.П. происходила из того слоя русского дворянства, которое, преобразившись под влиянием реформ Петра из закостенелого боярского сословия, стало плодоносной средой русского духотворчества. Эта среда расцвела в эпоху Екатерины IIи была прославлена в русской истории тем, что именно она породила самостоятельную русскую культуру со специфическими национальными достоинствами. Эту прослойку русского дворянства правильно было бы обособить в поле русского общества и назвать пушкинской прослойкой, выявление принадлежности Е.П. к пушкинской прослойке важно, прежде всего, в силу того, что удостоверяется: родина Е.П. – русская культура, а далее, определяется высочайший культурный индекс, как ведущий знак телесного облика Е.П.

Е.П.обладала незаурядным изобразительным художественным дарованием, и её описания неизменно вызывали эстетическое наслаждение и впечатление. В "Разоблаченной Изиде" Блаватская описывает многие из своих приключений. Вот одно из них, происшедшее в Египте: "Музыка волнует каждого. Мелодичное пение, слабое посвистывание, сладкий напевный звук флейты, привлекают пресмыкающихся, где бы они ни находились. Это факт, который мы наблюдали часто. В Верхнем Египте каждый раз, когда наш караван останавливался, один молодой человек из нашей группы путешественников, вообразивший, что он прекрасно играет на флейте, развлекал нас своей игрой. Погонщики верблюдов и другие арабы в таких случаях всегда останавливали его, так как им очень досаждало неожиданное появление целых семей пресмыкающихся, которые обычно, наоборот, уклоняются от встреч с путешественниками. Однажды мы встретились с другой группой туристов, среди которых были профессиональные укротители змей, и наш виртуоз был приглашен ими показать свое искусство. Только он начал играть, послышался легкий шелест, и музыкант наш задрожал от ужаса, увидев у своих ног огромную змею. Змея эта с поднятой головой пристально глядела на него и медленно, как бы бессознательно, ползла, раскачивая свое тело и следя за каждым движением музыканта. Затем показалась вторая змея, третья, четвертая, за ними последовали другие. Мы все оказались таким образом в их избранном обществе. Некоторые туристы в испуге взобрались на своих верблюдов, другие спешили найти иные убежища. Но паника была напрасной: искусные чародеи из второй группы, их было трое, начали петь и вскоре они оказались покрытыми змеями с ног до головы. Когда змеи приближались к ним, они как бы оцепеневали, погружаясь в глубокую каталепсию с полузакрытыми глазами. Осталась непокорной только одна большая змея с блестящей кожей. Этот "меломан" пустыни продолжал грациозно кланяться и раскачиваться, как если бы она всю жизнь танцевала на своем хвосте, сохраняя при этом в своих движениях прежний ритм флейты. Змея эта не захотела поддаваться арабским чарам, всецело отдавшись музыке флейтиста, который, в конце концов, не выдержал и сбежал. Тогда присутствовавший заклинатель змей вынул из своей сумки полузавядший росток какого-то растения, сильно пахнущего мятой, и повеял этим ростком перед змеей. Змея, продолжая стоять на своем хвосте, стала приближаться к растению. Еще через несколько секунд этот "исконный враг человека" оказался обвитым вокруг руки чародея и застывшим»

К этому не могу отделаться от соблазна наряду с талантом бытописания показать её умения видеть и чувствовать природу, её блестящего пейзажного мастерства: «С последним, исчезнувшим за горизонтом золотым лучом вся окрестность будто разом подернулась светло-фиолетовою прозрачною дымкой. С каждой минутой сгущались тропические сумерки: постепенно, но быстро утрачивали они свой мягкий, бархатистый колорит, делались все темнее и темнее. Словно невидимый живописец накладывал на окружающие нас леса и воды одну тень за другою, тихо, но непрерывно работая гигантской кистью своей по чудным декорациям на фоне нашего островка... Уже слабые фосфорические огоньки зажигались вокруг нас: блистая против черных древесных стволов и величественных бамбуков, они исчезали на ярко перламутровых серебристых просветах вечернего неба... Еще минуты две-три, и тысячи этих волшебных живых искр, предвестники царицы ночи, запылали, заиграли кругом, то вспыхивая, то потухая, сыплясь огненным дождем на деревья, кружась в воздухе над травой и над темным озером... А вот и сама ночь. Неслышно спустившись на землю, она вступает в свои верховные права. С ее приближением все засыпает, все успокаивается; под ее прохладным дыханием утихает вся деятельность дня. Как нежная мать, она убаюкивает природу, бережно окутывая ее своим легким черным покровом; а, усыпив, стоит настороже над усталыми, дремлющими силами до первой зари...»

