Литературная критика

                                                                                                                                                                                      Памяти  Н.С. Лескова

Главную свою задачу писатель видел в том, чтобы возжечь в людях «проблески разумения о смысле жизни», чтобы «что-нибудь доброе и запало в ум» и сердце читателя. Это «доброе направление» замечательный художник слова связывал с христианством, с Новым Заветом, отмечая: «я имел в виду <…> важность Евангелия, в котором, по моему убеждению, сокрыт глубочай­ший смысл жизни». О «важности Евангелия», в котором «есть всё, – даже то, чего нет», Лесков размышлял, говорил и писал постоянно – начиная от первой публикации и до последних дней своих.

К великому сожалению, современное состояние общества таково, что множество людей, в том числе номинативно православных, никогда не читали Нового Завета. Подавляющему большинству также не до классиков литературы и не до чтения вообще. В качестве основного «источника познаний», по большей части вредоносного для духовно-нравственного здоровья нации, выступают компьютер и телевизор. Не выправил эту ситуацию и объявленный Годом литературы 2015 год. Точно так же, как в 2007 году Год русского языка остался всего лишь помпезным ярлыком – словесных нечистот, загрязняющих и унижающих наш «великий и могучий, правдивый и свободный русский язык», с тех пор не убавилось.

В связи с Лесковым вспоминают обычно только «Левшу» и «Очарованного странника», да и то лишь потому, что видели суррогаты этих произведений на экране: по «Сказу о тульском косом левше и о стальной блохе» снят мультфильм, а по мотивам «Очарованного странника» –  кинофильм.

Даже на родине писателя в Орле немногие могут назвать героев лесковских книг в композиции памятника Лескову, установленного более 30 лет назад. Уникальный,  единственный в мире орловский Дом-музей Н.С. Лескова не был отреставрирован даже к своему 40-летию (июль 2014 года). Только после выступлений прессы местные чиновники от культуры спохватились и наобещали прикрыть этот позор, но лишь к 2017 году. И впрямь: обещанного три года ждут. За прошедшие после плачевного  юбилея музея три года здание совсем обветшало. Так и стоял лесковский музей сирый и убогий: разрушался фундамент, растрескались и развалились каменные ступеньки, облупилась краска на деревянной обшивке окон и стен, протекала кровля, подвергая опасности бесценные экспонаты. Единственный в мире Дом-музей Н.С. Лескова был закрыт.

В этом году начались кое-какие работы по реставрации здания, однако не обошлось без строительных выкрутасов. Архитектурный скандал разгорелся в Орле, когда градозащитники обнаружили, что каменные исторические ступеньки Дома-музея окончательно разломали и грудой свалили на заднем дворе. Демонтированную раритетную каменную лесенку заменили бетонно-тривиальным кривым новоделом.

Сейчас реставрационные работы снова приостановлены из-за недостатка финансирования. В то же время, когда разрушалось здание бесценного памятника культуры, в городе возводились и возводятся стоящие десятки миллионов рублей особняки местных царьков – чиновников и здешних олигархов. И всё это в дотационном регионе страны. Один такой таунхаус даже раскинулся в самой непосредственной близости к лесковскому музею, отхватив плутовским манером кусок сада на прилегающей к Дому-музею территории. Так, согласно православной аскетике, нечисть тоже стремится прилепиться к святому и чистому, стремясь покрыть свою нечистоту. Бес может прикрыться и ангельским одеянием.

Здесь же поблизости от Дома-музея Н.С. Лескова совсем развалился ещё один памятник культуры, дорогой для всякого образованного человека, описанный в романе И.С. Тургенева «Дворянское гнездо», затем – в романе И.А. Бунина «Жизнь Арсеньева», в стихах Константина Бальмонта. Это «Домик Лизы Калитиной». Высокопоставленный чиновник, зам. главы регионального парламента, объявивший себя «куратором» и председателем попечительского совета «Дворянского гнезда» – заповедной литературно-исторической зоны Орла,– на протяжении многих лет более печётся использует эту территорию и эту тему только для самопиара, но никак не для восстановления и сохранения святыни общерусской культуры.

Неслучайно святой апостол призывал: «не всякому духу верьте, но испытывайте духов, от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире» (1Ин. 4: 1).

