Литературная критика

(Brideshead Revisited by E.Waugh)

Понятия учености и псевдо-учености для студентов, донов, выпускников или писателей Оксфорда очевидны, то есть, возможно, упразднены изначально, так как «умный» или «образованный человек» для любого англичанина - это весьма забавное понятие и скорее несуществующее. Как известно, слово «умный» (clever) имеет в английском языке отрицательную коннотацию. Именно поэтому, наверное, процесс познания жизни для героев легендарного «Возвращение в Брайдсхед» Ивлина Во (1945) намного важнее занятий или лекций.

О чем роман? Помимо текста Ивлина Во, есть потрясающий телесериал 1981 года с Джероми Айронсом, Лоуренсом Оливье, Джоном Гилгудом в главных ролях. Сериал был популярен в Великобритании в течении более чем двадцати лет, пока ему на смену не вышла жуткая и очень современная, в общем-то (то есть упрощенная) кинематографическая версия. Упрощенная, потому что там все именно «проще»: желания, «сердечные способности», выводы, однозначность героев и их наклонностей. Например, идея о том, что Чарльз был одновременно влюблен в Джулию и в Себастьяна совершенно не соответствуют роману. Слова Чарльза «та история была предтечей» реферирует к целой эпохе жизни, юности, дружбе, надеждам, а не делают из героя неуверенного идиота, обеспокоенного собственной идентичностью. Впрочем, в фильме играет Эмма Томпсон, которая (как и Хью Грант) училась в Кембридже и определенная «преемственность поколений» ощущается, хоть, без повторной экранизации книга могла бы обойтись, если честно.

Итак, если следовать тексту книги (а сериал 1981 года придерживается литературного оригинала) на фоне описания жизнедеятельности уходящего поколения поместий и аристократических усадеб (на примере католической семьи лорда и леди Марчмейн) показана весьма анти-религиозная, языческая «жизнь и судьба» обитателей Оксфорда двадцатых-тридцатых годов. Поколения, так называемых, old boys, которые, все, без исключения, учились в Итоне или Хэрроу (потом им даже не нужно было продолжать учебу в Университете: моментально попадали в хорошее общество: становились священниками, барристерами, издателями, и так далее). Роман удачно обрамляется «Песнями невинности и опыта» Вильяма Блейка. И, правда, жизнь в Оксфорде в двадцатые-тридцатые годы, это лекции и шампанское, бесконечные дебаты, крикет, прогулки на лодках, танцы, стихи и беседы под луной (или вдоль изгородей, где растет плющ, отсюда, кстати, название Лига Плюща – ряд самых престижных Университетов США), в общем,  ощущение молодости и праздника (почти как у Хемингуэйя в предвоенном Париже) и, одновременно, трагедии, которая за этим неминуемо последует. Неминуемый крах идеалов, слом исторической эпохи.

Интересно, что критика часто игнорирует основной смысл, лейтмотив, суть романа Ивлина Во. Например, можно встретить высказывания о том, что в книге, дескать, высмеян аристократический класс и даже оксфордский акцент (как это сделал писатель-модернист Д. Лоуренс в своем стихотворении «Голос Оксфорда»:  «И, их, столь соблазнительно превосходя/столь соблазнительно/ самоуничижительно/ пренебрежительно /превосходя»). В общем, критики и в весьма серьезных антологиях нередко пишут о том, что есть в этом романе некоторый отголосок «Вишневого сада» Чехова. Не слишком много этого, если честно. Несмотря даже на задумку И. Во и желание «сорвать завесу с лица католицизма», попрощаться с ним, не очень это у него получается! Ивлин Во, ведь, выпускник Оксфорда, его взаимоотношения с католицизмом весьма сложные, это часть его воспитания и образования. Роман является потрясающим, ярчайшим, в чем-то нелогичным подтверждением необыкновенной мощи католицизма, его власти, и, самое главное, религиозной обоснованности, как и, наверное, лучшей пропагандой жизни аристократического класса, того обаяния Оксфорда, которое сохраняется и будет там жить всегда, как в реальном пространстве, так и в пространстве мифологическом, нами выдуманном.

Каждый представитель семьи Брайдхед, несмотря на некоторую и очевидную «несчастность», даже комичность, оказывается глубоко «любящим человеком», очень симпатичным нам, читателям и зрителям, человеком. Эта способность к любви, в общем-то, и отличает их от повествователя, от Чарльза, чей образ холодного художника-наблюдателя в романе намного менее привлекателен, чем лик его зеркального тезки, знаменитого экранного героя, гениально созданного на экране актером Джероми Айронсом. (Фильм, кстати, снимали, когда актеры были очень молоды, сами прыгали в реку, открывали шампанское, кидали торты в лицо друг другу!)