 

 

 

Итак, телесный облик Е.П. в антропософском представлении определился в форме своеобразной фигуры, характеристические черты которой явлены из коллективных показателей происхождения и родственных связей. Следующая из координатных осей, на какие условно разбита антропософская триада личности, является душа (psyche) или психологическая константа. Первое и самое важное отличие «тела» от «души» заключено в том, что первое является коллективной категорией, а второе – исключительно индивидуальной величиной. Но в этом отличии нет противоречия, а, напротив, здесь олицетворено великое единство коллективного и индивидуального. Я могу только констатировать это единство как эмпирический факт в жизни Е.П., оставляя в стороне огромной контекст этой самостоятельной философемы, входящей в состав основополагающей проблематики философии.

 Тётя Е.П.Блаватской и её первый биограф Н.А.Фадеева пишет о племяннице: «Как ребенок, как молодая девушка, как женщина она всегда была настолько выше окружающей её среды, что никогда не могла быть оцененной по достоинству. Она была воспитана как девушка из хорошей семьи … необыкновенное богатство её умственных способностей, тонкость и быстрота её мысли, изумительная легкость, с которой она понимала, схватывала и усваивала наиболее трудные предметы, необыкновенно развитый ум, соединенный с характером рыцарским, прямым, энергичным и открытым — вот что поднимало её так высоко над уровнем обыкновенного человеческого общества и не могло не привлекать к ней общего внимания, следовательно, и зависти, и вражды всех, кто в своем ничтожестве не выносил блеска и даров этой поистине удивительной натуры».

 Вера Желиховская, талантливая писательница, сестра Е.П., в воспоминаниях описывает: «Воображением, вернее тем, что все мы тогда считали воображением, Елена была наделена с самого раннего детства. Часами она могла рассказывать детям моложе и старше ее невероятные истории с уверенностью очевидца, который знает, о чем он говорит. Будучи в одних случаях храброй, бесстрашной маленькой девочкой, в других — она была охвачена сильным страхом, порожденным ее же галлюцинациями. Она говорила, что ее преследуют "ужасные, светящиеся глаза", часто боялась неживых предметов. Никто на это не обращал внимания, а многим ее поведение казалось смешным. В таких случаях она крепко зажимала глаза и отчаянно кричала, пугая весь дом, и старалась укрыться от взгляда "привидения", за которое она принимала какую-нибудь висящую одежду или мебель. Иногда на нее находил приступ смеха. Она объясняла, что этот смех вызван шалостями ее невидимого друга. Невидимых друзей своих игр она находила в каждом укромном уголке, в каждом кусте нашего старого парка. Зимой, когда наша семья переезжала в город, она с этими друзьями играла в большой гостиной в нижнем этаже дома, который с полуночи до утра всегда пустовал. Несмотря на запертые двери, Елену много раз находили ночью в этом темном помещении, иногда в полусознательном состоянии, иногда крепко спящей, но никогда она не могла объяснить, как она туда попала из нашей общей спальни, которая была в верхнем этаже. Таким же таинственным образом умудрялась она пропадать и днем. После долгих поисков ее находили тогда в каком-нибудь никем не посещаемом месте. Однажды ее нашли на темном чердаке, под самой крышей, среди голубиных гнезд. Возле нее толпились сотни птиц, и она объяснила, что она "укладывает их спать" (по законам "Мудрости Соломона"). И, действительно, на ее руках были голуби, которые, если и не спали, то, во всяком случае, были неподвижными, как бы одурманенными». Необычайно впечатлительная девочка, всегда психологически возбуждённая, она обладала также почти невероятным художественным воображением и огромной фантазией. Вера Желиховская продолжает: «По-видимому, в древние времена это место было морским дном или дном большого озера. Удивительным было то, что Елена рассказывала нам на этом месте. Это были ее видения, а не просто рассказы. Улегшись плашмя на землю и упершись подбородком на руки, почти зарывшись глубоко в песок, она описывала нам все это подводное царство, его жизнь, борьбу, которая в нем происходила, уверяя при этом, что все это она видит. Своим крошечным пальчиком она рисовала на песке давно вымерших морских чудовищ, и перед глазами слушающих ее проходили картины фауны и флоры в то древнее время.  Слушая ее рассказы о небесно-голубых волнах, которые в радужных красках отсвечивали на песке морского дна игру солнечного света, о коралловых рифах и сталактитовых пещерах, о морской траве с прекрасными блестящими на ней анемонами, мы как бы ощущали прикасание прохладных вод к нашим телам, которые превращались в прекрасные морские существа. Наше воображение следовало за ее рассказами, теряя представление о действительности. Позднее она уже никогда нам так не говорила, как это было в раннем детстве. Ее источник иссяк. Но тогда она завладевала своей аудиторией и вела ее за собой, заставляя видеть то, что видела она, хотя бы и не так ясно…Она говорила так красноречиво, таким красочным языком, что даже взрослые незаметно для себя оказывались увлеченными ее волнующими рассказами. Младшая же аудитория верила каждому ее слову»