Видимо, настолько безмерно щедра наша земля на таланты первой величины, что вошло в привычку не замечать и не ценить их. В одной из своих статей о Тургеневе Лесков с болью признавал библейскую истину о судьбе пророков: «В России писатель с мировым именем  должен разделить долю пророка, которому нет чести в отечестве своём». Горькие эти слова в полной мере относятся и к самому Лескову.  

 Небывалый уникальный талант, многокрасочный художественный мир писателя ни при его жизни, ни долгое время после смерти не могли оценить по достоинству. Знаток лесковского творчества, библиограф и журналист П.В. Быков отмечал в 1890-м году: «Терниями был повит многотрудный путь нашего писателя, и дорого достались ему литературная слава и то глубокое уважение, те симпатии, какими он теперь пользуется. Лескова долго не понимали, не хотели оценить его благороднейших побуждений, положенных в основу каждого художественного произведения, каждой маленькой заметки».

Знаменательно, что самое начало литературного пути  Лескова обозначено постановкой духовной христианской темы. Первым печатным произведением писателя – проповедника добра и истины – явилась небольшая заметка о <«О продаже в Киеве Евангелия»> (1860). Вступивший на литературное поприще молодой автор, ратуя за распространение в русском обществе христианского духа, высказал озабоченность по поводу того, что Новый Завет, в то время только появившийся на русском языке, доступен не каждому из-за высокой стоимости издания. Поднятая в  крохотной заметке проблема оказалась столь животрепещущей, что получила большой общественный резонанс. Написанное «на злобу дня» пережило сиюминутность газетного существования. Важность той первой публикации Лескова отмечалась его современниками даже и тридцать лет спустя. В 1890 году газета «Новое время» указала на лесковскую «корреспонденцию из Киева, в которой автор скорбел о том, что в местных книжных магазинах Евангелие, тогда только изданное на русском языке, продаётся по ценам возвышенным, вследствие чего много людей небогатых лишены возможности приобрести книгу слова Божия».

Автор заметки <«О продаже в Киеве Евангелия»> отметил как «новую» и «радостную» возможность «удовлетворения насущной потребности читать и понимать эту книгу», переведённую «на понятный нам язык». В то же время он с возмущением пишет о книготорговцах, усмотревших в давно ожидаемом «русском» Евангелии  всего лишь ходовой товар и сделавших его предметом бессовестной наживы.

В дописательские годы сам Лесков занимался делами коммерческой фирмы и хорошо знал экономические законы. Однако в данном случае автор «Корреспонденции (Письма г. Лескова)» справедливо требует отличать в книжной торговле «дело Божеское» от спекулятивно-коммерческого: «как же книгу, назначенную собственно для общего употребления всех и каждого, сделать такою недобросовестною спекуляциею?». Писатель особенно озабочен тем, что переведённый на русский язык Новый Завет, ставший доступным для понимания простых людей,  не попадёт  в руки паломников со всей Руси, которые «всегда покупают в Киеве книги духовного содержания»: неимущий киевский «пешеход-богомолец» «принуждён отказать себе в приобретении Евангелия, недоступного для него по цене».

Евангелие и цена, христианская душа и кошелёк, совесть и нажива – Лесков показал несовместимость этих полярностей: мира духовного и сферы денежно-меркантильной. Об этом противостоянии Христос говорит: «Не можете служить Богу и мамоне» (Мф. 6: 24).

Тему социальной и духовной закабалённости человека товарно-денежными отношениями писатель разрабатывал на протяжении всего творческого пути – от ранних статей: <«О продаже в Киеве Евангелия»> (1860), «Торговая кабала»  (1861) – до самых последних работ: статья «Писательская кабала» (1894), «прощальная повесть» «Заячий ремиз» (1894).

«Достоевскому равный, он – прозёванный гений», – стихотворная строчка Игоря Северянина о Лескове до недавнего времени звучала горькой истиной. Автора «Соборян», «Запечатленного Ангела», «Очарованного странника» и множества других шедевров русской классической прозы пытались представить то бытописателем, то рассказчиком анекдотов, то словесным «фокусником»; в лучшем случае – непревзойдённым «волшебником слова». Так, современная Лескову литературная критика справедливо усматривала в нём «чуткого художника и стилиста» – и не более: «Лесков характеризуется своим стилем едва ли не больше, чем своими взглядами и сюжетом <…> Как, по уверению Рубинштейна, на каждой ноте сочинений Шопена стоит подпись “Фредерик Шопен”, так на каждом слове Лескова имеется особое клеймо, свидетельствующее о принадлежности именно этому писателю».

