Литературная критика

Название «Рассекая волны» взято мною из известного фильма фон Триера и, наверное, показывает насколько лично отношение к литературе. В фильме фон Триера была когда-то потрясающе показана любовь – не на примере ее существования по ходу сюжета или воплощения (сюжет там очень непростой, утрированный, метафоричный), а этаким способом резкого воздействия на зрителя, в чем-то даже аномального. Подобное воздействие, как ни странно, очень редко ощущается.  Нечасто режиссер, художник, автор может оказать такое сильное воздействие на читателя или зрителя. Для этого он должен иметь, на мой взгляд, четкое представление даже не о законах создания произведения, а уметь думать о зрителе или читателе, прогнозировать с точностью реакции. Как тот воспримет сюжет, как и когда сердце екнет. В этом отношении фон Триер гений совершенный. Он неистеричен, но знает, как можно не просто раздразнить, ранить, заставить переживать, а как затронуть самые глубинные свойства и грани души. В «Рассекая волны» нарочито небрежно главная героиня в попытке оживить разбитого параличом мужа, которого очень любит, становится фактически падшей женщиной. В конце фильма ее убивают, а зритель видит, что муж встал на ноги, как будто благодаря ее совершенно нечеловеческим усилиям, когда очевидно, что совершилось чудо, в знак этого чуда на небе звонят огромные колокола, а ведь ее, главную героиню, за все грехи даже не похоронили на кладбище. Так вот, Триер провоцирует зрителя, ведь христианство, то есть полная самоотверженность, и распущенность – несовместимы. Это невозможно. А, вот, в искусстве – они оказываются совместимы, потому что во внутренней борьбе зрителя и сюжета возникает этот эффект осознания, что же такое самоотречение настоящее и что же такое – любовь. То есть в жизни это не сработало бы никогда, а в кинематографии – срабатывает абсолютно. В этом потрясающий парадокс художественного произведения.

Так вот, для меня литература и мое с ней взаимодействие в чем-то схожи с механизмом зрительской реакции на этот фильм. Как, впрочем, думаю, для многих литературоведов, преподавателей, студентов.  Будет наивно рассказывать о том, что такое литература. Глубоко лично наше восприятие и понимание чего-либо. В книгу вошли статьи о британских и американских авторах, которые были востребованы издательствами в последнее время. Это Артур Конан Дойл (рассказы о Шерлоке Холмсе), Джером К. Джером, Джулиан Барнс, Ж. Винтерсон, британские авторы - представительницы феминистического движения, а также авторы так называемой пост-колониальной традиции в литературе (все имена не выдаю!) Еще там присутствуют рассказы об американских писателях Эрнесте Хемингуэйе, Джероме Сэлинджере, Владимире Набокове. 

Какие интересные моменты? Для меня, это «акценты», «моменты важности», которые необходимы для понимания чего-либо в тексте. Например, что важно для понимания романа Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи»? Сэлинджер – писатель, который прошел фактически всю войну, входил в лагеря смерти, лечился после перенесенного потрясения. Несмотря на это, он всю войну носит в вещевом мешке свои записки о молодом человеке Холдене, пишет рассказы об этаком юноше, которому все время неловко, неудобно, которого все отпугивает. Холден очень искренен. Как ребенок, раним. И, конечно же, потрясающе, как он просто первозданно реагирует на все, что его окружает: внутренне морщится при виде пожилого учителя (ведь как можно хотеть убежать от пожилого человека, это неудобно, не принято, ужасно!), честно пишет своему учителю, что ничего не знает о его предмете и единственное, о чем он помнит из истории Египта, – это о мумиях. Также спонтанно и живо реагирует практически на все. Когда узнает о смерти брата, от горя и отчаяния разбивает все в гараже, в котором находится. Это все так трогательно, совершенно смешно и удивительно, незлобно. Но самое потрясающее, конечно, что Сэлинджер пишет этот роман во время войны. В этом сила невероятная этого произведения (если, конечно, об этом знать!), а если этого не знать, то получается, что Холден – неокрепший юноша, и мы все такие, вот, неокрепшие души, себя в нем узнаем….. Нет! Не только поэтому…