К этому следует добавить слова самой Е.П.: «…во мне нет никакой женственности. Если бы в моей юности какой-то молодой человек посмел заговорить со мною о любви, я застрелила бы его как собаку, стремящуюся меня укусить. До 9 лет единственными «нянями», которых я признавала, были артиллерийские солдаты и калмыкские буддисты». Итак, объективные эмпирические данные неопровержимо свидетельствуют, что в лице Е.П. имеет место быть психологический уникуум, то есть человеческая личность, владеющая врождённым комплексом психических параметров, обладающая независимой и бурной моторной энергетикой, а также неподвластной никому, кроме собственной воли. Все биографы Е.П. цитируют предсмертные слова её матери, «русской Жорж Санд»: «Ну что же, может оно и лучше, что я умираю, по крайней мере, не придётся мучиться, видя горькую участь Елены! Я совершенно уверена, что доля её будет не женской, и в жизни ей суждено много страдать».

Как психологический уникуум, Е.П. обязана обладать свойствами, которые выделяли бы её из множества себетождественных гоменоидов с банальными психическими качествами. Во всех биографических описаниях Е.П., прямо или косвенно, проскальзывают указания или непосредственные признаки и штрихи некоего нетривиального сверхчувственного восприятия Е.П., а также несомненной экстрасенсорной способности психического комплекса Е.П. В прямом виде это дано в описаниях происшествия с семейством Теклы Лебендорф, под месмерическим влиянием которого Е.П. находилась в возрасте от восьми до пятнадцати лет. А.П.Синнетт сообщает по этому поводу: «Она была, как тогда говорили ее современники, "хорошо пишущим медиумом". Это означает, что она могла сама написать ответы в то время, когда говорила с окружающими на совершенно постороннюю тему... Блаватская рассказала нам, что в детстве и позже, она в этих случаях видит мысль спрашивающего или ее яркий отблеск, как будто бы эта мысль висит в царстве теней вблизи головы вопрошающего. Ей надо только внимательно снять с нее копию или позволить руке механически записать ее. Во всяком случае, она никогда не чувствует, что ею руководит какая-то внешняя сила, т.е. никакие "духи" ей не помогают... Когда чью-либо мысль надо было передать стуком, положение было другое. Прежде всего, ей надо было прочесть мысль спрашивающего, запомнить и объяснить ее, затем следить за тем, как произносят, одну за другой, буквы алфавита и направлять поток воли, чтобы он произвел стук при нужной букве".

А сама Е.П. таким образом описывает своё состояние, нередко приводящее к тяжёлому недугу: «"Когда меня называют по имени, я открываю глаза и являюсь сама собой, но только меня оставляют в покое, я опять погружаюсь в свое обычное дремотное состояние полусна и становлюсь кем-то другим (кем именно, она не говорила). Это была болезнь, которая медленно, но непреложно, убивала меня. Аппетит был потерян полностью, я не ощущала жажды и часто неделями ничего не ела, выпивала лишь немного воды. Так за четыре месяца я превратилась в живой скелет. Иногда, когда меня звали по имени, а я в то время была в своем другом "Я" и беседовала с кем-то в этой своей жизни сна, я сейчас же открывала глаза и разумно отвечала, ибо я никогда не бредила, но только я затем закрывала глаза, то это "другое я" продолжало фразу с того слова или полуслова, на котором меня прервали. Когда я бодрствовала и была сама собой, я хорошо помнила все что было, когда я была другой сущностью, но когда я была другой, я никакого представления не имела о Елене Петровне Блаватской, я находилась в другой далекой стране и была совсем иной индивидуальностью, и у меня не было ни малейшей связи с моей теперешней жизнью".

Итак, Е.П. в координации «души» явлена в образе психологического уникуума, состоящего из двух частей: рациональной (психической, psyche) и иррациональной (оккультной, мистической), и оба слагаемые даны в самобытном и оригинальном виде, производящими в совокупности единственную и неповторимую человеческую индивидуальность. Как не относиться к достоверности данной градации на две части, а более всего, к реальности иррационального компонента, вознесение Е.П. в качестве единоличной уникальной личности не может подвергаться сомнению. Следует признать, исходя из объективности последнего, что Е.П. по характеру своей внутренней психической структуры (независимость и самобытность) и по виду функциональной деятельности (мистические и оккультные акции) относится к разряду объектов-субъектов, которые опосредуются только в русской духовной школе, поскольку только здесь исповедуется культ личности. В этом состоит самое главное следствие, вытекающее из душевной координации, которая отвергает отторжение Е.П. в русской духовной философии.