Приведённые критиком сопоставления хороши, но в отношении Лескова слишком односторонни, узки. Одной стилевой меркой «безмерного» автора не измеришь. Так, по воспоминаниям А.И. Фаресова – первого биографа Лескова,  на склоне лет писатель с горечью сетовал на то, что литературная критика осваивала в основном «второстепенные» аспекты его творчества, упуская из виду главное: «Говорят о моём “языке”, его колоритности и народности; о богатстве фа­булы, о концентрированности манеры письма, о “сходстве” и т.д., а главного не замечают <...> “сходство”-то прихо­дится искать в собственной душе, если в ней есть Христос».

В неустанных религиозно-нравственных исканиях и раздумьях писателя кроется ключ к определению самобытного характера его творчества – исповедального и проповеднического в одно и то же время.

«Близко к тебе слово, в устах твоих и в сердце твоём, то есть слово веры, которое проповедуем» (Рим. 10: 8),  – благовествовал святой апостол Павел. На пути в Дамаск он обрёл свет Христовой истины и своё главное призвание – евангельскую проповедь: «Тогда я сказал: Господи, что мне делать? Господь же сказал мне: встань и иди в Дамаск, и там тебе сказано будёт всё, что назначено тебе делать» (Деян. 22: 10).

Лесков, подобно апостолу, совершал свой переход «из Савлов в Павлы», своё восхождение к свету Истины. Страница с заглавиями предполагаемых творений из лесковской записной книжки, экспонируемая в Доме-музее Н.С. Лескова в Орле, свидетельствует, что среди других творческих замыслов писатель обдумывал произведение под названием «Путь в Дамаск». «Путь в Дамаск совершает всякий человек, ищущий света», – отметил в своей записной книжке Лесков.

Он не позволял никаким давлениям извне направить в ложное русло его собственный, личный, глубоко выстраданный поиск:  «я шёл дорогою очень трудною, – всё сам брал, без всякой помощи и учителя и вдобавок ещё при целой массе сбивателей, толкавших меня и кричавших: “Ты не так… ты не туда… Это не тут… Истина с нами – мы знаем истину”. А во всём этом надо было разбираться и пробираться к свету сквозь терние и колючий волчец, не жалея ни своих рук, ни лица, ни одежды».

Своё неуёмное стремление к обретению Истины, дабы, по апостольскому слову, «приобресть Христа и найтись в Нём» (Филип. 3: 8), писатель передавал и близким людям, и большой семье своих читателей. Так, обращаясь в 1892 году к своему приёмному сыну Б.М. Бубнову, Лесков писал: «“Кто ищет – тот найдёт”. Не дай Бог тебе познать успокоение и довольство собою и окружающим, а пусть тебя томит и мучит “святое недовольство”».

Такое же “святое недовольство” руководило писателем в его художественном исследовании русской жизни. Творческий мир Лескова выстраивался на абсолютных полярностях. На одном полюсе – «иконостас святых и праведных земли русской» в цикле рассказов и повестей о праведниках («Человек на часах», «На краю света», «Однодум», «Пигмей», «Пугало», «Фигура», «Кадетский монастырь», «Инженеры-бессребреники» и  многие другие). На другом – «Содом и Гоморра» в рассказе «Зимний день (Пейзаж и жанр)»; ужасающий духовный голод современности в поздних произведениях: «Импровизаторы (Картинка с натуры)», «Юдоль (Рапсодия)», «Продукт природы», «Административная грация (Zahme Dressur [1] в жандармской аранжировке)», «Загон» и  других рассказах и повестях, полных страдания, боли и горечи.

Но и в «загоне» русской жизни писателя не оставляло  созидательное  «стремление к высшему идеалу». Вникая в глубинные пласты Священного Писания, Лесков творил свой – явленный в слове – художественный образ мира. Это путь от ненависти и злобы, богоотступничества и предатель­ства, отвержения и отторжения, попрания духовности и разрыва всех человеческих связей – к искуплению каждым своей вины через принятие христианской веры, любовь к Богу и ближнему, покаяние, следование идеалам Евангелия и завету Христа: «Иди и впредь не греши» (Ин. 8: 11).

