Литературная критика

 

 

Образ Христа проступает сквозь своды русской поэзии различно, разнообразно, иногда в самых неожиданных ракурсах, как, например, у Гумилёва:

 

 

Русские особо чувствуют Христа: и нежно, и – часто – как бы ни кощунственно это звучало – по-домашнему; по-крестьянски: он входит в деревни, он встречается с детьми… или взрослыми, испытывая их; по-аристократически, так, используя (кажется) трубы классицизма пел Апухтин:

 

 

Совершенно особый Христос у Есенина: он – от русских нив, но и – крестьянского словаря, в чём-то отдающего церковнославянским, древним, если не – древлим; он – млечный, хлебный, просяной – и Христос, и язык Есенина, которым слагаются стихи, где:

 

 

Иисус – среди нас: будто и распятие свершалось… по снегам, и крест был из берёзовых досок: как в «Андрее Рублёве» А. Тарковского; но и без упоминаний Христа – образом его, сущностью образа так пропитана – в основном ранняя – поэзия Есенина, будто всеприсутствием своим Иисус наполняет каждый луч, всякий колос:

 

 

И в колосе сокрыт великий космос, и всякая жизнь таит в себе бездну; а люди – вообще бездны в телесных оболочках.

 А вот – сложное, в чём-то тяжкое, очень величественное постижение доли Иисуса, продемонстрированное поэтом, не снискавшим широкой известности – Николаем Николаевым:

 

 

…сложно поверить, что «иго моё легко», сложно, невозможно практически проникнуть в тайны лабиринтов Божественной любви.

 Вот – острая, как биссектриса, реакция на повествование о муках Христа: язык Евангелий сух, как известно, но поэтическая фантазия взовьёт и раздует сильные костры:

 

 

Так Константин Льдов использовал расхожую рифму повесть-совесть для выявления сущностного восприятия истории…

Надсон развернёт повествование под названием «Иуда»: и от имени уже мурашки бегут по коже; он развернёт его сильно и стройно, загораясь от вечного прошлого и стремясь зажечь других нешуточным огнём…

 В. Брюсов – математик поэзии, словно стремившийся рассчитать формулу каждой строки, гранёно живописал:

 

 

Изысканный Кузмин писал изощрённо сложно: словно игрою с усечёнными слогами закладывая камни в громадное строение русских стихов о Христе:

 

 

Точно причудливое скрещение классицизма и футуризма пред нами: будто будущие слова прорастут: но за всем – живая боль поэтова сердца, сопечалующегося Христу.

…разумеется – нечто символическое: тяготеющее к глобальному Слову (между тем, которое было у Бога и которое было Бог – и теми, из которых люди составляют стихи, увы, бездна) – прорастало сквозь поэзию Сологуба:

 

 

Мощно видела Ахматова: тут не церковная прозорливость, но нечто отзывающее философией русского космизма, и – сопричастное всему; тут – знание того, что Вселенная – есть единый организм, а люди так плохо умеют чувствовать это:

 

 

…взрываются корни: мы отдаляемся от Христа всё дальше и дальше; мы живём сейчас так, будто смерти нет, словно вечно будет длиться этот сверкающий хоровод соблазнов, кружение суеты, и многое, многое…

 Мы живём, как подлинные материалисты.

Но пласты русской поэзии, посвящённой Христу, и событиям, разыгравшимся более двух тысяч лет назад, и не было каких важнее в истории – призывают к иному…