Роман начинается с того, что, Чарльз «возвращается» в поместье Брайдсхед в середине сороковых годов, в некотором смысле, сделав круг жизни, вновь останавливается в поместье и вспоминает, что с ним бывало в юности, во времена их учебы в Оксфордском университете.  Фильм, кстати, снимался в реальном английском поместье Ховард Кастл (Howard Castle), где сейчас, в реальном пространстве проживет потомственная аристократическая семья, которая днем ездит на охоту, и где сохранились несколько комнат с декорациями и одеждой, которые использовались при съемке фильма: туристы, в основном, приезжают сюда для того, чтобы познакомиться с местом, где снимался фильм, а вовсе не узнать подробности истории семьи аристократов, которая здесь живет уже несколько столетий!

Какова судьба героинь книги? Одна из дочерей, Корделия, (названа точно также как героиня Шекспира) в какой-то момент становится монашкой (рассказывает об этом с гордостью, как и о том, как она крестила трех младенцев в Африке!). Другая, прекрасная Джулия, – сначала выходит замуж, наперекор желанию матери, за американца Рекса, а потом, много лет спустя, все-таки отказывается от любви и совместной жизни с Чарльзом, не может нарушить свои внутренние запреты, «жить во грехе» (living in sin). Старший брат Брайдсхед принимает сан, женится на вдове адмирала с тремя детьми, представительнице среднего класса, которая, кстати, не может, в отличие от пресловутых высших слоев общества, терпеть «грех» в своем (даже и не в своем доме). Каждый из представителей этой семьи, пусть иногда по смешному, но в чем-то, очень глобально, по настоящему, прав. Прав хотя бы в той высокой планке, которая ими всеми и установлена, прав в этом своем странном поиске пути и веры. Их внутренняя сложность делает их нарочито «другими», более странными, манерными, менее счастливыми, но значительно более достойными, цельными, монолитными.

А больше всего, конечно, красноречив образ очаровательного соблазнительного Себастьяна Флайта. Молодого мальчика из этой семьи, друга Чарльза. Того самого, который и есть «прекрасный юноша» античности, который утверждает в самом начале романа, что для него красота бабочки дороже красоты католического собора, того самого, который выворачивает выпитое вино прямо в залу, где сидит Чарльз и его соученики, рассуждая о Боге и вселенной, демонстрируя страсть к увеселениями и алкоголю, а заодно и дикую любовь к жизни.  (Наутро приносит Чарльзу море цветов, чтобы как-то сгладить вину, а заодно и познакомиться!). А потом, а потом …. А потом он везет Чарльза впервые в свой дом, фамильное поместье, останавливаясь по дороге у знаменитого дерева, где они завтракают на траве, где оба пьют холодное шампанское с клубникой, а Себастьян говорит еще одну удивительную и известную фразу: «Я хотел бы закапывать что-нибудь ценное в каждом месте, где был счастлив. А потом, когда я стал бы старым и несчастным, я бы возвращался, выкапывал это. И вспоминал». Имя «Себастьян», конечно, придумано неслучайно. Это, в некотором роде, языческий мученик. Конечно, он красив и молод. Вечно молод в своем детстве и фантазиях. В Оксфорде он ходит по улицам с плюшевым мишкой под мышкой, с которым и беседует, и которого водит стричься к парикмахеру (копию Алозиуса в количестве тысячи штук можно и сегодня купить в поместью Ховард, когда вы поедете туда на экскурсию!)

Себастьян эгоистичен как ребенок, его пристрастие к алкоголю сродни желанию ребенка делать только то, что нравится. Он, например, хочет всегда дружить с одним единственным человеком. Ему же, Чарльзу, он под Рождество шлет телеграмму и его же приглашает приехать «немедленно», под предлогом, что «тяжко болен и умирает» (оказывается потом, что он сломал самую маленькую косточку на ноге!). Все это детство и снова – шарм и очарование этого детства! Себастьяна даже любят как ребенка! Ни за что! Просто так и любят! А это «просто так» ведь тоже иногда плачевно! Энтони Бланш, единственный явно выраженный «Оскар Уайльд» в романе, так и говорит на званом ужине Чарльзу: «Шарм этой английской семьи убьет вас, мой дорогой Чарльз»! Чистая правда!  Энтони Бланш, английский декадент и «вечный жид», всегда говорит людям «только правду». Ничего кроме нее!

