Литературная критика

Николай Иванович Тряпкин

1

Андрей Платонов, туго угнув лобастую голову, повествует старому русскому философу Фёдорову о нарождение нового слоя мира, о паровозах, как литых, могущественных зверях, подчинённых человеку, о постепенном врастание в грамотность больших слоёв людей – сие последнее книжник и мудрец, понимающий, что все должны быть не просто грамотны, а интеллектуально развиты, одобряет, но относительно техники, столь прославляемой Платоновым, у него сильные сомнения.

Ибо русский космизм подразумевает душу, её развитие, её укрепление в свете, а техника бездуховна по определению.

Относится ли Платонов к могучей ветви русского космизма?

Покрой его фразы – со сплошными алогичными решениями внутри неё – убеждает в этом; словно тугие, как жилы корней, мысли протянуты в этих строках; и есть поразительный момент в начале «Чевенгура», когда умирающий мастер словно чувствует своё новое, грядущее рождение.

Фёдоров писал о невероятном: писал мощно, завораживая, и, ратоборствуя смерть, казалось, никогда не подчиниться ей.

…как знать, если одновременно сгустки воль всего многомиллиардного человечества сольются, может… загорится второе солнце?

Или – воскреснут отцы, подтверждая правильность Всеобщего дела?

Не проверить…

Циолковский, поэт космоса, обладавший открытым духовным оком, видел слово РАЙ, начертанным в облаках, получал другие знаки, и прорывы его сознания шли двумя путями: чисто техническим, изобретением ракеты, и прочего, и литературным, где, работая в недрах жанра фантастики, он созидал сквозные образы возможного грядущего.

Ноосфера Вернадского: мыслящий и напитанный мыслью слой – есть могущественное ответвление философии космизма – столь же сложной, сколь и ожидающей будущего.

Совершенно особняком стоящий Даниил Андреев, утверждавший развитие внутренних энергий, как первооснову, сулящую переворот в человечестве – это: помимо поэтически изображённых запредельных панорам: хочешь верь, хочешь нет – но в ощущениях вряд ли получишь.

 …они встретились там: и Заболоцкий, проницавший тайны почвы ради таинства духа, и Николай Тряпкин, отчасти продолжающий линии Заболоцкого, и старый русский философ Фёдоров, благосклонно слушающий лобастого Андрея Платонова…

2

Русский космизм – особая смесь философии, отношения к жизни, литературы, специфики русскости, жаждущей запредельных явлений: что ярче всего выразилось в философии Фёдорова; думается, не будет натяжкой отнести Н. Тряпкина к поэтам русского космизма…

 Два корня вспоминаются, когда речь заходит о Тряпкине: один очевиден: Клюев, другой – не столь – Заболоцкий: но именно от Заболоцкого, мнится, шёл поэт, рисуя свои пространственные панорамы, черпая опыт из земного, крестьянского.

 Именно звучание космизма разливается в одном из корневых, основных стихотворений Тряпкина, справедливо пропущенным через большинство антологий:

Космос – почва духа, хоть и не укорениться в нём, будучи во плоти связанным с царством Геи, но огненный Прометей требует необыкновенного шара взлёта; и вот – они уже есть: космодромы, за ними мерцает дерзновение духа в не меньшей мере, нежели стремительность острой, как биссектриса, мысли; и комбинация стихотворения, туго завязывающего земное, небесное, мифологическое, даже – отчасти – фантастическое – есть выражение русского космизма в формулах точных, отшлифованных строк.

Впрочем, чаще кажется, Тряпкин не столько шлифовал свои стихи, сколько выдыхал их – целостно и легко.

Контраст между печным, деревенским и нарисованным в первой, сложно-удлинённой строфе велик, поэтому:

Тут уже и фантасмагорический элемент, присущий направлению этой мысли: печь, загоревшаяся живым магнето…

И силовые органы, не играющие, но грохочущие, несколько снижают впечатление от человеческих возможностей.

 …есть и такой момент в недрах космизма: все едины со всеми, существует глобальный круг всеединства, что человек чувствует очень слабо, но – подчинён ему, и поэт – этот своеобразный сейсмограф бытия – ощущает вибрации более тонкие, нежели люди, лишённые поэтического дара.

Поэтому, когда Тряпкин пишет:

То в единое сведено: гагара, сияющее море, движение месяца, ожидания милой; в единство, которое и говорит о причастности поэта к силам и свету такого феноменального явления, как русский космизм.