Онтологические прогулки

             «С того дня, когда был разрушен Храм, небосвод не видели ясным» (Брахот 59а): надо было выбирать не только будущее, но и прошлое. Вместо взноса на Храм — платить налог в пользу Юпитера Капитолийского: римляне полагали, что боги завоёванного народа переселяются в Рим. Вместо половины шекеля — оскорбительные две драхмы, о чём свидетельствует Светоний (Domitianus 12,2). В Иеѓуде римляне поголовно население истребили. Тысячи погибли во время войны, тысячи были взяты в плен и проданы — в рудники, на галеры, брошены на растерзание диким зверям на аренах цирков. Города и селения были разрушены. Таким было послание Рима еврейскому миру. По свидетельству Плиния, евреи, не желавшие, чтобы драгоценные бальзамовые деревья попали в руки врага, сами вырывали их с корнем. Тяжелейшая альтернатива встала перед евреями не только в выборе будущего, но и связанная с ней альтернатива в выборе прошлого — коллективной памяти. Известны случаи, что летоисчисление велось не с сотворения мира, а с разрушения Города. На надмогильных надписях византийской эпохи, обнаруженных в Цоре, на южном побережье Мёртвого моря, дата смерти приводится в соответствии с годом после разрушения Иерушалаима.

Преодоление смерти — в обретении смысла жизни.

            Гибель Иерушалаима отразилась в ряде текстов, созданных вскоре после трагедии.  Среди них Видение Баруха (Варух) и Видение Эзры (так называемый Эзра-четвёртый) — апокрифические сочинения, написанные на иврите, однако на языке оригинала не сохранившиеся и известные по переводам: на сирийский — Видение Баруха, на латинский и другие языки — Видение Эзры.  В обоих видениях звучат не только плачи по погибшему Иерушалаиму, но и утешение и надежда. Так, в Видении Эзры — обращение к женщине, скорбящей о внезапной смерти сына во время свадьбы, увещевая её вернуться в город к мужу: «Утешься ради скорби Иерушалаима. Ибо ты видишь, святилище наше опустошено, алтарь наш ниспровергнут, Храм наш разрушен» (10:20-21). Трагедия не только уничтожает, но и возрождает. Эзра получает от ангела толкование притчи, которое завершается видением «города Всевышнего». В притче Иерушалаим — это жена, тридцать лет не рожавшая сына. «Я знал, что Всевышний покажет тебе это; для того и повелел, чтобы ты пришёл на поле, где не положено основания здания. Ибо не могло дело человеческого созидания существовать там, где начинал показываться город Всевышнего. Итак, не бойся, и да не страшится сердце твоё, но войди и посмотри на светлость и великолепие созидания, сколько могут видеть глаза твои» (10:44-48, 52-55).

Преодолевая смерть-разрушение, евреи обретали смысл жизни, созидая первоосновы нового бытия. Подобно воде и земле, воздуху и огню, первоосновами становятся Учение и Иерушалаим, истинность которых отныне больше, чем может вместить история — бесконечное прошлое и бесконечное будущее. Течение жизни рабби Акивы удивительно точно совпало с великим и трагическим течением жизни народа. Поэтому эпоха преодоления смерти и обретения смысла жизни, воссоздания первооснов бытия — эпоха рабби Акивы.

Трагедия не только уничтожает, но и возрождает. Рассказ о рабби Акиве и его спутниках, совершающих восхождение в разрушенный Иерушалаим, известен из ряда источников: Эйха раба, Макот и более поздние сборники мидрашей. Обычно характер источника в значительной степени определяет судьбу конкретного текста, приспосабливая его «под себя». У нашего текста судьба исключительная. Кочуя из книги в книгу, он не претерпел сколько-нибудь значительных метаморфоз, начиная с варианта из Сифрей (конец 4 — начало 5 вв.), по всей вероятности, наиболее древнего, в этой книге превалируют имена учеников рабби Акивы, широко используются герменевтические методы, характерные его школе.

Уже приближались раббан Гамлиэль и рабби Иеѓошуа, и рабби Элазар бен Азарии, и рабби Акива к Риму. Услышали шум городской в Питиулисе, за сто двадцать миль. Начали они плакать, а рабби Акива смеяться. Сказали ему:

— Акива, почему мы плачем, а ты смеёшься?

 Сказал им:

  — Почему вы плачете?