Но если семья Марчмейн все же полна «только английского очарования», то Себастьян несет в себе и собой значительно больше чего-то иного, непередаваемого даже. Чего же? Невинности и, одновременно, явного ощущения греха, собственной человеческой греховности. Чувствуя, ощущая все очень сильно, плохое внутри себя, он ощущает, конечно же, сильнее других. Поэтому он и Себастьян. Этнони Бланш говорит, что в детстве, в Итоне, где они вместе учились, Себастьян подолгу не мог выйти из исповедальни,  все каялся в грехах. На протяжении романа он и страдает как бы «по-пустому», с точки зрения читателя-обывателя, но страдания как раз и говорят о его изначальной чистоте, может быть, поиске Бога, желании хотя бы какой-то гармонии кроме собственного умения создавать красоту.  

Чудо в книге, конечно, происходит, как обычно это и бывает в романах. Но это не фейерверк спасения. Чудо в том, что Чарльз, оказавшись в этой семье, вдруг добреет и оживает. Чарльз неожиданно обретает себя заново, открывает свои внутренние свойства, раскрывается, становится счастливым. Отец Чарльза живет далеко, в английской провинции, он не реагирует на сына, например, при встрече, на вопрос, «лучше ли учиться живописи в Англии, или заграницей, отец», радостно отвечает «конечно, сынок, за границей!», а при беседе с соседом все время обращается с ним как с американцем, нарочито утверждая, что того, дескать, ничего кроме Америки не интересует (под конец, так задает совсем безумный вопрос, спрашивает, «как ваша национальная игра «крикет»?) И снова делает ошибку наведения и равнодушия: крикет никогда не была американской игрой. В общем, в этом одиночестве (обусловленной судьбой потерянного поколения, представителем которого отец Чарльза и является) Чарльз и пребывает. Отчуждение отца Чарльза - потеря смысла жизни. Даже на просительное сына «у меня нет денег», он только с привычным сарказмом и равнодушием  отвечает, что «у него самого никогда не было таких проблем, а вот, у его дяди, который сейчас в тюрьме, у того-то эти проблемы были». Заканчивается диалог тем, что  отец Чарльза начинает перечислять всевозможные варианты фраз, которые передают смысл выражения «отсутствие денег». Из этого одиночества Чарльз и вырывается, нежданно-негаданно попадает в холодную аристократическую семью, где, холода-то для него никакого не обнаруживается, все становится и кажется - по-другому. Дружба с Себастьяном раскрывает новый смысл жизни, открывает ее радость, полностью меняет настрой и мировоззрение. Любовь в том романе -  огромная, любовь там детская, платоническая, любовь там явная, совершенно неземная, и, конечно, не телесная, как было всегда (или почти») в стенах любого старинного университета, достаточно посмотреть еще раз «Гарри Поттера».

Чарльз преображается. В книге он, конечно, выписан как больший циник, чем в фильме, но даже там... Поражают совсем небольшие, такие даже ньюансы английского текста. Например, когда Себастьян рассказывает о своей сестре Чарльзу, то говорит, «Я так ее люблю! Она, как я!» (I love her. She is so like me). Из соображений деликатности Чарльз не повторяет эти слова в знак понимания, а только дублирует их эхо-вопросом: «Похожа? Любишь?» (Do you? Is she?) Так это все «на полу-тонах», -  удивительно. Как и когда Корделия долго рассказывает Чарльзу про религию и свою семью, а потом вдруг с ужасом спрашивает: «Вы атеист?» Он так боится ее обидеть, что из деликатности опять-таки, с испугом отвечает: «Да, нет! Я – агностик!»

Католики? Маленький экскурс. «Католики вообще всегда стараются выяснить, католик ты или нет», - пишет героя Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Первыми европейскими поселенцами в Новом Свете были испанские католики. Много позже немецкие и британские колонисты, а впоследствии их потомки уже были протестантами, которые враждебно относились к католицизму. В середине XIX веке во время массовой эмиграции из Ирландии, подобное противостояние усилилось, что сказывалось даже сто лет спустя. Например, во время первой предвыборной компании Джона Кеннеди, многие протестантские проповедники убеждали свою паству не голосовать за него именно потому, что он католик. В ответ католики занимали оборонительную позицию, что привело к сильной внутри конфессиональной поддержке и склонности разделять людей на «свой—чужой» по религиозному принципу. Главный герой «Над пропастью во ржи» Холден объясняет, что из-за того, что у него ирландская фамилия, многие считают его католиком и что эта история напоминает историю с чемоданами. Дело в том, что действительно, американский мальчик из хорошей семьи, который учится в престижной школе, часто имеет родителей или родственников ирландского происхождения, а большинство ирландцев, выходцев из Великобритании – католики. Подобное упоминание раскрывает для читателя того времени целый пласт истории. И Холден, как всегда, отстаивает правду не напрасно. Во-первых, католики славятся строгостью своих обрядов, приверженностью традициям, долгое время запреты на развод и, в большинстве случаев, особые правила послушания для католических священников, которые не имеют собственности, дают обет безбрачия, и во всем, что происходят в их жизни, строго придерживаются догматов церкви. Во-вторых, нещадная критика католической церкви активизируется в середине XX века, особенно после Второй Мировой Войны, и с новым энтузиазмом – в последнее время. Вскрылось огромное количество нарушений в мужских и женских монастырях. В некоторых из них были открыты и осуждены практики гомосексуализма, отказа в обезболевающих средствах, при  поступлении туда беременных женщин, запреты не только на контрацептивы или аборты, но активные наказания для тех «непослушых», которые обращались в монастыри за помощью. Сэлинджер не испытал на себе такого давление со своей ирландской стороны, но другие писатели-ирландцы Джеймс Джойс, Оскар Уайльд, Айрис Мэрдок весьма критично протестовали против основ этой религии, в своих литературных произведениях, или своим собственным жизненным опытом. Известная певица Мадонна была также воспитана в католической семье, что уже в 90-годы вызвало такую силу протеста, что впоследствии певицей нарочито отрицалось практически все, связанное с нравственными установками.