Другой момент важный в отношении Сэлинджера для меня заключался в том, что по тексту романа он – «прощается» с классической литературой. Прощается удивительным образом. Тот же Холден перебирает в уме, кому бы он мог позвонить! Сомерсету Моэму, классическому английскому писателю, он не хочет звонить, а вот Томасу Харди – да! «Мне нравится его Юстасия Вэй!!», - говорит Холден. Это как если бы русский подросток сказал: «Я скорее бы позвонил Льву Толстому! Мне нравится его Анна Каренина!» Странный придурковатый парень и хочет звонить демону английской литературы – демонической женщине Юстасии Вэй, которая шарахнулась в бурные воды реки под конец произведения! Ну, правда, очень смешно! Сэлинджер камуфлируется под простачка, а сам  происходит из хорошей американской семьи, у него литовские, еврейские, ирландские корни, он невероятно образован (Ветхий Завет цитируется не впрямую, но несколько раз!)  К тому же, Сэлинджер был влюблен в самых красивых и известных женщин Америки, общался с именитыми писателями, Фицджеральдом, Хемингуэйем, очень много других имен разных. Он рафинирован, воспитан. Лоуренс Оливье (законодатель английского театра, в честь него назван один из театров, входящих в состав Национального) вместе с Вивьен Ли, легендарной исполнительницей Скарлетт, встретили Сэлинджера в тот самый день, когда он, уехав из Америки в ожидании того, как его книгу воспримут (очень боялся, что не будет успеха, уехал на корабле, а успех был оглушительным!), высадился на Британских островах. В книге «Над пропастью во ржи» Холден критикует Оливье и его роль в спектакле «Гамлет», и вот Сэлинджер практически в первый день своего приезда в Англию встречает Оливье и они вместе с Вивьен Ли идут на ужин. Легко общаются, никто, конечно, не обижается, а потом даже Лоуренс Оливье просит у Сэлинджера разрешение прочитать один из его рассказов на радио, но Сэлинджера отказывает. Тоже загадка – почему. Общеизвестно, что писатель не разрешал перепечатывать свои произведения, и до сих пор комментировать его тексты можно только в России, как и издавать его книги. Роман «Уна и Сэлинджер» Ф.Бегбедер (на обложке улыбающаяся красавица Уна О’Нил, которая потом вышла замуж за Чарли Чаплина) получился только потому, что родственники Сэлинджера не дали автору доступа к его архивам, и пришлось роман издать не как автобиографию или документальную монографию, а просто как выдумку!    

Какие еще важные моменты? Общеизвестно, что литература – это фикция, тем не менее, иногда мне кажется, что это истина доступна не для всех, или только для студентов языковых ВУЗов! Например, свойство Набокова создавать искусственную реальность вне сюжета. Очень часто, даже от взрослых людей слышу, что человек и читатель привык к тому, что книга - реальность, похожая на нашу действительность, некая отраженная реальность. То есть если автором написано «я», то значит «я» это и есть то, что сказал автор. Как раз настоящий художник делает все возможное, чтобы это «я» придумать, поэкспериментировать с ним. Собственно роман это и есть созданное. Была даже такая статья в Англии в 80-е годы, которая постулировала, что английский роман умер именно потому, что он перестал быть явно придуманным, стал более реалистичным, а значит нехудожественным. Поэтому-то «Лолита» Набокова может восприниматься как аморальный роман, что нередко и было камнем преткновения для понимания Набокова. Это очень смешно, конечно, поскольку Набокова совершенно не интересует этическая сторона вопроса. Этика за гранью художественной реальности. Не потому, что этики нет в принципе, а потому, что понимание этической правильности рождается только после переживания. А переживание создается и коллизиями, и бесконечными аллюзиями, и языковыми играми, и созвучиями, словами-кентаврами, этим опытом прочтения, когда нужно полностью отдать себя книге, вчитываясь, вслушиваясь во все смыслы. Как собственно происходит в жизни. Опыт. Поэтому и говорят «опыт прочтения». Почему нельзя по-английски сказать «в воздухе чувствуется осень», почему нужно это проговорить именно по-русски? Почему Ада и Ван – главные герои романа, брат и сестра, дети, и одновременно – пожилые люди, которые прожили всю жизнь вместе? Почему роман начинается с перевернутой, переделанной фразы из романа Льва Толстого, «Все счастливые семьи довольно-таки не похожи, все несчастливые довольно-таки одинаковы»? Роман «Ада» посвящен времени, это своего рода и семейная хроника, и опыт преодоления времени. То есть по Набокову будущего не существует, есть только настоящее нарратива, когда читатель полностью погружается в текст, а главный герой вспоминает то, что с ним было! В этом смысле Набоков – демиург. Он постулирует свою божественность. Если для верующих людей Литургия — это пребывание в вечности («Да приидет Царствие Твое…»), то для Набокова вечность это, скорее всего, его слово! Его язык ведь как музыка, читатель начинает вслушиваться, всматриваться в этот текст, тонуть в нем как в таинственном мире сна или зазеркалья, там нет начала или конца, нет единого логического смысла, это бесконечный фейерверк значений, сюжетных линий, игры слов. Зачем? Для красоты? Нет, для нового языка. Вопрос создания нового языка занимал многих писателей. Когда-то была замечательная лекции Ефима Эткинда о том, почему Александр Пушкин такой великий писатель. Да потому, что до Пушкина Бедная Лиза Карамзина говорила о любви так же как Ломоносов в своих одах! А Пушкин сделал из русского языка ажурную филигранную музыкальную шкатулку, которая играет так, что человек замирает. Язык ведь обладает колоссальной силой. Слово может спасти, а может убить. Банально звучит, но это – так! А вот сложность языковая, разработанность языка, чувствительность, она как раз помогает передать всю сложность мира, его обустройства, приблизиться хотя бы немного к пониманию.