 Сказали ему:

  — Как не плакать нам, если иноверцы, язычники, которые приносят жертвы божкам и преклоняются перед истуканами, живут благополучно, спокойно и безмятежно, а Дом, подножие ног Бога нашего, отдан на сожжение огню и стал жилищем диких зверей?

Сказал им:

 — Потому смеялся я: если дал Он это гневящим волю Его, тем более (даст) исполняющим Его волю.

В другой раз шли они в Иерушалаим. Когда дошли до (горы) Цофим, разорвали они одежды свои. Когда дошли до Храмовой горы, увидели лису, выходящую из Святого святых. Начали они плакать, а рабби Акива смеяться. Сказали ему:

— Всегда ты удивляешь, Акива, мы плачем, а ты смеёшься.

Сказал им:

— А вы плачете почему?

Сказали ему:

— Как не плакать нам о месте, о котором написано: «приблизится чужой — погибнет» (В пустыне 1:51)?! Ведь лиса выходит оттуда! Исполняется: «От этого угнетено наше сердце,// от этого глаза потускнели. Пустынна гора Сион,// лисы там бродят»  (За что? 5:17-18).

 Сказал им:

— Потому я смеюсь, что написано: «Будут свидетельствовать Мне свидетели верные:// Урия коѓен и Зхарйяѓу сын Иеверехйяѓу (Захария сын Варахиина)» (Иешаяѓу 8:2). Что общего у Урии и Зхарии? Что сказал Урия? «Так сказал Всемогущий Господь: Сион, как поле, будет распахан, Иерушалаим руинами станет, Храмовая гора — холмами лесистыми» (Ирмеяѓу 26:18). Что сказал Зхарья? «Так сказал Всемогущий Господь: Ещё будут сидеть старики и старухи на площадях Иерушалаима,// у каждого посох в руке от обилия дней» (Зхарья 8:4).

Сказал Господь:

— У Меня двое верных свидетелей этих. Если осуществились слова Урии — осуществляться слова Зхарии, а если упразднены слова Урии — слова Зхарии упразднятся.

Радовался, что осуществились слова Урии, ибо слова Зхарии на том же языке должны осуществиться.

Сказали ему:

— Акива, утешены мы (Сифрей Дварим, Экев 11:15).

            Рассказ состоит из двух частей: «римской» и «иерусалимской». Структура частей идентична: описание события (многоголосый шум; вид разрушенного Храма и осквернённого Святилища); плач и смех как реакция на увиденное; объяснение сторон (простое в «римской» части и сложное в виде мидраша — в «иерусалимской»); заключительная «утешительная» фраза, относящаяся ко всему тексту. Шум — знак цветущего Рима. Лиса — знак разрушенного Иерушалаима. На иврите одно слово обозначало и лису (Vulpes vulgaris), и шакала (Canis aureus), селящихся в развалинах. Однако не зоологическая точность важна. Лиса — символ хитрости, с ней часто связан мотив искушения, как в знаменитой притче рабби Акивы о рыбах (евреях), рыбаках (римлянах) и лисе, искушающей выйти рыб из воды. Р. Иоханан бен Закая знал много басен о лисах (Сука 28а), р. Меир, ученик рабби Акивы, таких басен знал триста (Санѓедрин 38б).

            Поэтика рассказа резко контрастна: Рим и Иерушалаим — знаки противоположных миров. Рим — синоним зла. Мудрецы называли римлян сыновьями Эсава-Эдома, бывшего для них символом войны и грубого материализма. Римляне были хозяевами положения на всей территории Земли Израиля, а евреи — не только частыми гостями в Риме: многие там проживали. В городе было немалое еврейское население, были и синагоги. В 19 г. н.э. евреев Рима изгнали: реакция на обращение в иудаизм знатной римлянки. Основным районом, где селились евреи, был единственный квартал на правом берегу Тибра — квартал ремесленников: гончаров, кожевенников, рыбаков, застроенный insulae — многоэтажными домами. Вероятно, именно там и останавливались еврейские делегации, посещавшие Рим. Картина религиозных культов и верований Рима была очень пёстрой: старая римская религия, подвергшаяся сильной эллинизации; восточные культы Изиды и Сераписа, персидского Митры; культ умерших и живых императоров, распространённый особенно в армии; первобытные религии отдельных провинций, не выходившие за пределы своих территорий. И, конечно, иудаизм и не отделившееся от него христианство. Отношение мудрецов к римской культуре широко отразилось на страницах обоих талмудов и сборников мидрашей. Они считали латынь языком, годящимся для войны (Иерусалимский талмуд, Мегила 1:11, 71б). Мудрецы запрещали посещение театров, стадионов, цирков. Отвечая р. Иеѓуде, говорившему: римляне строят рынки, мосты и бани, р. Шимон бар Иохая: строят рынки — посадить проституток, бани — чтоб наслаждаться, мосты — налоги взимать (Шабат 33б). Р. Гамлиэль говорил, что римская власть «питается» четырьмя вещами: налогами, банями, театрами и пошлинами (Авот дерабби Натан А, 28). Корысть, беззаконие, культ силы и денег — таким виделся Рим мудрецам, для которых иноверец, как правило, римлянин. «Не находись среди иноверцев, чтобы их поступкам не научиться» (там же 26), — предупреждал рабби Акива. Римляне не оставались в долгу. В их глазах шабат и обрезание были наиболее странными еврейскими обычаями, о чём свидетельствует Тацит. Евреи высмеивались в сатирических произведениях Ювенала и Марциала, современников рабби Акивы.

