Поэзия

 

В долине Уц был человек, охваченный смирением.
Покорно беды он сносил, что слал ему Господь,
И вечерами возносил предлинныя моления,
Когда Лукавый искушал и дух его, и плоть.

Близ рощи Мамре был другой, терзаемый стяжанием,
Он множил платья, серебро и тучные стада,
И вечерами вёл подсчёт, с возможным прилежанием:
Доход на ссуду и приплод на ближние года.

В селеньи Гай был музыкант, игравший на свирели, и
Игрою тою чаровал он многия сердца.
Изрядно нищ, но всё равно ему девицы верили
И доверяли даже ключ от "тайного ларца".

Всех вместе случай как-то свёл у перекрёстка пыльного,
Когда присели отдохнуть под сенью сикомор,
Но в небе есть сосуд с водой, и тут Господь открыл его,
И хлынул дождь, помчал поток воды с ближайших гор.

В таком потоке человек, как сена клок на жёрдочке...
Они цеплялись за траву, за корни и за пни.
Как раз в то время мимо плыл Ной в очень утлой лодочке.
Ему взмолилися они: "Спаси и сохрани!"

"Я взять смогу лишь одного"- промолвил Ной с печалию.
Один вскричал: "Возьми меня, я щедро отплачу!"
Другой: "Спаси, я отмолю грехи не хуже Фалии!"
А музыкант свистел мотив из трелей и причуд.

Вот неотвеченный вопрос: из всех Ной выбрал коего?
Кого он спас, а кто ушёл собой кормить форель?
Но только всё ж по вечерам, из-за забора Ноева,
Вдруг раздавался женский смех и слышалась свирель.

 

 

 

 

Ты знаешь, я – мёртв, хоть пока ещё двигаюсь,
Тащу своё тело в пространстве эвклидовом,
Никто не вздохнёт над неизданной книгою,
Моей ненаписанной эфемеридою.

Вначале всё белое: белые волосы,
Улыбка-призыв и три белых камелии.
На фоне загара белевшие полосы,
И ночи вдвоём, оcлепительно-белые.

Затем чернота подозрений и ревности.
Холодная тьма и шагов ожидание.
Попытки добиться признаний в неверности,
Сгустившийся мрак от такого признания.

"Не каждый взлетит над завышенной планкою, -
Шептал психиатр, назначая лечение, -
Симптом отравления белой поганкою –
Отсутствие трупного окоченения." 

 

 

 

 

Дождь создавал моря саргассовы
Из листьев клёна и акации,
Он ветки под ноги подбрасывал,
Как символы деинкарнации.

Гроза рвалась через расщелины
В стене заброшенного здания,
Где мы продлили ненамеренно
Минуты нашего свидания.

Её глаза кофейно-тёмные
Блестели влагой и адхармою
И преломляли вспышки молнии
В желания элементарные.

Хлопком перегоревшей лампочки
Погасло вскормленное ratio
И мы горели, словно бабочки,
В огне взаимоинкарнации.

 

Пройти по тёмным коридорам,
Неплотно прикрывая двери,
В тот самый уголок, в котором
Вчера подсчитаны потери.

Где у окна овальный столик
И ветер чуть колышет шторы,
Где на бумаге знаки в столбик
И слов невнятные узоры.

Коньяк на донышке бокала,
В фольге обломок шоколада,
А за стеклом, сырым кристаллом,
Пора дождей и листопада.

Печальной нотой си-бемольной
Пробьют часы двукратным боем.
Прошепчет некто: "Что ж, довольно...
Пора идти... Господь с тобою!"