Еще один очень важный вопрос для меня. Этика автора. Есть в литературоведении такое понятие противопоставления сюжета и фабулы. То есть сюжет это – построение, а фабула, это – «что собственно было». И в какой-то момент, действительно, сюжет может стать главным, содержание отходит на второй план. С одной стороны. А с другой стороны, и «по большому счету» - не выходит так никогда! То есть, если для искусства все -таки форма – это все, то для литературы, без содержания нет ничего. Например, Януш Вишневский написал «Одиночество в сети», еще несколько романов. Я имела счастье ему переводить, когда он приезжал в Петербург и выступал в «Доме книги». По профессии, он – химик, и собственно изобрел «формулу любви». Очень хорошо и замечательно, и роман «Одиночество в сети» долгое время был бестселлером. Но для того, чтобы продолжать, автор поступил мудро и написал, в конце концов, очень сильную книгу «Бикини», над которой работал в архивах, там рассказы о жизни в нацистской Германии, документы. Без этого «содержания» книги бы не было. Все авторы – классики, это авторы, для которых содержание – главное, любой эксперимент с формой вторичен, все-таки.

Если взять историю создания «Трое в одной лодке» Джерома К. Джерома, то очевидно, что автор не хотел вкладывать в книгу очень емкое, философское, тяжеловесное содержание. Эта книга написана с юмором, с огоньком, обыграны каждодневные моменты смешные. Там много детского юмора. Вот, например, про сон, когда герою на грудь прыгнул большой слон, и они вместе пошли ко дну, а потом был огромный пожар! Но за этим юмором, удивительное сопереживание человеку и его бедам. Джером К.Джером, кстати, бывал в России, незадолго до революции. Написал очерк, в котором был очень критичен по отношению к России. Называл нас «детьми», рассказывал историю о том, как на Невском проспекте видел, как один русский бросался на другого со страстными поцелуями,  так как не видел давно! В Британии, пишет Джером, все было бы совсем по-другому. Англичанин бы сначала закончил ужин, даже если встретил сына, который вернулся с войны и которого не видел три года! И вот этот самый писатель, который писал очень серьезные произведения, пишет с удивительным юмором о каждодневном путешествии троих джентльменов по Темзе, о том, как они костер разводят, и так далее.   Параллельно, Джером вводит в повествование истории из британской истории, о Генрихе Восьмом и Анне Болейн, и так далее, как будто это все не происходило три века назад. В общем, доброта жанра и удивительная способность говорить о каждодневном опыте легко, просто и доброжелательно. И, правда, «Рассекая волны», не так ли?

Вторая вышедщая книга - «Немного тени на желтом песке» (курс лекций «Современные лингвистические, психолингвистические, литературоведческие учения. Точки соприкосновения и тенденции развития»). Надеюсь, её будут не только читать, но и слушать студенты филологического факультета СПбГУ.