            Итак, место действия первой части рассказа — Рим, к которому приближаются мудрецы. Услышав шум города, трое заплакали, а рабби Акива смеётся. Трое плачут: поклоняющиеся истуканам живут безмятежно, а подножие Господа уничтожено. Почему смеётся рабби Акива? Если Господь даёт счастье преступающим Его волю, тем более Он даст счастье её исполняющим.

            Антиримское восстание 132-135 гг. было последней безуспешной героической попыткой обрести независимость. Родилось восстание из веры в скорое мессианское возрождение. Во время восстания его лидер Шимон бар Косвы получил имя Бар Кохба (сын звезды, арамейский) и был признан многими, в том числе и в первую очередь рабби Акивой, Мессией (Иерусалимский талмуд, Таанит 4:7, 68д). Последней каплей, переполнившей чашу терпения и приведшей к восстанию, стал декрет императора Адриана о смертной казни за обрезание и начало или планы строительства на месте Иерушалаима римского города Элия Капитолина. В том, что важной причиной восстания было строительство Элия Капитолина, был убеждён римский историк Дио Кассиус (Dio Cassius, Historia LXIX, 12). Новый город назвали в честь Юпитера Капитолийского и императора, носившего имя Publius Aelius Hadrianus. Поэтому не будет большой натяжкой сказать, что император Адриан также является героем рассказа.  

Паломничество в Иерушалаим было распространено и после разрушения Города. Но если раньше оно было праздничным, полным веселья восхождением всего Израиля, то теперь становится уделом немногих — печально траурным ритуалом,

            Мы мало знаем о жизни рабби. Мы не может представить его физический облик, в отличие от императора Адриана, чей бюст, хранящийся в Лувре, запечатлел черты мужественного, сильного и своей силой гордого, воинственного римлянина — повелителя мира. Еврейская традиция даже в слове (не в камне!) не сохранила внешний облик рабби Акивы. Всё, что знаем: рабби был лыс. Нет никаких оснований полагать, что Адриан знал о существовании рабби Акивы. Но судьба безвестного рабби с судьбой повелителя была связана тесно. Мидраш рассказывает о споре императора с философами, которых в своей божественности убедить ему не удалось (Танхума ѓанидпас, Брешит 7, Шофтим 12). В последние месяцы перед смертью (умер в Байях 10 июля 138 г.) Адриан, испытывавший страшные мучения, предлагал золото и безнаказанность тому, кто отравит или убьёт кинжалом. Жизнь императору стала невыносимой, это напоминает последние годы императора Тита, разрушителя Храма. Угрозами и обещаниями Адриану удалось уговорить Мастора, верного раба своего. В 132 г. по повелению Адриана было начато строительство его мавзолея на берегу Тибра, завершившееся в 139 г. уже после смерти. Это было величественное сооружение, окружённое коринфской колоннадой и множеством статуй, увенчанное колоссальной статуей Адриана. Став императором, Адриан воевал, раскрывал заговоры и казнил заговорщиков, действительных и мнимых, раскаивался и совершал новые преступления, разбирал судебные дела, к которым испытывал особую охоту, и был мелочно придирчив в вопросах этикета, совершал трудные походы и был любознателен. Заслуживший прозвище императора-путешественника, он объездил империю вдоль и поперёк, был строителем храмов, дворцов, театров, водопроводов и галерей. Супружеская верность не относилась к добродетелям, которыми был наделён. Свою капризную супругу повелел, в конце концов, отравить. В 132 г. пережил драму, потеряв Антиноя, который по его приказу был обожествлён, были построены многочисленные храмы в честь нового бога, несколько городов стали носить имя императорского фаворита. Знание языков, сочинение стихов, исторических трактатов, пение, игра на музыкальных инструментах, лепка, занятия медициной, геометрией — просвещённый император всё знал, всё умел. Среди его добродетелей мягкость и доверчивость также не значились. Подозрительный и жестокий, он настороженно относился к сенаторам, массовыми казнями которых завершился земной длиной в 62 года путь Адриана. В отличие от его еврейского современника, нам известно множество фактов блестящей и бурной императорской жизни, завершившейся тем, что после смерти сенат объявил проклятие его имени. Адриан многое совершил, но, похоже, у совершённого им было больше прав на жизнь, чем у него самого.  