Таким образом, жизнь Е.П. протекала в двух ключах, а потому была полна аномальных явлений и необычных происшествий, оправдывая пророческие слова её матери. Одним из таких приключений, прошедших в психическом (первом) плане, была история с замужеством Е.П., поставившая на дыбы всю немалую родню Е.П. Причиной происшествия был строптивый характер Е.П.: поспорив однажды с гувернанткой, которая в сердцах заявила, что с таким характером её не возьмут замуж, и даже престарелый генерал Н.В.Блаватский не захочет взять её в жены,  17-летняя Е.П. через три дня сделала предложение Блаватскому, вице-губернатору Эриванской губернии в Закавказье, старше её почти в четыре раза. Блаватский согласился, а перед венцом Е.П.заявила ему: «Вы делаете большую ошибку, женясь на мне. Вы очень хорошо знаете, что достаточно стары, чтобы быть мне дедушкой. Вы сделаете кого-то несчастным, но это не буду я. Что касается меня, то я не боюсь вас, но предупреждаю, что вы ничего не получите от этого брака». Она сбежала от своего мужа девственницей, но оставила за собой фамилию несостоявшегося мужа. После смерти генерала Н.В.Блаватского, которому на тот момент было 97 лет, Е.П. сделала типичное для себя заявление: «Я – вдова, счастливая вдова, и я благодарю Бога. Я не хотела бы быть рабой самого Всевышнего, не говоря уже о рабстве у человека».

Побег от мужа также происходил в режиме необычных приключений. Двоюродный брат Е.П.Блаватской, граф Сергей фон Витте, выдающийся государственный деятель России конца XIX– начала XXвеков в своих "Воспоминаниях" писал о ней: "...вскоре она бросила мужа и переехала из Эривани в Тифлис к деду... Когда Блаватская появилась в доме Фадеевых, то мой дед счел, прежде всего, необходимым отправить её скорее в Россию к ее отцу, который в то время командовал батареей где-то около Петербурга. Так как тогда железных дорог на Кавказе еще, конечно, не было, то отправка Блаватской совершилась следующим образом: дед назначил доверенного человека — дворецкого, двух женщин из дворни и одного малого из молодой мужской прислуги; был нанят большой фургон, запряженный четырьмя лошадьми. Вот таким образом совершались эти дальние поездки. Блаватская была отправлена с этой свитой до Поти, а из Поти предполагали далее отправить ее морем в один из Черноморских портов и далее уже по России. Когда они приехали в Поти, там стояло несколько пароходов, и в их числе один английский пароход. Блаватская снюхалась с англичанином, капитаном этого парохода, и в одно прекрасное утро, когда люди в гостинице встали, они своей барыни не нашли: Блаватская в трюме английского парохода удрала в Константинополь"». Такова была Елена Петровна Блаватская (в девичестве, Елена фон Ган). Это было в 1849 году, и в Константинополе Е.П. встретила русскую графиню Н.Киселёву, вместе с которой отправилась в путешествие по Египту и странам Восточной Европы. Вера Желиховская писала: «Лишь спустя 10 лет, период, который был необходим для легализации её развода с мужем, Блаватская вернулась в Россию».

Потрясающий эпизод из другой, иррациональной (второй, мистической), жизни Е.П. сообщает Мэри К.Нэф: «"Как это бывает, самые близкие и дорогие Блаватской люди скептически относились к ее способностям. Ее брат Леонид и отец дольше всех были противниками очевидного, но сомнения брата были сильно поколеблены после следующего эпизода. Однажды в гостиной Яхонтовых собралось очень много гостей. Некоторые музицировали, другие играли в карты, но большинство, как всегда, было занято феноменами. Леонид фон Ган не присоединялся ни к одной из этих групп, а медленно прохаживался по комнате, наблюдая за окружающим. Это был физически очень сильный, мускулистый юноша, голова которого была полна полученными им в университете знаниями, латинским и немецким языками и т.д. И не верил он ничему и никому. Он остановился у кресла сестры и выслушал ее рассказ о том, что некоторые люди, называемые "медиумами", могут сделать легкие предметы настолько тяжелыми, что их невозможно будет поднять и, наоборот, тяжелые предметы могут сделать легкими. — И ты хочешь сказать, что можешь это сделать? — иронически спросил сестру Леонид. — "Медиумы" могут, и я также это делала, хотя не всегда могу отвечать за результат... Я попробую. Я просто укреплю этот шахматный столик. Кто хочет попробовать, пусть поднимет его сейчас, а потом попробует поднять его второй раз, после того, как я его укреплю. — Ты сама не коснешься столика? — Зачем мне его касаться? — ответила Блаватская, спокойно улыбаясь. После этого один молодой человек уверенными шагами подошел к шахматному столику и поднял его как перышко. — Хорошо, — сказала она, — а теперь, будьте любезны, отойдите в сторону. Приказ был выполнен. Все замолчали и, затаив дыхание, наблюдали, что она будет делать. Ее большие глаза обернулись к шахматному столику. Строго глядя на него и не отводя глаз, она движением руки пригласила молодого человека поднять столик. Он подошел к столику и с самодовольным выражением лица схватил его за ножки. Столик нельзя было сдвинуть с места. Скрестив свои руки, как рисуют Наполеона, он медленно сказал: "Это хорошая шутка". — Да, действительно хорошая шутка! — отозвался Леонид. Он решил, что молодой человек тайно сговорился с его сестрой и теперь дурачит всех. — Могу ли я попробовать? — спросил он сестру. — Прошу, попробуй, — смеясь, ответила она. Брат, улыбаясь, подошел к столику и, в свою очередь, захватил ножку столика своей мускулистой рукой. Улыбка мгновенно исчезла с его лица, и он смотрел в полной растерянности. Затем он очень внимательно рассмотрел хорошо знакомый ему шахматный столик и всей своей силой ударил его ногой. Столик не шелохнулся. После этого он попытался потрясти столик, прижав его к своей могучей груди обеими руками. Раздался скрип, но столик так и не поддался его усилиям. Его три ножки казались привинченными к полу. Потеряв надежду сдвинуть столик, Леонид отошел от него и, сморщив лоб, пробормотал: "Как странно!"... Все гости были привлечены к столику, возникли шумные споры, многие, и старые, и молодые, попытались поднять этот маленький треугольный столик или хотя бы сдвинуть его с места, но безуспешно. Видя, как брат ее был потрясен, Блаватская сказала ему со своей обычной беззаботной улыбкой: "Ну, а теперь попробуй еще раз поднять столик!" Леонид приблизился к столику, опять взял его за ножку и рванул его кверху, чуть не вывихнув руку от этого чрезмерного усилия. На этот раз столик легко поднялся, как перышко".

