Литературная критика

   1

Читая, перечитывая стихи Арсения Тарковского, вновь и вновь поражаешься их земной, земельной мощи – в сочетание с нежностью и тонкостью звука, идущего из неведомых, могущественных, световых сфер.

Особая оптика сочетается с уверенностью говоримого, и голос обретает властную сдержанность: своя правота не исключает чужие мнения, которыми впрочем, стоит пренебречь, зная свою правоту.

Речь густа, речь закипает ассоциациями, множится букетами сравнений, играет великолепием эпитетов.

О да!

Непременно, ибо жизнь хороша, несмотря на войны и кошмар онтологической бездны, ибо мы в ней чего-нибудь стоим, как утверждает мастер, а он не может врать.

Или не знать.

Пусть даже ощущение «измогильности», депрессивное, вероятно – но свет же! И не простой: сиятельный, сизокрылый, роскошно данный.

Всё от света, всё замешано на нём, из тьмы нельзя строить.

Кактус равен Карловым Варам – имея в виду феноменальность любого явления жизни, его неповторимость, его вмещённость в собственную особую ауру; но строгость и чёткость мастерства Тарковского не равно никому, ибо любой поэт – наособицу, хотя и ясны его корни.

Небесное и земное совмещены в самих пластах языка – и звёзды сияют так ярко, как славно работают кузнечики, а мощь новоселья с массою предметов обещает простую, сытную жизнь.

И что первозданный рай малинов – верится, ибо, как не верить такому огромному поэту.

2

А. Тарковский словно давал новые имена явлениям и предметам, перевосстанавливая их в совершенно необычном, густом, гудящем, малиновом, разноцветном звуке; и эмоции словно становились выше, и запредельность обнажалась непререкаемой величиной:

Орган звучит, античность выстраивает свои панорамы: всё смешано, как будто в шаровой бесконечной бездне: в культурном космосе, где стихи должны быть питательны, как млеко, высоки, как звёзды.
Звёздные мерцания – неуловимые, предельно-таинственные – часто ощущаются от соприкосновения с миром Арсения Тарковского: миром богатым, предметным, и вместе – словно волновым, зыбким: но эта зыбкость волокон, определяющих реальность, и нету в нашем мире ничего, что обладало бы такой же плотностью.

Вот каково слово, вот в чём суть его, его наполненность – и из розового огня вьются свитки и хроники времён, возникают колоссы эпосов…
Не из слова ли рождаются века существующие империи, чтобы, обветшав и пав, оставить с наследство другим свою неимоверную, такую разную культуру?

Чудо жизни высветляется, чётко, немного печально:

Речь будет необыкновенно высока, и, поднимаясь в совсем уж неизведанные пределы, не затихает, но расходится новыми стихами: от которых идут лучи, озаряющие души.

3

Скомороха, чьи скороговорки с перцем, с ругнёй, с собачьим сердцем слушают заворожёно, пока княжьи люди не выведут его, не шваркнут мощно о ствол дерева...

 Чёрно-белый мир пятнадцатого века чреват на каждом шагу: монголы пытают людей в разорённых храмах; иконописцам, дабы краше не расписали чужой собор, выколют глаза...

 Средь полей идёт иконописец Андрей... Как распространялась известность в то время? Изустно?

Исторический ли фильм "Андрей Рублёв"?

Тарковский метафизик – везде и во всём ему важны тропы духа, хотя антураж меняется – и вот в "Зеркале" мы чувствуем траву, так, как мало кто способен её почувствовать в жизни: кожей, когда налетает ветер, гнёт её; незнакомец расспрашивает дорогу у красавицы...

 Зеркало отражает то, что перед ним, а когда нет человеческого взгляда, что отразить способно?

Вход в иные миры?

В иные миры, используя возможности кино, и заглядывает Андрей Тарковский, представляя путь Сталкера, и людей, идущих за ним – мучающихся, страдающих, не знающих, что является искренним желанием их, а что – привнесённым суммою пройденных дорог.

...и мощно мыслит живой мозг планеты, не требующий оболочки – хотя не представляется сие: мощно производит образы былого, меняет реальность.

Как меняет её Андрей Тарковский – своими фильмами.  

   4

Чудо, как основная вибрация жизни, как тонкость её и смак, как глубина и бездна.

 Чудо ото всего: и от перечисленного сначала, и от нежного финального аккорда…

 Возникает Океан: и конкретный, и океан, принимающий все человеческие реки, всё сумму жизней, в конце концов.

 Капсула каждого четверостишия Тарковского заключает изрядно: если пейзаж, то он предельно чёток, если мысль, то ясно артикулирована…

И боли умножаются, и дороги вонзаются, как стрелы в цель; но – несколько отдающее мудрым абсурдом жизни – сопоставление этих сущностей с крыльями, говорит о возможностях и устремления поэта, о чистоте полёта, который можно совершить, воплощаясь в стихе, о колоссальном грядущем – слова, во что мало верится сейчас…