            Шум Рима мудрецы слышат издалека. Иерушалаим их встречает мёртвым молчанием. С горы Цофим (дословно: обозрение), нависающей над Иерушалаимом, город виден как на ладони. Храмовая гора лежит в руинах, возможно, перед ними действительно распаханное поле. Увидев Город, все четверо в знак траура разрывают одежды (см.: Иов 1:20, 2:12).

            Сказано в Мишне (Брахот 9:5): «Напротив Восточных ворот нельзя вести себя легкомысленно — они на одной линии с (входом в) Святое святых». Что такое «напротив Восточных ворот»? Относится это к находящемуся рядом? Речь о бесконечной линии, соединяющей человека, обращённого к Восточным воротам, следовательно, к Святому Святых (Брахот 61б). Стоящий на горе Цофим обращён к Святому святых. Здесь же содержится спор, в каком направлении может справлять естественные надобности человек, находящийся в различных местах — Иеѓуде, Галилее, вне Страны Израиля. Наиболее ужесточающая точка зрения: в любом месте, даже вне Страны Израиля человек не может этого делать по направлению к Святому святых. Это мнение рабби Акивы.  

            Почему два рассказа о рабби Акиве и его спутниках оказались столь тесно связанными друг с другом, что Традиция, склонная к различным модификациям сюжетов и их перетасовке, эти тексты ни разу не развела? Почему каждый из рассказов столь друг в друге нуждается, что без второй половины оказался совсем не востребованным? Зависимость римского рассказа от иерусалимского очевидна. В нём ни одного стиха из ТАНАХа, что делает шансы на включение в книгу мидрашей минимальными. Нет и упоминаний законов, что делает шансы на талмудическое обсуждение совсем незначительными. Но главное, парадоксальный смех в римском рассказе — слишком сильное орудие, чтобы с его помощью доказывать: если счастливы язычники, тем более избранный народ счастья достоин. По всем статьям римский рассказ не проходит испытание на самодостаточность. Вопрос сложнее: зачем иерусалимскому римский рассказ?

В обоих одни и те же герои. Почему именно они собираются вместе? Если в римском рассказе это может быть отражением факта: даже самые непримиримые противники объединяются для исполнения национальной миссии. Но собраться вместе, чтобы взойти в разрушенный Иерушалаим? В обоих рассказах смех и плач героев разделяют-объединяют. Более понятное путешествие в Рим служит прецедентным обоснованием восхождения именно в таком составе в Иерушалаим. Иными словами, римский рассказ — своеобразная легитимация персонажей иерусалимского и его репетиция.

            Римский смех не понятен спутникам рабби Акивы и подлежит объяснению. Иерусалимский не только не понятен — кощунствен: простого объяснения здесь недостаточно. Функция римского смеха — создать модель поведения. На более простом «материале» спутники рабби Акивы убеждаются в его возможности. Повествование резко контрастно: смех — плач, Иерушалаим — Рим, Святое святых — лиса, рабби Акива — трое мудрецов.

            В мидраше автор различными путями толкует стихи Учения. В нашем рассказе нет такого стиха, но есть традиционная схема, в которой действительность по-разному осмыслена (смех — плач) и становится предметом герменевтического исследования, исполняя роль толкуемого стиха. Тем самым действительность сакрализуется. К этому новшеству на более простом материале готовит слушателя-читателя автор рассказа.