Самым таинственным элементом из загадочной в целом оккультной части уникуума Е.П. является фигура Учителя. Здесь нужно понять, каким образом натура, у которой стремление к независимости поднимается до максимально возможных пределов, а чувство самостоятельности нередко абсолютизируется в строптивость и упрямство, где собственная воля не знает границ, а потому не желает быть рабой даже у Всевышнего, добровольно склоняется в покорности и послушании постороннему индивиду. А поскольку речь идёт о чисто психических отношениях в координации «души», то естественным в звучании ratioкажется возникновение вопроса о причине этого явления. Даже более того. В рационалистическом контексте это положение воспринимается чуть ли не основным вопросом всей эпопеи Е.П. Но в действительности данный вопрос имеет чисто риторическое значение: Е.П. не называет причину влечения к Учителю, потому что её нет, ибо своё влечение она ощущает интуитивно, то есть мистически, как потребность и насущное вожделение своего psyche.

Сама Е.П. говорит об Учителе следующее: "В своих видениях в раннем детстве я видела Учителя. Еще до моего пребывания в Непале, я повстречалась с ним лично и узнала Его во время посещения им Англии в 1850-1851 гг. Это было дважды. В первый раз он вышел из толпы и велел мне встретить его в Гайд-парке. Я не имею права об этом рассказывать… Графиня Вахмайстер в своих "Воспоминаниях о Е.П.Блаватской" так описывает встречу Елены Петровны с Учителем: "В детстве своем она часто видела рядом с собой астральный образ, который всегда появлялся ей в минуты опасности, чтобы спасти ее в критические моменты. Е.П.Б. привыкла считать его своим ангелом-хранителем и чувствовала, что всегда находится под Его охраной и водительством»…. Однажды, во время одной из прогулок, которые она обычно совершала в одиночестве, она с большим удивлением увидела в группе индийцев того, который являлся ей ранее в астрале. Первым ее импульсом было — броситься к нему и заговорить с ним, но он дал ей знак не двигаться, и она осталась стоять, остолбеневшая, пока вся группа не прошла мимо. На следующий день она пошла в Гайд-парк, чтобы там наедине спокойно подумать о происшедшем. Подняв глаза, она увидала приближающуюся к ней ту же фигуру. И тогда Учитель сказал ей, что он приехал в Лондон с индийскими принцами для выполнения какого-то важного задания и захотел ее встретить, так как ему необходимо ее сотрудничество в некоем начинании. Затем он рассказал ей о Теософическом Обществе и сообщил ей, что желал бы видеть ее основательницей. Вкратце, он поведал ей о всех трудностях, которые ей придется преодолеть, и сказал, что до этого ей надо будет провести три года в Тибете, чтобы подготовиться к выполнению этого очень трудного дела.  После трех дней серьезных размышлений, посоветовавшись с отцом, Е.П.Б. решила принять предложение и вскоре после этого она покинула Лондон и направилась в Индию"».