Опыт и невинность, говорите? Есть маленькое «но» (как и во всем!) Отец Себастьяна – его в фильме играет знаменитый Сэр Лоуренс Оливье убегает из этого католического дома, убегает от этих обрядов, жены, догм, псевдо понимания. Убегает и живет в Венеции с красавицей Карой, по словам которой, он, и правда, люто ненавидит свою первую жену. Так ненавидит, что готов жить, где угодно. За что ненавидит? Да, за эти католические сказки. За то, что романтическая любовь, как показала жизнь с ее опытом, давно потерпела крах. Именно поэтому Кара так искренне радуется, что у Себастьяна и Чарльза такая тесная дружба в юности произошла. Ведь благодаря ей, этой любви-дружбе, они смогут впоследствии не ошибиться, а обрести истинное счастье, в более взрослом возрасте не повторять ошибок Леди Марчмейн.

И все же, умирая, Лорд Марчмейн возвращается в Брайдсхед. Ненавидящий религию, он открывает двери своего дома, впоследствии принимает причастие. Его появление, воплощенное Лоуренсом Оливье в фильме, возможно, одно из сильнейших, потому как он (как никто противившийся религии, своей (умершей на момент его возвращения) супруге, Англии, всему наносному и очаровательному, что сопутствует жизни аристократического класса, приезжает обратно. Подытоживая, получается, что роман, написанный как критика католицизма, боль вокруг его страстей и ошибок, в некотором смысле, в знак внутреннего отчаяния,  объясняется этой религии в любви, выражает благодарность, пусть совсем не языческим, а горьким, несколько кровавым способом. Между нами, в Христианстве ведь иначе не бывает…

Несколько ошибочным  (слишком радикальным) кажется утверждение критиков в отношении того, что с романа Ивлина Во, то есть с сороковых годов, началось долгое прощание с «английскими Афинами», так как особый академический статус Оксфорда, его главная роль в английской литературе – все было утрачено, все осталось в прошлом. Среди многих писателей известные историки литературы Джон Кэри, Питер Конард, Терри Иглтон. Выпускники Оксфорда Уильям Голдинг, Грэм Грин, Айрис Мэрдок, Кингслей Эмис и его сын Мартин Эмис, Джулиан Барнс, Жанетт Винтерсон. Но их взгляд часто обращен на другие сюжеты, другие темы. Джулиан Барнс пишет «Историю мира в 9.5 главах», а Кинглсей Эмис посвящает свой роман русской девушке, не говоря уже о Жанетт Винтерсон, которая упорно навязывает платонические, радикально феминистические мифы о женской сексуальности, копируя собственный опыт и непростую судьбу.

«Возвращение в Брайдсхед» роман об аристократии, которой очень мало, которой почти нет. Это роман о тридцатых годах, времени,  с его шампанским, танцами, которое также ушло. Это роман об Оксфорде, и да – английских Афинах. Афины, конечно, мало-христианские по любым ассоциациям, и, конечно, язычества, романтизма, «праздника» в них – куда больше. Однако, без католичества, без религии, без странных догм, которые, в любом случае, присутствуют, проходят как живые или духи сквозь стены, без них там, ей Богу, не обойтись. Сходная ассоциация, кстати, и в романе Дж. Арчера «Ни пени больше, ни пени меньше» (1976), в котором писатель обыгрывает название колледжа, церковь и собственно дом, место, где живут или работают воспитанники: «— Вы когда-нибудь бывали в Оксфорде, Джеймс? — Да, сэр. В Доме. — В Доме? — удивился Харви. — Крайст Черч. — Никогда не пойму Оксфорд. — Нет, сэр!».