            Последнее предложение римской части содержит выражение «тем более», это герменевтический термин. В рассматриваемом тексте римская часть является тем утверждением, убедившись в истинности которого, можно сказать: тем более истинно последующее, сходное с предыдущим. Этот приём — один из самых представленных в герменевтической практике рабби Акивы.

            Поэтика рассказов жанра деяния мудрецов — поэтика действия, жеста, поступка. В них нет психологических мотивировок, внутренних монологов, личность мудреца проявляется только вовне. В иерусалимской части четверо, следуя закону, разрывают одежды, поступок ясный и однозначный. Подъём на Храмовую гору — это восхождение от закона к осмыслению бытия. Можно и должно нормировать новую жизнь в формах, доступных каждому человеку. Но осознать мир после крушения можно лишь адекватно абсурду трагедии — абсурдным и парадоксальным поступком, потрясением, мгновенным ошеломляющим озарением, в победу превращающим поражение, смерть — в саму жизнь. Четверо (символ целостности, полноты) в горе едины. Своим парадоксально-провокативным смехом рабби Акива себя отделяет. Этот смех — внезапное озарение, намёк на иную реальность, вспышка истины, обычным способом не уловимая. Здесь к месту вспомнить и смех рабби, идущего на казнь (Иерусалимский талмуд, Брахот 9:5).

            Смех — самая необъяснимая эмоция, проявляемая намного чаще других. Сотни определений не способны исчерпать это психологическое и культурное явление, подобное взрыву, высвобождающее эмоциональное напряжение. Смех — реакция на комическое, а оно — результат противоречия: безобразное — прекрасное (Аристотель), ничтожное — возвышенное (Кант), нелепое — рассудительное (Жан-Поль, Шопенгауэр), бесконечная предопределённость — бесконечный произвол (Шеллинг), ложное, мнимо основательное — значительное, прочное, истинное (Гегель). В нашем случае ситуация не комична. У этого смеха основа иная. Он выражает радость овладения противоречиями действительности. По Аристотелю, смех есть кульминация, фиксирующая внезапный концептуальный сдвиг в сознании. Смех рабби Акивы — обретение точки опоры, результат самоотстранения от ситуации и себя самого. Потребность смеяться человеку свойственна изначально, она сравнима разве что с инстинктом самосохранения. Слёзы — реакция на горе (в нашем тексте именно слёзы уместны), смех — реакция на радость. Чему же радуется герой?  Исследователи говорят о когнитивном смехе, вызываемом вскрытием логического противоречия: ошибочный ход мысли прерван, и — озарение. Человек способен реагировать смехом не только на внешние проявления, но и на собственные мысли. Мир уцелел, потому что смеялся. Смеюсь — ergo sum.

            У мудрецов немало противоречивых высказываний о смехе. Рабби Акива, о котором сказано, что умел рассеять смехом грусть и отчаяние, далеко не всегда о смехе говорил положительно. Но мог ли человек, веривший, что Учение содержит ответы на все вопросы во все времена, мог ли он не соотнести свой смех с важнейшими его проявлениями в священном тексте: с рассказами о праотце Авраѓаме, где смех играет чрезвычайную и, что существенно, амбивалентную роль? Оскорбивший их смех звучит, побуждая вспомнить самый знаменитый смех в Учении — смех великого старца, обрадованного известием о рождении сына (Вначале 17:17), и смех усомнившейся Сары (там же 18:12). Понятно, кто из четверых может быть отождествлён с Авраѓамом, а кто с не поверившей Сарой. Смех рабби Акивы призван пробудить в сознании спутников весь комплекс мотивов, связанных и с Ицхаком (дословно: засмеётся), само имя которого — знак смеха родителей.

