Литературная критика

«Не эти». Вера Павлова

Встретила (в очередной раз) подборку Веры Павловой, и осенила меня счастливая просветительская идея. Я могу почитать это дочке! А что – стихи. Мне-то они не нравятся, но как-то... жалко их качество. Оно есть, есть, вижу. Только не мне и... вообще не представляю кому. И вот, представила. Дочке. Ну, типа тематически :).

Читаю:

           *
Доченька-красавица,
помни мой наказ:
не старайся нравиться,
нравься через раз,
не впускай непрошенных,
ангелу не лги.
А люди все хорошие,
даже мужики.

«Пф»,– фыркает доченька-красавица. Я креплюсь, читаю следующее:

           *
Летние каникулы.
На покой, будильник, –
мы своё оттикали.
Смотрит в холодильник
долго, неуверенно
залитая светом
девушка Вермеера...
Всё, пиздец котлетам.

«Фу, – определяется красавица. – Фу. Ещё и маты».

Да, идейка моя не самая счастливая была... Пытаюсь восстановить равновесие. «Дочунь, а может, тебе это...может, тебе стихи вообще не нравятся?» – «Нравятся». – «Какие?» – «Нравятся, говорю» – «Какие?» – «НЕ ЭТИ».

Ну что. Ну занавес.

Или нет, не занавес. Чё я сказать-то хотела, чё приходила.

Во-первых, плохой у меня эксперимент получился, некрасивый, да. Нельзя (забыла, не учла!) другим подсовывать то, что «сам не ам». Или «и сам» – или «ну нет, несъедобно».

И во-вторых. Вот как раз про «несъедобно». И как раз про Веру Павлову... Не может человек из одних любвей-нег-чувственных-приколюшек состоять. Это... редуцированный человек. Человечек. Кусочек, а не целый. Для мультиков так делают, рраз – и волк только хулиган, в только клёш-штанах, с только чёрными вихрами только дыбарем. «Остального» волка убрали. Отрезали. Т.е.? Ограничение, «отсобачивание». Для прозы приём ещё туда-сюда (ага, и мультиков). Ну, что он там даёт... «юморески всякие», да? А стихи – только на расширение, «экспансивная», приращивательная штука. Даже если «иронические». Вера Павлова не = стихи. Т.е. правильно, доченька-красавица. НЕ ЭТИ.

Но Вере Павловой привет всё равно. И все её любят, и я это знаю. И мы это знаем, дочке я сказала (она: «даа-а?...»).

О дар. Одарченко...

Мне нравился поэт Алексей Салов.

Алексею Салову нравился поэт Георгий Иванов.

Георгию Иванову нравился поэт Юрий Одарченко.

Вот такая красивая цепочка :).

Обычно об Одарченко говорят «через обэриутов» (ну, как обычно... все два раза, в Википедии и в Арионе, ещё в 90-х). Мол, даже знаком не был, но близок, очень близок. А я вот смотрю... как профессионально, красиво (где-то даже аккуратненько!) выглядят обэриутские наивы/алогизмы – рядом с одарченковскими. Эти ваши обэриуты, они «приёмными» кажутся. От «приём, метод» и от «приёмыши» – приёмыши настоящего простодушия, настоящего абсурда... Хармс, он такой большой и прекрасный, и «абсурдизмы» его... ну, тоже, большие и прекрасные, единственно верные, «единственно-местные» для каждого слова... Математически шикарный Заболоцкий, «таблично» – всё это какие-то гигантские таблицы, сильные, яркие, «гиперреальные». А Одарченко... Он же тает на глазах, проваливается. Весь «в дырдочку», – был-был смысл, да выпал. Вместе с рифмой... И образ шёл-шёл да ушёл. А слова всё повторяются. Или тоже кончаются. И как-то... сразу. Не кончаются, а кончились уже! Прекратились. И да, да – неудачно!

Похоже на глупость, на недоделку, на неумелку. Но такую неумелку невозможно сделать «специально», а будь она реальной, действиельной неумелкой – не звучало бы, не жило.

Реальная, действительная ошибка – это пустота рифмоплётства. А настоящее, выверенное правильное – тут же уже и приёмчик, манипуляция, маневр. Манера, то, что моментально костенеет, не даёт ничему расти, пробиться. Не даёт ничему быть сказанным. «Плётство» – или «манёвр»! И где-то между этих двух огней всё и помещается. Обэриуты (которых, конечно, люблю, это-то понятно) всё-таки к манёвру ближе. Одарченко – к ошибке, и мне он милее...

