Литературная критика

1

Иссекать ломти из реальности, препарируя их словесно, и представляя на суд современников типажи, которые не увянут никогда.
Пока – современников, потом – будущего, бесконечно развивающегося, ветвящегося, уходящего в вечность.
Персонажи Островского говорят колоритно: сказывается и сословие, к которому принадлежит тот то или иной, и масштаб словесной одарённости писателя.
…ставшего классиком ещё при жизни.
Речь Кнурова не перепутаешь с речью Паратова: сколько в последнем внешнего блеска, столько в первом – скрытой силы.
Дульчин (нечто сладко-обманное, мерцающее в фамилии) говорит не так, как Глумов: вечный тип карьериста, никогда не седеющий, меняющийся настолько, насколько меняется декорум жизни, её антураж.
Но всегда – речь выпукла, она играет и сверкает, она характеризует персонажей так, что видны они с листа, и даже игра актёрская не очень требуется.
Всегда туго заведённый механизм действия не подразумевает сбоев, а точная череда картин работает безостановочно на уточнение характеров и развитие сюжета.
…плакать Тугиной – недаром же в фамилии скрыта туга-печаль.
А забавный, глупенький Бальзаминов, обретающий такое счастье, какое обрёл, точно компрометирует само это понятие.
Опять же тугая гроздь людей: плавно-вальяжная Домна Пантелевна, или бесхитростная, так переживающая за Мишеньку маменька…
Каждая реплика – точно новый ход, нечто высветляющий в недрах психики того, или иного персонажа.
Каждая картина – выверена до деталей обстановки, и видно, как в горке посверкивает фарфор, и слышно, как извозчик проедет за окнами.
Люди меняются, что естественно, меняется корнево жизнь, но нечто, заставляющее людей действовать, печалиться, скорбеть, остаётся неизменным – и это неизменное, положенное в основу строительства каждого характера Островским и заставляет вновь и вновь вчитываться, всматриваться в его пьесы – с непременным результатом.

2

Глумов, глумящийся над глупостью, чванством, ложной сановитостью, сам едва ли окажется в выигрыше, ибо мистика мимикрии чревата…

 Островский давал людей с купеческим размахом: ничего не стоит затушёвывать, всё должно быть выпукло, зримо; а сколь широка русская натура известно, и даже мысль одного из героев Достоевского о необходимости сужения оной не очень-то сверкает…

 Дульчин, сочетающий сладость и фигу-дулю, заставит плакать Тугину: которая и живёт, взяв сил от тугой печали…

 Паратов отдаёт парадом: всё показное, хотя внешне и сверкает; а Вожеватов, тороватый купец, отчасти и выжига: как вписано в фамилию…

 Почти все они у персонажей Островского говорящие: и почти все люди очерчены с тою резкостью, что сомневаться в их подлинности не приходится.

 Они и сейчас подлинны: особенно в девяностые часто встречались Кнуровы и Вожеватовы, а пустой блеск Паратовых просто искажал реальность.

Тема «люди и деньги» у Островского прописана максимально: с силой, в которой большинство из живших в девяностые убедились сами.

 …а вот Бальзаминов: глупенький, никакой, лишь и мечтающий о богатой женитьбе: любым путём, ибо сколько же можно ютиться с маменькой и Матрёной, которую удавить мало, в деревянном скворечнике…

 Тоже вполне современно: сколько таких Бальзаминовых присматривается на полях современности к богатым дамочкам: какую бы зацепить?

…речь особой густоты: старомосковская, окающая, полная, сплошная, отдающая хлебом и млеком…

 Речь провинциальная: где того… и не того… логичны, как почтение к богатеньким: нам-то не довелось!

 Всё современно: и роскошь, тяготение к которой заполняет столько места в пространстве, и успех эгоистов, способных растереть других в порошок ради собственного преуспеяния, и прагматизм нарождающихся капиталистов…

 А как реплика ложится в другую – словно в паз: вот мастерство строителя, возводящего словесные палаты, потом и украшающего и расписывающего их – на века, не сокрушить, не разрушить, сколько бы времени не прошло…

3

Ширь и плавность, масленое блистание мерцали в стихах Островского: непревзойдённого драматурга, но и поэта не пустяшного:

Здравствуйте, православные, здравствуйте!