            Перечитав иерусалимскую часть текста, попробуем разобраться в цитатном споре троих мудрецов с рабби Акивой. Их толкование базируется на стихе: «При отправлении обиталища левиты будут его разбирать, на стоянках обиталища левиты будут его устанавливать,// приблизится чужой — погибнет» (В пустыне 1:51). Только выделенная часть прозвучала в рассказе. Но знатокам нет необходимости напоминать всё. Что говорят они рабби Акиве? Процитировав, они отделяют себя от него. В Переносном храме и Храме могли служить лишь коѓены и левиты, к которым он, кощунственно смеющийся, не принадлежит. Этим стихом они говорят: ты — чужой, ты — человек ниоткуда, без родословной, что тебе наши страдания при виде разрушенного Святилища. Они повторяют прозвучавшее, когда отвергли его в качестве главы мудрецов (Брахот 27б). Комментаторы всех вариантов текста ссылались на стих из книги В пустыне (1:51), где он звучит в довольно нейтральном контексте. Но запрет «чужому, не из семени Аѓарона», приближаться «воскурение пред Господом воскурять» в другом месте звучит гораздо сильней: чтобы «не стал подобен Кораху и сообществу его» (там же 17:5). В нашем тексте сравнение с преступным Корахом не прозвучало, но это не значит, что оно не услышано! В глазах спутников рабби Акива совершает тягчайшее преступление. Он их оскорбляет. Они не способного их чувства понять (лиса бродит на месте Храма) отвергают. Цитируемые ими стихи из книги За что? направляют к заключительной главе этой книги, откуда приходит вызов оскорбительному смеху рабби Акивы:

            Этот стих предпоследний в книге. За ним:

Подвергающий сомнению трагедию, на самом деле утверждающий её двойственность, оскорбляющий скорбящих, на самом деле парадоксальный смех рабби Акивы провокативностью подобен началу лучших образцов искусства мидраша. Кроме главного героя, в тексте три персонажа. Является ли каждый из них фигурой самостоятельной? Несмотря на разницу в возрасте, происхождении, многочисленные столкновения между собой, есть обстоятельство, их прочно объединяющее, — принадлежность к храмовой аристократии. Раббан Гамлиэль II принадлежит к старинному роду, шестеро представителей которого носило высший титул раббан, наш учитель по-арамейски. Одна из просьб р. Иоханана бен Закая, исполненная Веспасианом, была сохранить род Гамлиэля. Согласно традиции (опровергаемой исследователями), род этот восходит к легендарному Ѓилелю. Отношения рабби Акивы с Гамлиэлем II были отнюдь не безоблачными, что добавляет ещё один штрих к противостоянию рабби троим своим спутникам. Источники свидетельствуют о жёстком отношении раббана Гамлиэля к рабби Акиве, в котором он, вероятно, видел соперника (Брахот 4:15, Демай 5:24; Сифрей Дварим 1:1; Иерусалимский талмуд, Рош ѓашана 1:6, 57б). «Безродный» рабби Акива чужой, хотя он наиболее цитируемый из всех мудрецов в Мишне, обоих талмудах и мидрашах; хотя его слова для современников были истиной в последней инстанции; хотя он был членом делегации в Рим, ходатайствующей об отмене декрета императора Домициана, запрещавшего изучение Торы. Оскорбивший и оскорблённый, рабби должен свой смех объяснить. Он приглашает свидетелей. Роль судей назначена спутникам.

            Римский смех объяснён достаточно просто. Для объяснения иерусалимского требуется сложное герменевтическое построение. Урия предсказал: «Сион, как поле, будет распахан». Сбылось! Согласно римским обычаям, ритуал закладки нового города включал вспахивание борозды — будущей границы, что и ассоциировалось с пророчеством Урии, свидетельство которого необходимо принять. Пророчество Зхарии («Ещё будут сидеть старики и старухи на площадях Иерушалаима») обращено в будущее.

 В суде в первую очередь проверяют свидетелей. В данном случае необходимо установить связь между свидетельством Урии и свидетельством Зхарии. Сказано Богом о них: «свидетели верные». А раз пророчество Урии осуществилось: Сион распахан, значит, осуществится и пророчество Зхарии о возрождении. Трое судей на развалинах Города принимают правоту рабби Акивы. Свобода выбора дана всем. А рабби Акиве дано и прозрение. «Судьи» утверждают, услышав его толкование: «Акива, утешены мы», включая в контекст самые знаменитые «утешительные» слова:

            Они поняли и приняли толкование рабби, его утверждение об избавлении, ведь «радовался, что осуществились слова Урии, ибо слова Зхарии на том же языке должны осуществиться». «На том же языке» — на языке Учения в толковании рабби Акивы. 