От текста всегда не-фальши хочется. Текст, и так отнимая наше время, время нашей жизни, не должен воровать его вот в каком смысле. Он не должен пускать нас по ложной дороге. Ложь = ложная дорога. Ты будешь по ней плутать, заблуждаться. И вот это уже по-настоящему отнимет твоё время. А кроме времени-то и нет ничего. Хороший автор это понимает и может выразить, а очень хороший только это, в общем-то, и выражает. Одарченко второе. Родился (1903) в Москве, умер (1960) в Париже. Выпустил единственный сборник стихов, мало кому понравившийся.

ЮРИЙ ОДАРЧЕНКО
 
 
* * *
Мальчик катит по дорожке
Легкое серсо.
В беленьких чулочках ножки,
Легкое серсо.
Солнце сквозь листву густую
Золотит песок,
И бросает тень большую
Кто-то на песок.
Мальчик смотрит улыбаясь:
Ворон на суку,
А под ним висит качаясь
Кто-то на суку.
 
 
* * *
Стоит на улице бедняк,
И это очень стыдно.
Я подаю ему медяк,
И это тоже стыдно.
Фонарь на улице горит,
Но ничего не видно.
На небе солнышко стоит,
И все-таки не видно.
Я плюнул в шапку бедняку,
А денежки растратил.
Наверно, стыдно бедняку,
А мне — с какой же стати?
Фонарь на улице потух
И стало посветлее,
А пропоёт второй петух —
В могилу поскорее.
Над ней стоит дубовый крест
И это очень ясно:
В сырой земле так много мест
И это так прекрасно!
 
 
* * *
Есть совершенные картинки:
Шнурок порвался на ботинке,
Когда жена в театр спешит
И мужа злобно тормошит.
 
Когда усердно мать хлопочет:
Одеть теплей сыночка хочет,
Чтоб мальчик грудь не застудил,
А мальчик в прорубь угодил.
 
Когда скопил бедняк убогий
На механические ноги,
И снова бодро зашагал,
И под трамвай опять попал.
 
Когда в стремительной ракете,
Решив края покинуть эти,
Я расшибу о стенку лоб,
Поняв, что мир — закрытый гроб.
 
 
* * *
Подавайте самовар,
Клавдия Петровна!
Он блестит как медный шар,
От него струится пар,
В нем любви пылает жар...
 
Чай в двенадцать ровно!
 
В хрусталях блестят конфетки,
На столе лежат салфетки,
На салфетках ваши метки,
За столом все ваши детки...
 
Клавдия Петровна!
 
Папа к чаю запоздал,
Он всю ноченьку не спал,
Все по комнате шагал,
Но ведь сам же приказал:
 
Чай в двенадцать ровно!
 
Подошла к дверям. В дверях
Обернулась. Смертный страх
В помутневших зеркалах.
На паркет упала... Ах!
 
Клавдия Петровна.
 
 
* * *
— Здравствуй, Стеша, как дела?
Говорят, ты родила?
«Васенька, Васенька, родила».
— Родила — так родила.
Как же сына назвала?
«Васенькой, Васенькой назвала».
— Где же, Стеша, мальчик твой,
Говорят, он был больной?
«Васенька, Васенька был больной».
 
 
* * *
Как прекрасны слова:
Листопад, листопад, листопады!
Сколько рифм на слова:
Водопад, водопад, водопады!
Я расставлю слова
В наилучшем и строгом порядке
Это будут слова,
От которых бегут без оглядки.
 
 
* * *
Стоят в аптеке два шара:
Оранжевый и синий.
Стоит на улице жара
И люди в парусине.
 
Вхожу в аптеку и шары
Конечно разбиваю,
В участке нет такой жары,
А цвет сейчас узнаю.
 
Горит оранжевый рассвет
На синей пелерине.
Отлично выспался поэт
На каменной перине.
 
 
* * *
В перетопленных залах больницы
Сумасшедшие люди кричат.
Но я вижу окраины Ниццы
И луга, где коровы мычат.
 
Вот приходит высокий и строгий
Над людьми властелин — психиатр.
Он им стукает палочкой ноги,
Начиная привычный театр.
 
Подошедши к моей вероломной кровати,
Долго имя читает, поднявши очки:
«Это русский? Скажите, с какой же он стати
Здесь лежит?» — говорит, расширяя зрачки.
 
И потом прибавляет, высокий и строгий,
Улыбаясь концом папиросы своей:
«Если русский, — наверное, думает много,
Вероятно, о спутниках. Слушайте, эй!»
 
Но я вижу поэта в приветливой Каньи:
С книгой ходит, и белые чайки летят...
«Эти русские, просто одно наказанье»,—
Говорит психиатр, а больные кричат.