Здравствуйте кругом, на все стороны здравствуйте!

    Едет-плывет сама масленица,

          Широкая масленица,

С блинами, с снятками, с оладьями,

  С пивами, с медами сычеными

Широкая масленица.

С пляской, с пеньем да с погудками,

С гуслярами едет, с скоморохами

Широкая масленица.

Интересней этнографических трудов: всё дано зримо, вкусно, как сейчас не увидишь, сколько ни ряди актёров…

 Тогда иначе гулялось, и снег чище был, и технологический монстр ещё не насел на реальность.

 Островский писал стихи не всерьёз: сам так не относился к ним: есть в них иногда то отзвук А. К. Толстого, то фетовские струны зазвучат; однако бал вдруг предстанет ярко, зримо:

Снилась мне большая зала,

    Светом облита,

И толпа под звуки бала

Пол паркетный колебала,

 Пляской занята.

У дверей -- официанты

  И хозяин сам.

Со сном связаны многие эпизоды действительности: и в литературу они вливаются разнообразно, иногда сильно действуя в ней: вспомните, к примеру, «Сон смешного человека»…

Но главная, конечно, поэзия Островского сконцентрирована в «Снегурочке» - в сладкой и славной, снежной и дымчатой, в нежнейших словесных разводах сказке, звучащей и ныне, не ветшающей, сколько бы ни миновало зим…

 Леший загудит радостно: мол, конец зиме; весна прочитает свои монологи, и закрутится действие, и слова точно будут распускаться, как весенние цветы и ароматы леса перемешаются с метафизическими ароматами жизни, всегда заваривающей густые каши…

Русское, древнее, из летописей как будто выпавшее оживает под лупами разных времён, и вечной будет тоска, как вечной останется надежда; и чаши белого стиха, подъятые Островским, играют, пенясь, прекрасным содержанием…

4

…Дульчин обманет, поднеся сладкую, как дыня, дулю своей судьбы красавице Тугиной: в чьей фамилии густо мерцает туга-печаль…

 Сколь нежно и напевно звучала «Снегурочка», столь жёстко и не подразумевая лакировки строятся бытовые пьесы Островского.

Бытовые – бытийные: слишком туго смешаны струями быт и бытие, слишком много волокон первого сверкает в последнем.

 Аферы, подлость, двуличие, размах, купецкое неистовство…

 У Паратова – всё напоказ, всё, словно… от парада; а Вожеватов, скрестив в себе выжигу и тороватость, воплотит тип нового купца, который и Мокию Пармёнычу сто очков вперёд даст: пусть только времени побольше пройдёт.

 Чудно цветёт на окошке мещанский бальзамин; цветочная фамилия Михаила Дмитрича точно определит его суть: жизнь есть растительное явления, за пределы оного выйти не дано, нужно только встретить подходящую, давно уже от дородности из дома не выползающую купчиху…

 Вечное коловращение человеческих тем!

Ныне иной антураж, но сколь бы технологическим не было время, какие бы скорости оно не предлагало, суть человеческого существования та же.

К тому ж, человек - природный мещанин: что его волнует плотнее, чем собственные достаток и довольство?

Островский знал человека наизусть, прочитав его многократно, и изображая бесконечно: ибо любой из его образов продлевается в вечность: в любых её вариантах будут строится карьеры, делаться состояния, громоздиться ступени метафизических лестниц.

 Глумов, глумящийся над теми, кто ему так нужен, будет лицемерить виртуозно, играя оттенками эмоций и ощущений; будет прорываться наверх любой ценой, пока не остановит его случайно выпавший из кармана дневник.

 Купецкое – роскошно: слишком много в истории России связано с этой монументальной стратой; и, зная её блестяще, Островский раскрывал механизмы судеб и становые жилы характеров.

…в горке позвякивает фарфор, когда тройка проносится мимо дома.

 Племянница крутого дяди умудряется влюбиться в ничтожного, растительного Бальзаминова…

 Множество происшествий – и они не кончаются, трактуемые всё по-новому и по-новому: согласно законам времени: столь изменяющимся, меняющимся так мало.