Учителя звали Гулаб Лалл Синг, и о нём Е.П. рассказывает: «Гулаб Лалл Синг был независимым такуром из Раджистана, название которого означает буквально "обитель или земля царей". Такуры почти все ведут свой род от Сурии (солнце) и потому называются сурьяванзами, потомками солнца, в гордости не уступая никому. По их выражению: "земная грязь не может пристать к лучам солнца", т.е. к раджпутам; поэтому они не признают никакой касты, кроме браминов, отдавая почести лишь одним бардам, воспевающим их военные доблести, которыми они так справедливо гордятся. Англичане страшно боятся их и не решились их обезоружить, как другие народы Индии. Гулаб Лалл Синг приехал со слугами и щитоносцами. Такуры играют в Индии ту же роль, какую играли в Европе средневековые бароны феодальных времен. Номинально они подвластны своим владетельным принцам, или же британскому правительству; но de facto они ни от кого не зависят. Построенные на неприступных скалах, их замки, кроме явного затруднения добраться до них иначе как по одному человеку, гуськом, представляют еще ту выгоду, что каждый из них сообщается с подземными ходами, тайна которых переходит лишь наследственно, от отца к сыну. Мы посетили два из таких подземных покоев; один из них способен поместить в своих обширных залах целую деревню. Одни йоги (кроме владельцев) и посвященные адепты имеют свободный к ним доступ. Хорошо известно, что никакая пытка, — тем более, что они саморучно и ежедневно прибегают к пытке сами, — не в состоянии заставить их выдать тайну" Далее она продолжает: "В эту ночь все мои спутники, кроме меня, спали как убитые. Свернувшись возле догорающих костров, они нимало не обращали внимания ни на гул доносившихся с ярмарки тысяч голосов, ни на продолжительный, глухой, словно раскаты далекого грома, рев тигров, поднимавшийся из долины, ни даже на громкое моление пилигримов, шествие которых по узкому карнизу скалы, с которого мы чуть было не слетели днем, продолжалось взад и вперед всю ночь. Они приходили партиями по два, по три человека; иногда шли одинокие женщины. Так как им не было доступа в большую вихару, на веранде которой мы лежали, то, поворчав, они отправлялись в боковую келью, нечто вроде часовенки, с изображением Деваки-Мата (богини-матери) и с наполненным водой танком. Подойдя к дверям, пилигрим простирался на земле, клал приношение у ног богини и затем или окунался в "святую воду очищения", или же, зачерпнув рукой воды из танка, мочил себе лоб, щеки, грудь; потом снова простирался и шел уже назад, спиной к дверям, где опять простирался, пока с последним воззванием к "мата, маха мата!" (матери, великой матери) окончательно не исчезал в темноте. Двое слуг Гулаб-Синга с традиционными копьями и щитами из носорожьей кожи, получив приказание охранять нас от диких зверей до рассвета, сидели на ступеньке над пропастью. Не в состоянии уснуть, я следила за всем окружающим с возрастающим любопытством. Не спал в ту ночь и Такур. Каждый раз, как я полуоткрывала отяжелевшие от усталости веки, мне бросалась в глаза гигантская фигура нашего таинственного друга... Поместясь по-восточному (с ногами) на одной из высеченных в скале скамеек, у самой окраины веранды, он сидел неподвижно, обвив обеими руками приподнятые колена и вперив глаза в серебристую даль. Раджпут сидел так близко к краю, что малейшее неосторожное движение, казалось, должно было свергнуть его в зиявшую у ног его пропасть. Но он двигался не более стоявшей наискось от него гранитной богини Бхавани. Обливавшее все впереди его сияние месяца было так сильно, что черная тень под нависшею над ним скалой делалась еще непроницаемее, оставляя его лицо совершенно во мраке. Только вспыхивавшее по временам яркое пламя догорающих костров, обливая темно-бронзовое лицо горячим отсветом, дозволяло порой разглядеть неподвижные черты сфинксоподобного лика, да как угли светящиеся, такие же неподвижные глаза. Что это? Спит он или замер? Замер, как замирают посвященные радж-йоги, о которых он сам рассказывал утром... О Боже мой! Хоть бы заснуть!.. Вдруг громкое продолжительное шипение, раздавшееся у самого уха, как бы из-под сена, на котором мы свернулись, заставило меня внезапно вскочить с какими-то неясно определенными воспоминаниями о "кобре". Затем пробило раз, другой... То был наш американский дорожный будильник, как-то нечаянно попавший под сено. Сделалось смешно, и стыдно за невольный испуг. Но ни шипение, ни громкий бой часов, ни мое быстрое движение, заставившее мисс Б*** сонливо приподнять голову, не пробудили Гулаб-Синга, который все также висел над пропастью, как и прежде. Прошло еще с полчаса. Несмотря на долетавший издалека гул празднества, все кругом было тихо и неподвижно; сон бежал от меня все более и более. Подул свежий предрассветный и довольно сильный ветер, разом зашелестевший листьями и вскоре закачавший кругом нас вершинами торчавших из бездны деревьев. Все мое внимание было теперь сосредоточено на группе трех сидевших предо мною раджпутов: на двух щитоносцах и их господине. Не знаю почему, но оно было особенно привлечено в эту минуту длинными развевающимися на ветру волосами слуг, сидевших сбоку веранды и более защищенных от ветра, нежели их саиб. При взгляде в его сторону, мне показалось, будто вся кровь у меня застыла в жилах: висевшую возле него крепко привязанную к колонне кисейную вуаль (топи) хлестало со всех сторон ветром; длинные же волосы саиба лежали неподвижно, словно приклеенные к плечам: ни один волос не шевелился, ни малейшего движения в легких складках обвивавшей его белой кисеи; изваянная статуя не может казаться неподвижнее... Да что ж это такое? Бред, галлюцинация или изумительная, непонятная действительность? Крепко зажмурив глаза, я было решилась не глядеть долее. В эту минуту что-то захрустело в двух шагах от ступени, и длинный черный силуэт — не то собаки, не то дикой кошки — ясно очертился на светлом фоне неба. Животное стояло на краю обрыва боком, и высокий, трубою хвост то подымался, то опускался в воздухе... Оба раджпута быстро, но неслышно встали и повернули голову к Гулаб-Сингу, как бы ожидая приказаний... Да где же сам Гулаб-Синг? На месте, где за минуту до этого он так неподвижно сидел, никого не оказалось; лежала лишь одна сорванная ветром топи... Страшный, продолжительный рев вдруг оглушил меня, заставив вскочить на ноги; рев этот, проникнув в вихару, казалось, разом пробудил уснувшее эхо и отозвался глухими раскатами вдоль всего обрыва. Господи... тигр! Не успела эта мысль еще ясно сложиться в уме моем, как захрустели деревья, и словно чье-то тяжелое тело покатилось в пропасть. Все мгновенно вскочили; мужчины схватились за ружья и револьверы; произошла страшная суматоха... — Что с вами? — раздался спокойный голос Гулаб-Синга со скамьи, где он снова сидел, как ни в чем не бывало. — Что это вас всех испугало? — Тигр! Ведь это был тигр? — посыпались вопросы европейцев и индусов».