            Важнейшее в противостоянии рабби Акивы противникам — представителям старой храмовой аристократии, представление о мессианстве. Большинство современников связывало мессианское освобождение с множеством условий и не видело возможности его скорого осуществления. Взгляды Иеѓошуи бен Ханании отражаются в рассказе, где речь об известии: римский император разрешает отстроить Храм. Р. Иеѓошуа бен Ханании приводит по этому поводу известную притчу о льве, в горле которого застряла кость, и птице, эту кость вытаскивающей и требующей награды. Награда, которую предлагает лев, — с миром уйти. Лев в притче — римляне, птица, требующая награды, — Израиль (Брешит раба 64:9). Р. Иеѓошуа бен Ханании был противником восстания, полагая, что оно приведёт к сокрушительному поражению. Мессианская эпоха, по мнению многих современников, — время, исчисляемое тысячелетиями. Р. Иоханан бен Торты: «Акива, вырастет трава на щеках твоих, и всё еще не придёт сын Давида» (т.е. Мессия; Иерусалимский талмуд, Таанит, 4:7, 68д). По рабби Акиве, мессианская эпоха ограничена сорока годами и, подобно царствованиям Давида и Шломо, умещается в продолжительность жизни одного поколения.  В отличие от многих своих современников, он считал: избавление можно ускорить, если поколение будет достойно (Эдуйот 2:9; Тосефта Эдуйот 1:14). Таким счёл рабби поколение Бар Кохбы, а его самого — мессией-предтечей из рода Иосефа, который, согласно распространённой традиции, призван предуготовить приход Мессии из рода Давида.

            Нет оснований полагать, что рабби Акива принимал непосредственное участие в подготовке восстания. Его многочисленные поездки в общины диаспоры с целью пробудить национальное сознание, привлечь силы и средства были совершены намного раньше. Однако связь этих поездок с его мессианскими настроениями сомнения не вызывает. Воззрения рабби Акивы на мессианский характер эпохи находят выражение в Мишне (Псахим 10:6), где обсуждается текст, который читают в пасхальную трапезу. Противник рабби Акивы в этом споре р. Тарфон предлагает текст («Который спас нас самих и спас отцов наших...»), констатирующий Спасение бывшее. Благословение рабби Акивы утверждает не только бывшее, но и будущее Спасение: в отстроенном Иерушалаиме, в Храме будут приноситься пасхальные жертвы, будет царствовать веселье, будут воспеты песни благодарения Господу за Спасение. Парадоксально, но текст рабби Акивы, который ошибся в своих надеждах на скорое Спасение, принято и сегодня. Там, где рабби Тарфон предлагал поставить точку, рабби Акива продолжил.

            Все четверо — духовная элита народа, они вместе идут в Иерушалаим, разрывают одежды, у них общее горе. Но плачут они, смеется же он. Мёртвой хваткой держит их мёртвый, рабби Акиву мёртвый, поддерживая, в будущее всматриваться побуждает.  

             Анализ дошедших до нас сведений об отношениях между спутниками рабби говорит о том, что каждый из них был в гораздо большей степени противником друг другу, чем рабби Акиве, который выступает против общего мнения и тем самым их против себя объединяет. Его правота осмысляется не в конкретном историческом измерении: его Мессия оказывается лжемессией. Его разрывание одежды, соединённое со смехом, символом жизни, есть вечная истина, тогда как их разрывание одежды (или — их всех разрывание одежды) — знак только смерти.

            Errata humanum est — человеку свойственно ошибаться. У великих и ошибки великие. Казалось бы, разгром восстания Бар Кохбы должен был быть осознан сокрушительным поражением самого рабби Акивы, однако парадоксально оно обернулось победой человека, для которого страдания — неотъемлемая часть его жизни. Если любовь к Творцу есть высшая форма служения Ему, то высшая форма выражения любви — принятие как награды страданий.

            Увидев жену Тунус Руфуса, язычницу, рабби Акива смеётся и плачет (Авода зара 20а). Плачет — ибо пришла она в мир из смердящей капли (в данном случае, в отличие от Авот 3:1, это — знак её языческого прошлого). Смеётся рабби, ибо прозревает будущее — её переход в иудаизм. Смеётся, радуясь её красоте, плачет, ибо не избежит красота эта тлена. В жизни обычного человека, в том числе спутников рабби Акивы, смех и плач несовместимы. Для рабби Акивы смех-плач — единая цельность.

            Свобода выбора — дана человеку.

            Всё предвидено — Всевышним.

            Рабби Акива прозревает предвиденное, а прозревая — смеётся. Сомнительно, что в годы, предшествовавшие восстанию, старый рабби обладал достаточно громким голосом докричаться до современников. Он обладал мудростью — до них досмеяться.

(Продолжение следует)