«А мне опять чего-то не хватает...». Дмитрий Карапузов

Два рассказа Дмитрия Карапузова в «Волге». Симпатично-«простецкие». Аккуратные, продуманные, энергичные. «Героические» – т.е. с хорошим таким, сильным центральным героем. Но странное ощущение, что автор недоговаривает. Что-то если не главное, то очень существенное об этих самых героях не говорится. Чего-то всё-таки недодали (недовес! :)).

Вообще, Д.К. я нашла не сама, мне один хороший редактор, давненько уже, его «Кто любит Панкратова?» показал. И я хорошо помню, что ощущения были те же – недоговорённости, неполноты, закрытости. Даже не закрытости пожалуй, а прикрытости. Вот всё вроде хорошо. Ничего лишнего. Но, может, лишнего-то и не хватает?

Мне (внимание, секрет!) вообще всегда казалось, что в тексте, обязательно, в любом, должно быть такое место, которое «внимание, секрет!». А лучше несколько. А в идеале вообще сплошной раскрывающийся, «разматывающийся» секрет. Вот это «разматывание» и есть чтение. Т.е. должно быть что-то такое, что говорится именно здесь, поэтому текст и именно есть. Есть, а не показался, не померещился. А Д.К., не отпускает меня впечатление, секрет зажал. Давно не отпускает (давно зажал :)).

Что ещё... По большому хорошему счёту, Дмитрий, все эти дядечки с кайлом и метущейся душой – конечно, вчера. «Советская литература». В этом смысле Ваши иранские записки куда более сегодняшние. Вот как-то они... здоровей, свободней.

Пишите. Удачи!

Игорь Бондарь-Терещенко, пешы исчо (Ура! рецензия как рецензия)

Т.е. – хорошая. Т.е. – ясная. О чём: о бумажном воплощении инет-дневника одного пе интеллектуала. Дневник ничем не плох, хотя понятно, что спорный, что кому-то покажется «да б****, это п*****!» и т.д. Мне не показался, но нет, не впечатлил, искать не буду. Вопрос: в минус ли это рецензии. Не думаю. Думаю что: мне честным образом рассказали-показали, что за товар, я – честно не хочу. Не потому что интеллектуал, неа; просто мне что-то всё равно, «что сказал Хлебников перед смертью, какие были волосы у Гоголя, и где Анна Каренина хранила опиум. А подобной интимной культурологии в дневнике Александра Маркина немало». Всё равно, и это не зависит от прекрасности рецензии. Можно продать мне крем от морщин (и это, отчасти, связано с качеством предложения), но нельзя от веснушек (от предложения это не зависит никак, от слова «совсем», от слова «вообще», от слова «анафига» :))...

Да, о прекрасности. Текстик, кроме того, что чёткий-ясный, ещё и в меру узорчатый. Т.е. не так чтобы в этих узорах заплутать, но не голо, не уныло-фактологически. В общем, к «ясно» прибавляется «художественно», что совсем уж не часто случается, тем более с рецензиями. Я даже ещё какие-то (в Русском журнале) посмотрела, боюсь произносить, но: все хорошие. Хотя... у русско-журнальных всё-таки есть махонький недостаточек. ОГРОМНОСТЬ. Тут есть варианты (что это особенность, что это договорённость, что даже и не особенность и договариваться тут не о чем), но мне всегда казалось, что начиная с какого-то момента – всё-таки – нужно сокращать. Т.е.: когда ты выстукиваешь что-то вроде «отдельно стоит отметить», а попёрла уж пятая страница, то... видимо, не надо отмечать отдельно (или раньше надо было!).

И вот же как интересно получается (отдельно следует отметить). Товарищ, перед текстом которого трэба предупреждать «Осторожно! Ненормативное то-сё!» – самый совестливый из прочитанных мной... ох не могу посчитать... ста? многоста человек рецензентов. Я из того, что качество – совесть пишущего. Да и не я это, в общем-то, а «ЛидииГинзбурги всякие» (хорошие Лидии, очень хорошие, но слишком уж... сурьёзные)... И да – вспомнила Лидию Яковлевну я не только «из совести». Отголоски? Ну, не до «Игорь Бондарь-Терещенко является последователем...», нет конечно. Может, дотошность, аналитичность. Некая... здравость, не-истерика. Что тоже крайне ценно, истеричных-то вариантов хватает...

В общем, рекомендую, снимаю шляпу, странно, что раньше не встречала. Рада была бы перебить чьё-то такое же «странно». Пишіть і далі! (а Игорь у нас из Харькова... верней, у них из Харькова... ой, всё! :))