«Я взглянула на Гулаб-Синга. Он лежал в углу на ковре, опершись головой на руку и читал; брови его слегка нахмурились, но он не произнес ни слова. Молчал и брамин, привезший тигра, тихо отдавая приказание, словно он приготовился к торжественному таинству. По народному суеверию, то было действительно "таинством", как мы это скоро узнали... Клочок шерсти тигра, убитого не пулей или каким-либо холодным оружием, а словом, считается самым верным талисманом против нападения ему подобных. "Такие случаи чрезвычайно редки, — говорил нам махрат, — так как чрезвычайно трудно встретить человека, обладающего этим словом. Отшельники йоги и садду не убивают их, считая убиение даже тигра или кобры грехом, а просто отстраняют от себя зверей. Есть только одно братство в Индии, члены коего обладают всеми секретами и для которых нет в природе тайн... А что тигр был убит не вследствие падения со скалы (они никогда не оступаются), не пулей и не каким-либо другим орудием, а просто словом Гулаба Лалл Синга, то в этом нам порукой тело самого зверя". "Я нашел его очень скоро, — продолжал рассказывать брамин, — в кустах, где он лежал, прямо под нашей вихарой, и у подножия скалы, с которой он скатился вниз уже мертвым... Гулаб Лалл Синг, — ты радж-йог, и я тебе кланяюсь!..", — добавил гордый брамин, присоединяя к слову дело и простираясь перед Такуром на землю».

В другом месте в словах Е.П. об Учителе прослушиваются более понятные ноты женской влюблённости в мужчину: «Вот почему я теперь сидела перед ним, вперив в него глаза не хуже Нараяна. Я вглядывалась в это замечательное лицо с чувством не то страха, не то необъяснимо благоговейного уважения. Вспоминалось мне и про таинственную смерть тигра в Карли, и про спасенье собственной моей жизни, за несколько часов до того, в Багхе, и про многое другое. Он явился к нам только в утро того дня, а сколько дум расшевелило его присутствие во мне, сколько загадочного он уже принес с собою!.. Да что же это такое, наконец? — чуть не вскрикнула я. Что это за существо, которое я встретила столько лет тому назад, молодым и полным жизни, но еще суровее, еще непонятнее? Неужели это брат его, а может и сын? — вдруг мелькнуло в голове. Нет, это он сам: тот же старый шрам на левом виске, то же самое лицо. Но, как и за четверть века назад, ни одной морщинки на этих правильных, прекрасных чертах, ни одного седого волоса в черной, как вороново крыло, густой гриве; то же выражение окаменелого спокойствия в минуты молчания на темном, словно вылитом из желтой меди лице... Что за странное выражение; какое спокойное, сфинксообразное лицо!».