От добровольно возложенных на себя обязанностей «выметальщика сора» Лесков переходит к реализации своего высокого призвания к религиозно-художественному поучению. В основе многих произведениях последнего периода творчества («Христос в гостях у мужика», «Томление духа», «Под Рождество обидели» и других) лежит драгоценное слово Божие. Писатель выдерживает основные жанровые особенности и сам стиль православной проповеди, с её ориентацией на звуко­вое, живое восприятие художественного слова, внутреннюю диалогичность мысли, усилен­ную восклицаниями, риторическими вопросами, особой ритмической организацией напряжённой, взволнованной речи. Так, притчевый, учительный смысл «житейских случаев», изложенных в святочном рассказе «Под Рождество обидели», в финале переходит в рождественскую проповедь;  устанавливается родство духовное, которое «паче плотского», между писателем-проповедником и его «паствой»: «Может быть, и тебя “под Рождество обидели”, и ты это затаил в душе и собираешься отплатить? <…> Подумай, – убеждает Лесков. – <…> Не бойся показаться смешным и глупым, если ты поступишь по правилу Того, Кто сказал тебе: “Прости обидчику и приобрети в нём брата своего”».

Это христианское наставление в одном из последних рассказов Лескова соотносится с руководством духовного пути преподобного Нила Сорского. Древнерусский святой «нестяжатель» в назидание ученику своему писал: «Сохрани же ся и тщися не укорити и не осудити никого ни в чём». У Лескова в одном из писем есть знаменательные слова: «я не мщу никому и гнушаюсь мщения, а лишь ищу правды в жизни». Такова и его писательская  позиция.

Лесков отважился указать на «немощи» и «нестроения» тех церковнослужителей, которые не стоят на должной духовно-нравственной высоте и тем самым вводят в соблазн не одного, а многих из «малых сих, верующих» (Мк. 9: 42) в Господа. И в то же время писатель создавал замечательные образы православных  священников – вдохновенных христианских наставников, которые способны «расширить уста своя» честным словом церковной проповеди. Писатель изображал таких светочей Православия на протяжении всего своего творческого пути: от начала (отец Илиодор в дебютном рассказе «Засуха» – 1862) – к середине («мятежный протопоп» Савелий Туберозов в романе-хронике «Соборяне» – 1872; «благоуветливые» образы архипастырей: «пленительно добрый Филарет Амфитеатров, умный Иоанн Соловьёв, кроткий Неофит и множество добрых черт в других персонажах» – в цикле очерков «Мелочи архиерейской жизни» – 1878) – и до заката дней (отец Александр Гумилевский в рассказе «Загон» – 1893).

Всей художественной проповедью своего творчества Лесков сам стремился приблизиться к уяснению «высокой правды» и исполнить то, что «Богу угодно, чтобы “все приходили в лучший разум и в познание истины”».

О самом себе писатель говорил: «Я отдал литературе всю жизнь, <…> я не должен “соблазнить” ни одного из меньших меня и должен не прятать под стол, а нести на виду до могилы тот светоч разумения, который мне дан Тем, пред очами Которого я себя чувствую и непреложно верю, что я от Него пришёл и к Нему опять уйду <…> я верую так, как говорю, и этою верою жив я и крепок во всех утеснениях».

5 марта 1895 года самобытнейший писатель русский ушёл из жизни, сбросил надетые на него на земле «кожаные ризы». Однако духом своим и талантом он живёт с нами. «Думаю и верю, что “весь я не умру”. Но какая-то духовная постать уйдёт из тела и будет продолжать вечную жизнь», – писал Лесков 2 марта 1894 года – за год до кончины, цитируя пушкинский «памятник нерукотворный».

Незадолго до смерти Лесков размышлял о «высокой правде» Божьего суда: «совершится над всяким усопшим суд нелицеприятный и праведный, по такой высокой правде, о которой мы при здешнем разуме понятия не имеем». Писатель скончался так, как ему и желалось: во сне, без страданий, без слёз. Лицо его, по воспоминаниям современников, приняло самое лучшее выражение, какое у него было при жизни – выражение вдумчивого покоя и примирения. Так завершилось «томленье духа» и свершилось его освобождение.