Комментарий | 0

20 лет, как не стало Бориса Рыжего

 

 

 

 
1
 
       Есть ощущение основных красок: изначальных верных: красок слов, созвучий, ощущений – и причастный к их тайне поэт звучит такою подлинностью, что не спутаешь её с просто умением писать стихи…
        Борис Рыжий ошеломлял: используя такие старые, будто давно запылившиеся слова, он писал панорамы жизни совсем не привлекательной, но оторваться от чтения было невозможно.
       Стихи запоминались сразу: частями, строчками; стихи, пропитанные шлянием по кривым и едва ли красивых переулкам, набитые драками, приблатнённой лексикой, стихи пацана с городской окраины, хотя таким поэт не был.
       Возникало… например, так:
 
       ...В снежки играют мокрые солдаты —
       они одни, одни на целом свете...
       Как снег чисты, как ангелы — крылаты,
       ни в чём не виноваты, словно дети.
 
       И сложно было объяснить, какой магией заряжены были простейшие строки, почему, сквозь слёзы, мерцавшие за ними, чувствовался огромный дар, и врезались они в память, вливались в него такою чистотой, что самому хотелось плакать.
       …словно языки небесного огня: высочайшие, запредельные – мерцали за иными строками Рыжего:
 
       Я жил как все — во сне, в кошмаре —
       и лучшей доли не желал.
       В дублёнке серой на базаре
       ботинками не торговал,
       но не божественные лики,
       а лица урок, продавщиц
       давали повод для музы’ки
       моей, для шелеста страниц.
       Ни славы, милые, ни денег
       я не хотел из ваших рук…
       Любой собаке — современник,
       последней падле — брат и друг.
     
 Чего здесь больше: потаённой мудрости, неожиданной в столь молодом, пьющем, дерущемся человеке, или феноменального дара, держащегося больше на озарении, нежели на работе – сложно ответить.
        Предчувствие гибельности томило Рыжего изначально: частое ощущение – стих последний, и подвешен он на светящейся нитке, вот – вот оборвётся она…
        «Погадай мне, цыганка, на медный грош…»
       «Полусгнившую изгородь ада/ по – мальчишески перемахну…»
       Написать невозможно – только услышать.
       И читать надо – вслушиваясь: в такую таинственную музыку, что гудит за пределами простейших слов…
       Они просты – он словно шёл от символистов, у которых на всех – 500 слов.
       Может быть, больше и не надо – только бы были крупными, вескими.
        Больше и не надо.
       Лучше всё же читать Рыжего, чем писать о нём.
 

 

2

 
       Неповторимость интонации и ощущение чуда: два ощущения не оставляют при чтении стихов Бориса Рыжего.
        Метафора всегда двойственна – сравнивая два предмета, или явления, поэт уточняет их место в мире, лишая их при этом индивидуальности. Метафор мало в стихах Рыжего, и, хотя порою они блестящи: «Там жизнь обнажена, как схема…» – не в них суть.
       Суть в гипнотическом воздействии стихов на читателя, когда из простейших комбинаций слов вырастает (будто от соприкосновения слов высекаются искры нот) чёрная музыка – чёрная только сначала, ибо, если вчитаться, вслушаться, пронизана она золотыми нитями (в том числе жалости, сострадания ко всем малым сим), что тянутся к высоте, от какой и исходят стихи.
        Сила бывает примитивной, низовой, бывает умной, но бывает и такой:
 
       Мне дал Господь не розовое море,
       не силы, чтоб с врагами поквитаться —
       возможность плакать от чужого горя,
       любя, чужому счастью улыбаться.
 
       Редкий дар редкой душевной силы.
 
      Она – душа Бориса Рыжего – очевидно была нежной, и, несмотря на задиристость, подчёркнутое пацанство Бориса, к нему самому вполне применима формула Китса: Мир слишком груб для меня.
       О! этот мир – разливающийся успехом, пьянством, драками, поэзией – мир у берегов розового моря, когда один эпитет становится космосом, сливающимся с морем...может быть, человечества.
 
        Мрачны ли стихи Рыжего? В них избыток смерти, жизненного свинца, приблатнённой лексики, ощущение скорого своего финала постоянно, но подлинностью, нежностью своей, сентиментальностью, пусть даже и алкогольной, жёстким мастерством тянутся они волшебными цветами к свету. 
 
        По – разному можно понимать богослужение: примитивно – кондово – выполняй предписания церкви, и будет тебе рай, или используя метафизические, мистические толкования визионеров... а можно считать богослужением развитие себя, своего огромного дара, развитие, растянутое на всю – такую длинную, невыносимо короткую жизнь поэта Бориса Рыжего.
 
        А про подлинный рай мы ничего не знаем.
 
                  
3
 
       Его стихи точно звучат из глубины бездны: таинственной, как Де профундис:
 
       Едва живу, едва дышу,
       Что сочиню – не запишу.
       На целый день включаю Баха.
       Летит за окнами листва,
       Едва – едва, едва – едва,
       И перед смертью нету страха.
 
       Эта бездна не может быть познана, она угадывается предчувствиями, сложными ощущениями, она передаются только тонкими созвучиями стихов.
        Она высока и величественна.
        Стихи Рыжего трагичны, но и светлы: той высотой, ради которой необходимо сжигать себя… Пусть всем земным огнём, который можно выдумать, который предлагает бытие обыденное, самое обыкновенное: Я жил, как все…
        Но – слышал иначе, иначе воспринимал реальность, иначе выстраивал отношения с нею.
       Бездна открывается: или чёрный лёд блестит из – под снега.
       Бездна открывается, чтобы коснуться других через самые простые, именно так организованные слова, чтобы протянуть свои сияния – страшные порой к ним; и зажгутся огни рябины, и мальчик, пишущий стихи, проводит ладонью по лицу…
        Посыплется осень, пройдёт запой, наступит вечность…
 
 
 

4

 
Он протаскивал в игольное ушко кошмара реальности буйную радость существования, обдирая её в кровь…
Он созидал стихи по некоему волшебному сценарию, очевидному только ему – когда простые, привычные слова, составленные в нехитрые вроде бы строчки, вспыхивали магическим огнём – таинственным, как чёрный лёд, припорошённый сдобным снегом…
 
Он любил боль и горе – с истовостью аскета – и рвался вдаль от их постоянных прикосновений, паря в своих стихах над адом трансазиатского бытия с его водкой, драками, чурками, ментами, психами, подлыми подворотнями, гнилостным запахом помоек; и вводил ангелов в стихи также естественно, как собутыльники входили в его дом…
Хотя подлинный его дом воздушен, лёгок, беспечален, оттуда даже к Господу обратиться совсем просто, как к отцу…
Он оставил драгоценные пригоршни стихов, в которых алхимическое преобразование реальности было естественным, как аромат нагретой солнцем земли, или запах первоснежной чистоты – и реальность, не желая терпеть такой игры с собою, вытолкнула его из недр своих, как никогда не сможет вытолкнуть его магические, гипнотические стихи…

Необходимо зарегистрироваться, чтобы иметь возможность оставлять комментарии и подписываться на материалы

Поделись
X
Загрузка