В сказаниях Е.П. поведение Гулаба Лалл Синга достаточно своеобразно: Учитель ничему не учит, то есть не сообщает о каких-либо знаниях и не даёт назидательных разъяснений, а только показывает экзотические диковины местной природы, наподобие пещер Багха или музыкального бамбука, но зато практически демонстрирует своё поразительное телепатическое умение. Об одном таком случае рассказала Е.П.. В их компании европейцев, которую Гулаб Синг вывел к живописному озеру, находился художник, который, восхитившись краевидом, взялся рисовать с натуры лежащее перед ним озеро. Но на эскизе изобразил имение Гулаб Синга, которого он никогда не видел. Е.П. приводит слова поражённого  художника: «Вот это именно и страшит меня. Теперь припоминаю все. Более часа я рисовал этот вид: я его увидал с первой минуты на противоположном берегу озера и, видя его, всё время не находил в этом ничего странного. Я вполне сознавал или скорее воображал, что рисую то, что все видят пред собою. Я совершенно утратил воспоминание о береге, как я его видел за минуту до того, и как я его снова вижу. Но как объяснить это? Великий Боже! Неужели эти проклятые индусы действительно обладают тайной такого могущества? Полковник, я сойду с ума, если бы мне пришлось верить всему этому!».

Итак, отношение Е.П. к Учителю было чисто мистическим, более всего соответствующее её психическому естеству. Если оценивать «достижения» Е.П., познанные в координации «души», то есть выразить их понимание в смысле ratio, то на первое место следует поставить принадлежность Е.П. к разряду русской духовной школы, а на втором – влечение к Учителю. И в свете этого указанное противоречие между особой Е.П. и волей внешнего актива (Учителя), хоть в рационалистическом духе, но существует, а потому требует, если не решения, то понятного разъяснении.

Принимая во внимание мистическую склонность и интуитивные побуждения Е.П., несложно заметить во внутренних катавасиях души Е.П. некую упорядоченность и организовывающую направленность: интуитивная мистика Е.П. вовсе не жаждет приобщения к какому-либо выдающемуся лицу, принцу на белом коне или мессии. Её чаяния раскрываются в приближении к некоторому компактному, целокупному учению или воззрению, выразителем и гидом которого должен служить Учитель. Учитель, таким образом, ни в коей мере не унижает внутреннее достоинство своего клиента, а прямо  напротив, - обогащает и расширяет его внутренний мир, способствуя переходу на более высокий уровень духовного созревания – координацию духа. Итак, Учитель для Е.П. есть стимул развития и источник внутреннего обогащения. Собственно говоря, такова извечная миссия Учителя в системе учитель – ученик. Но механика общения Е.П. с Учителем не похожа на рационалистическую одностороннюю схему, где вектор направлен только от учителя к ученику. Для случая Е.П. больше подходит порядок, какой Иисус Христос утверждал в общении со своими учениками: «Пребудьте во Мне, а Я в вас» (Иоанн. 15:4). В русском духовном кодексе такая динамика называется взаимопроникновением. В этом плане рационалистическое противоречие психического состояния Е.П. растворяется без остатка в её мистической стихии.

Итак, наличие Учителя функционально указывает на некую целостную идею или учение, на нечто определённо-целокупное, организовывающее бурную психическую интеллигенцию Е.П.и направляющее её в русло целенаправленного действия. Перед Е.П. не стояли вопросы: каково это учение, вокруг которого возникали водовороты переживаний, перцепций и иллюзорных перспектив, и каково это действие, в русле которого осуществлялись целенаправленные  намерения? Ибо эти вопросы есть рациональные акции, а жизненное функционирование Е.П. происходило в инстинктивно-интуитивно-вдохновенных импульсах, и эти последние реализовывались в конкретный жизненный процесс – путешествия. Е.П. путешествовала так много и так долго, что путешествия как таковые превратились у неё из занятия в профессию, и можно сказать, что вся жизнь Е.П. прошла в путешествиях, - и за период с 1848 по 1875 годы она  трижды обошла вокруг света.

Страсть к путешествиям, нужно думать, относится к упущенным качествам человеческой натуры, и в человеческом генотипе должен быть заложен особый ген путешествий. Великий путешественник Н.М.Пржевальский, прошедший в своих странствиях самое большое расстояние из всех путешественников, заявил, что «В сущности, путешественником нужно родиться» и записал в дневник: «Не изменю до гроба тому идеалу, которому посвящена вся моя жизнь. Написав что нужно, снова махну в пустыню, где при абсолютной свободе и у дела по душе, конечно, буду сто крат счастливее, нежели в раззолоченных салонах, которые можно приобрести женитьбою». Отсюда возникает аналитическое любопытство: какова муза странствий Е.П.?